Станислав Львовский - И т.д.
текст песни
16
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Станислав Львовский - И т.д. - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
И т.д.
ну чего? и стоишь не туда,
и смотришь не то и видишь не тех.
вот она: пахнет ветром,
ржавым визжит полотном,
говорит вперебой с постным борщом,
с котлетами на воде, на ржаном,
галицийском, чёрством, пустом.
говорит с тридцать девятым горящим,
с ополовиненным сорок первым,
с сорок вторым пропащим.
как поёт батум, засыпает сухум,
гори горит в ночи, ростов спит на печи,
lietuva колышется как трава,
а москва – как всегда ну чего москва.
суздаль трогает слепыми руками весну,
грызёт аральскую солонину со дна,
со слезами вместе глотает блесну.
куда ни встанешь лицом, – зима.
горяча заслонка печи как живот жены.
в поддувало потьмы сочится тьма,
полёвки в подполе смотрят сны.
видят во сне чёрное полотно,
белые простыни ашхабада, немое кино,
веру коровью холодную мутную сулему.
ну, чего смотришь волком юлой, волчком?
подумаешь на выселках живёшь обиняк.
сам же знаешь, стоишь не за тех, думаешь не о том,
говоришь не то и живёшь не так.
покури напоследок в тамбуре глядя на снег и шум.
проводницу, юлечку, трахнул, – не жмись, заплати за бельё.
а уснёт – смотри: сухиничи проплывают мимо, полыхает сухум,
суздаль трогает лоб литве, вспоминая лето, море, как он её.
всё, что ты считал своим – не твоё.
ну чего? и стоишь не туда,
и смотришь не то и видишь не тех.
вот она: пахнет ветром,
ржавым визжит полотном,
говорит вперебой с постным борщом,
с котлетами на воде, на ржаном,
галицийском, чёрством, пустом.
говорит с тридцать девятым горящим,
с ополовиненным сорок первым,
с сорок вторым пропащим.
как поёт батум, засыпает сухум,
гори горит в ночи, ростов спит на печи,
lietuva колышется как трава,
а москва – как всегда ну чего москва.
суздаль трогает слепыми руками весну,
грызёт аральскую солонину со дна,
со слезами вместе глотает блесну.
куда ни встанешь лицом, – зима.
горяча заслонка печи как живот жены.
в поддувало потьмы сочится тьма,
полёвки в подполе смотрят сны.
видят во сне чёрное полотно,
белые простыни ашхабада, немое кино,
веру коровью холодную мутную сулему.
ну, чего смотришь волком юлой, волчком?
подумаешь на выселках живёшь обиняк.
сам же знаешь, стоишь не за тех, думаешь не о том,
говоришь не то и живёшь не так.
покури напоследок в тамбуре глядя на снег и шум.
проводницу, юлечку, трахнул, – не жмись, заплати за бельё.
а уснёт – смотри: сухиничи проплывают мимо, полыхает сухум,
суздаль трогает лоб литве, вспоминая лето, море, как он её.
всё, что ты считал своим – не твоё.
Etc.
what? And you are not there
And you look not that and you see the wrong ones.
Here it is: it smells of wind,
rusty screeches with a canvas,
Speaks ahead with a lean borsch,
with cutlets on the water, on rye,
Galicius, inks, empty.
Speaks with the thirty -ninth burning,
With a halved forty,
With forty second missing.
How Batum sings, Sukhum falls asleep,
Gori burns in the night, Rostov sleeps on the stove,
Lietuva swaying like grass
And Moscow - as always well, why Moscow.
Suzdal touches the spring with blind hands,
gnaws Aral Solonin from the bottom,
With tears, he swallows the spinner together.
Wherever you stand face, winter.
Hot the stove damn like a wife’s stomach.
Darkness oozes in the plague,
Flights in the underground watch dreams.
They see a black canvas in a dream,
White sheets of Ashgabata, dumb cinema,
The faith of the cow is a cold muddy soulemy.
Well, why are you watching a wolf yula, a wolf?
Think about the evictions you live an abyss.
You yourself know, you are not for those, you think not about
You say not that you live wrong.
Park at the end in the vestibule looking at the snow and noise.
The conductor, Yulechka, fucked, - do not press, pay for the underwear.
And it will fall asleep - look: the Sukhinichi swim by, the Sukhum is blazing,
Suzdal touches his forehead Lithuania, recalling the summer, the sea, like he is her.
All you considered yours is not yours.
what? And you are not there
And you look not that and you see the wrong ones.
Here it is: it smells of wind,
rusty screeches with a canvas,
Speaks ahead with a lean borsch,
with cutlets on the water, on rye,
Galicius, inks, empty.
Speaks with the thirty -ninth burning,
With a halved forty,
With forty second missing.
How Batum sings, Sukhum falls asleep,
Gori burns in the night, Rostov sleeps on the stove,
Lietuva swaying like grass
And Moscow - as always well, why Moscow.
Suzdal touches the spring with blind hands,
gnaws Aral Solonin from the bottom,
With tears, he swallows the spinner together.
Wherever you stand face, winter.
Hot the stove damn like a wife’s stomach.
Darkness oozes in the plague,
Flights in the underground watch dreams.
They see a black canvas in a dream,
White sheets of Ashgabata, dumb cinema,
The faith of the cow is a cold muddy soulemy.
Well, why are you watching a wolf yula, a wolf?
Think about the evictions you live an abyss.
You yourself know, you are not for those, you think not about
You say not that you live wrong.
Park at the end in the vestibule looking at the snow and noise.
The conductor, Yulechka, fucked, - do not press, pay for the underwear.
And it will fall asleep - look: the Sukhinichi swim by, the Sukhum is blazing,
Suzdal touches his forehead Lithuania, recalling the summer, the sea, like he is her.
All you considered yours is not yours.