Елена Касьян - 3-е письмо к Тэйми
текст песни
30
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Елена Касьян - 3-е письмо к Тэйми - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Письмо первое
Что ты знаешь, Тэйми, о других, не таких, как мы,
У которых ни трещины нет в середине кормы,
У которых тела упруги, рубашки заправленные в штаны,
И всегда заточены сабли, и курки всегда взведены,
И ни капли чувства вины.
Как друг друга они целуют, Тэйми, и зубы у них блестят,
Они делают даже не то, что могут, а только то, что хотят,
Как идёт им любой цвет и всякий наряд,
Как их матери гладят им брюки,
а они изнывают от скуки и вечно на чём-то торчат,
как отцы их молчат.
Знаешь, Тэйми, как их женщины жарки и как легки,
как похожи они на тех, о которых ты пишешь стихи,
Но внутри у них что-то такое, что лучше тебе не знать,
и наутро у них на лбу проступают грехи,
и они накладывают мэйк-ап,
каждый раз, как только покинут кровать.
Если бы, Тэйми, они были такие же точно, как я и ты,
Их бы каждая тварь узнавала за три версты,
И за ними бы волочилась до самых ворот,
И заглядывала бы им в глаза и смотрела в рот,
Потому что легко отхватить от чужих щедрот,
Когда мясо с изнанки, и прямо вот…
Но к чему эти тонкости, если они вокруг
беззаботно спят, не разнимая рук,
Голоса их хмельны, и податлива плоть у подруг,
И пускай они реагируют уже не на смысл, а на звук,
но у них не бывает никакого «вдруг»…
И ты думаешь, Тэйми, что мы их переживём,
Потому что мы верим, и знаем, куда идём,
Потому что любовь мы из каждой строки наскребём…
Но ты знаешь, Тэйми, несправедливость вся в том,
Что они изнутри сияют точно таким же огнём,
Как и мы, когда любят друг друга…
И мы никогда не поймём,
Как у них получилось не выпасть из круга.
Письмо второе
Кто мы, Тэйми, скажи, как нам себя назвать -
Каждый раз, как в последний, ложащиеся в кровать?
Не научены ничему, кроме петь, писать и страдать,
И разматывать сердце, как пластырь,
Чтобы вечно кого-то латать.
Мы не лекари и не пекари… мы даже не рыбаки.
Но порой нас вскрывает так, что свет пробивает кишки.
Тяжелы наши мысли, слёзы легки.
Отчего же нам плачется, Тэйми, какая у нас беда?
Просто стыдно признаться, как взрослым нам хочется иногда,
Чтобы мама и папа любили нас маленьких, там и тогда…
Ладно, не думай об этом… так, ерунда.
Ты замечаешь, Тэйми, как ночью взмывают над городом наши дома,
И летят всё выше и выше? И можно сойти с ума,
Понимая, что утром с нами случится не небо, не космос, а та же тюрьма,
И мы сходим с ума, но привычно выходим опять из своих квартир,
И идём покупать хлеб и кефир.
Из своих персональных пустынь шлём друг другу скупые звонки,
Из двухкомнатных поднебесий, из чумы, из пурги, из цинги -
Мы всё тянем незримые нити, словно пальцы одной руки,
Но по-прежнему так далеки…
Всё, за что нас полюбят, Тэйми, не сейчас, а когда-то потом,
Мы уместим в одной тетради всё целиком.
Если нам повезёт, наша музыка останется под потолком
колдовать, вынимая душу.
Посмотри, я ведь тоже трушу.
Но это же вовсе не повод молчать о чём-то таком…
Кто мы, Тэйми, скажи, если дарим то смерть, то любовь, то грусть,
Я смотрю на нас, слушаю, трогаю, и не разберусь.
Всё окажется просто однажды - я взлечу и на звонкие нити порвусь,
И рассыплюсь по небу, как ты.
Ну и пусть, моя радость… и пусть, пусть…
Письмо третье
Слушай, слушай, это же глупо – вот так надраться, чтоб всё посметь.
С вечера в сердце мерцает золото, утром в башке звенит только медь.
Если вечно с изнанки ноет, а с лицевой ещё можно терпеть -
Это не жизнь, Тэйми, это такая смерть.
Просто однажды от нас уезжают, уходят, и с кем-то живут далеко
самые наши любимые –
падают в прошлое, как в молоко.
И больше оттуда ни звука, ни строчки, ни слова - вообще, ничего!
Ты живёшь потом, а в тебе дыра – величиной с тебя самого.
Иногда ты в неё смотришь и думаешь: ого!..
Слушай, Тэйми, ведь мы потому так легко проживаем друг друга насквозь,
Что ныр
Что ты знаешь, Тэйми, о других, не таких, как мы,
У которых ни трещины нет в середине кормы,
У которых тела упруги, рубашки заправленные в штаны,
И всегда заточены сабли, и курки всегда взведены,
И ни капли чувства вины.
Как друг друга они целуют, Тэйми, и зубы у них блестят,
Они делают даже не то, что могут, а только то, что хотят,
Как идёт им любой цвет и всякий наряд,
Как их матери гладят им брюки,
а они изнывают от скуки и вечно на чём-то торчат,
как отцы их молчат.
Знаешь, Тэйми, как их женщины жарки и как легки,
как похожи они на тех, о которых ты пишешь стихи,
Но внутри у них что-то такое, что лучше тебе не знать,
и наутро у них на лбу проступают грехи,
и они накладывают мэйк-ап,
каждый раз, как только покинут кровать.
Если бы, Тэйми, они были такие же точно, как я и ты,
Их бы каждая тварь узнавала за три версты,
И за ними бы волочилась до самых ворот,
И заглядывала бы им в глаза и смотрела в рот,
Потому что легко отхватить от чужих щедрот,
Когда мясо с изнанки, и прямо вот…
Но к чему эти тонкости, если они вокруг
беззаботно спят, не разнимая рук,
Голоса их хмельны, и податлива плоть у подруг,
И пускай они реагируют уже не на смысл, а на звук,
но у них не бывает никакого «вдруг»…
И ты думаешь, Тэйми, что мы их переживём,
Потому что мы верим, и знаем, куда идём,
Потому что любовь мы из каждой строки наскребём…
Но ты знаешь, Тэйми, несправедливость вся в том,
Что они изнутри сияют точно таким же огнём,
Как и мы, когда любят друг друга…
И мы никогда не поймём,
Как у них получилось не выпасть из круга.
Письмо второе
Кто мы, Тэйми, скажи, как нам себя назвать -
Каждый раз, как в последний, ложащиеся в кровать?
Не научены ничему, кроме петь, писать и страдать,
И разматывать сердце, как пластырь,
Чтобы вечно кого-то латать.
Мы не лекари и не пекари… мы даже не рыбаки.
Но порой нас вскрывает так, что свет пробивает кишки.
Тяжелы наши мысли, слёзы легки.
Отчего же нам плачется, Тэйми, какая у нас беда?
Просто стыдно признаться, как взрослым нам хочется иногда,
Чтобы мама и папа любили нас маленьких, там и тогда…
Ладно, не думай об этом… так, ерунда.
Ты замечаешь, Тэйми, как ночью взмывают над городом наши дома,
И летят всё выше и выше? И можно сойти с ума,
Понимая, что утром с нами случится не небо, не космос, а та же тюрьма,
И мы сходим с ума, но привычно выходим опять из своих квартир,
И идём покупать хлеб и кефир.
Из своих персональных пустынь шлём друг другу скупые звонки,
Из двухкомнатных поднебесий, из чумы, из пурги, из цинги -
Мы всё тянем незримые нити, словно пальцы одной руки,
Но по-прежнему так далеки…
Всё, за что нас полюбят, Тэйми, не сейчас, а когда-то потом,
Мы уместим в одной тетради всё целиком.
Если нам повезёт, наша музыка останется под потолком
колдовать, вынимая душу.
Посмотри, я ведь тоже трушу.
Но это же вовсе не повод молчать о чём-то таком…
Кто мы, Тэйми, скажи, если дарим то смерть, то любовь, то грусть,
Я смотрю на нас, слушаю, трогаю, и не разберусь.
Всё окажется просто однажды - я взлечу и на звонкие нити порвусь,
И рассыплюсь по небу, как ты.
Ну и пусть, моя радость… и пусть, пусть…
Письмо третье
Слушай, слушай, это же глупо – вот так надраться, чтоб всё посметь.
С вечера в сердце мерцает золото, утром в башке звенит только медь.
Если вечно с изнанки ноет, а с лицевой ещё можно терпеть -
Это не жизнь, Тэйми, это такая смерть.
Просто однажды от нас уезжают, уходят, и с кем-то живут далеко
самые наши любимые –
падают в прошлое, как в молоко.
И больше оттуда ни звука, ни строчки, ни слова - вообще, ничего!
Ты живёшь потом, а в тебе дыра – величиной с тебя самого.
Иногда ты в неё смотришь и думаешь: ого!..
Слушай, Тэйми, ведь мы потому так легко проживаем друг друга насквозь,
Что ныр
The first letter
What do you know, Taymy, about others, not like us,
Who have no crack in the middle of the stern,
Whose bodies are elastic, shirts tucked into pants,
And the sabers are always sharpened, and the triggers are always cocked,
And not a drop of guilt.
How they kiss each other, teimi, and their teeth shine,
They do not even do what they can, but only what they want
How any color and any outfit go to them,
How their mothers stroke their trousers,
And they are exhausted from boredom and always stick out on something,
How their fathers are silent.
You know, Tamy, like their women are frying and how easy
how similar they are to those about which you write poetry,
But inside them is something that you better not know,
And the next morning sins appear on their forehead,
And they impose a Mayk-up,
Each time, as soon as they leave the bed.
If, Taymy, they were as accurately like me and you,
Each creature would recognize them in three miles,
And behind them would drag to the very gate,
And she would look into their eyes and looked into her mouth,
Because it is easy to grab from other people's generoes,
When the meat is from the inside, and right here ...
But why these subtleties are if they are around
Sleep carefree, not distinct hands,
Their voices are hungry, and the flesh of the friends is supple,
And let them react not to the meaning, but to the sound,
But they do not have any "suddenly" ...
And you think Taymy that we will survive them,
Because we believe, and know where we go,
Because love we will scrape out of each line ...
But you know, Taymy, the injustice is all that
That they shine from the inside with exactly the same fire,
Like us, when they love each other ...
And we will never understand
How they did not fall out of the circle.
The second letter
Who are we, Taymy, tell me how to call ourselves ourselves -
Each time in the last, lying in the bed?
Not taught by anything but to sing, write and suffer,
And unwind the heart, like a patch,
To always patch someone.
We are not healers or bakers ... We are not even fishermen.
But sometimes we are opened so that the light breaks through the intestines.
Our thoughts are heavy, tears are easy.
Why does we cry, Taymy, what kind of trouble we have?
It's just a shame to admit how adults we sometimes want,
So that mom and dad love us little, there and then ...
Okay, don't think about it ... So, nonsense.
You notice, Taymy, how our homes are soaring over the city at night,
And fly higher and higher? And you can go crazy
Understanding that in the morning we will not happen to the sky, not the cosmos, but the same prison,
And we are crazy, but we are habitually leaving our apartments again,
And let's go buy bread and kefir.
From our personal deserts, we send each other mean calls,
Of the two -rooms, from the plague, from the snowstorm, from the scurvy -
We are all pulling invisible threads, like the fingers of one hand,
But still so far ...
Everything that we will love for, Tamy, not now, but once then,
We will fit everything in one notebook.
If we are lucky, our music will remain under the ceiling
conjure, taking out the soul.
Look, I also rub.
But this is not a reason to be silent about something like that ...
Who are we, Tamie, tell me, if we give it to death, then love, then sadness,
I look at us, listen, touch, and I won’t figure it out.
Everything will turn out to be once - I will take off and break on the sonorous threads,
And I will scatter around the sky, like you.
Well, let it, my joy ... And let, let ...
The third letter
Listen, listen, it's stupid - so getting so much so to laugh.
In the evening, gold flings in the heart, in the morning only copper rings in the head.
If you hang out forever from the inside, but you can still endure with the front -
This is not life, Taymy, this is such a death.
Just once leaving us, leave, and live with someone far away
Our most beloved -
They fall into the past, as in milk.
And more from there no sound, no line, no word - in general, nothing!
You live later, and in you a hole is the size of you yourself.
Sometimes you look at it and think: wow! ..
Listen, Tamy, because we are so easily living through each other,
That Nour
What do you know, Taymy, about others, not like us,
Who have no crack in the middle of the stern,
Whose bodies are elastic, shirts tucked into pants,
And the sabers are always sharpened, and the triggers are always cocked,
And not a drop of guilt.
How they kiss each other, teimi, and their teeth shine,
They do not even do what they can, but only what they want
How any color and any outfit go to them,
How their mothers stroke their trousers,
And they are exhausted from boredom and always stick out on something,
How their fathers are silent.
You know, Tamy, like their women are frying and how easy
how similar they are to those about which you write poetry,
But inside them is something that you better not know,
And the next morning sins appear on their forehead,
And they impose a Mayk-up,
Each time, as soon as they leave the bed.
If, Taymy, they were as accurately like me and you,
Each creature would recognize them in three miles,
And behind them would drag to the very gate,
And she would look into their eyes and looked into her mouth,
Because it is easy to grab from other people's generoes,
When the meat is from the inside, and right here ...
But why these subtleties are if they are around
Sleep carefree, not distinct hands,
Their voices are hungry, and the flesh of the friends is supple,
And let them react not to the meaning, but to the sound,
But they do not have any "suddenly" ...
And you think Taymy that we will survive them,
Because we believe, and know where we go,
Because love we will scrape out of each line ...
But you know, Taymy, the injustice is all that
That they shine from the inside with exactly the same fire,
Like us, when they love each other ...
And we will never understand
How they did not fall out of the circle.
The second letter
Who are we, Taymy, tell me how to call ourselves ourselves -
Each time in the last, lying in the bed?
Not taught by anything but to sing, write and suffer,
And unwind the heart, like a patch,
To always patch someone.
We are not healers or bakers ... We are not even fishermen.
But sometimes we are opened so that the light breaks through the intestines.
Our thoughts are heavy, tears are easy.
Why does we cry, Taymy, what kind of trouble we have?
It's just a shame to admit how adults we sometimes want,
So that mom and dad love us little, there and then ...
Okay, don't think about it ... So, nonsense.
You notice, Taymy, how our homes are soaring over the city at night,
And fly higher and higher? And you can go crazy
Understanding that in the morning we will not happen to the sky, not the cosmos, but the same prison,
And we are crazy, but we are habitually leaving our apartments again,
And let's go buy bread and kefir.
From our personal deserts, we send each other mean calls,
Of the two -rooms, from the plague, from the snowstorm, from the scurvy -
We are all pulling invisible threads, like the fingers of one hand,
But still so far ...
Everything that we will love for, Tamy, not now, but once then,
We will fit everything in one notebook.
If we are lucky, our music will remain under the ceiling
conjure, taking out the soul.
Look, I also rub.
But this is not a reason to be silent about something like that ...
Who are we, Tamie, tell me, if we give it to death, then love, then sadness,
I look at us, listen, touch, and I won’t figure it out.
Everything will turn out to be once - I will take off and break on the sonorous threads,
And I will scatter around the sky, like you.
Well, let it, my joy ... And let, let ...
The third letter
Listen, listen, it's stupid - so getting so much so to laugh.
In the evening, gold flings in the heart, in the morning only copper rings in the head.
If you hang out forever from the inside, but you can still endure with the front -
This is not life, Taymy, this is such a death.
Just once leaving us, leave, and live with someone far away
Our most beloved -
They fall into the past, as in milk.
And more from there no sound, no line, no word - in general, nothing!
You live later, and in you a hole is the size of you yourself.
Sometimes you look at it and think: wow! ..
Listen, Tamy, because we are so easily living through each other,
That Nour
Другие песни исполнителя: