Евгений Клячкин - Птица уже не влетает в форточку...И.Бродский
текст песни
20
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Евгений Клячкин - Птица уже не влетает в форточку...И.Бродский - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
1972 ГОД
Виктору Голышеву
Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
я не падаю: сила трения
возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это — уже старение.
Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.
Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции Древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
еще не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.
Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло наконец искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица — Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке.
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.
Все, что я мог потерять, утрачено
начисто. Но и достиг я начерно
все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучание
трогает мало — пусть жизнь оболгана
или оправдана им надолго, но
старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.
Старение! В теле все больше смертного.
То есть ненужного жизни. С медного
лба исчезает сиянье местного
света. И черный прожектор в полдень
мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
совестно браться за труд Господень.
Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
В страхе. В технической акта трудности.
Это — влиянье грядущей трупности:
всякий распад начинается с воли,
минимум коей — основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!
Я был как все. То есть жил похожею
жизнью. С цветами входил в прихожую.
Пил. Валял дурака под кожею.
Брал, что давали. Душа не зарилась
на не свое. Обладал опорою,
строил рычаг. И пространству впору я
звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.
Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на
кровлю. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.
Старение! Возраст успеха. Знания
правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли. Ни против нее, ни за нее
я ничего не имею. Коли ж
переборщит — возоплю: нелепица
сдерживать чувства. Покамест — терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
это не разум, а кровь всего лишь.
Данная песня — не вопль отчаянья.
Это — следствие одичания.
Это — точней — первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевающей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю.
Вот оно — то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
но в пустоту — чем ее ни высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти.
Виктору Голышеву
Птица уже не влетает в форточку.
Девица, как зверь, защищает кофточку.
Поскользнувшись о вишневую косточку,
я не падаю: сила трения
возрастает с паденьем скорости.
Сердце скачет, как белка, в хворосте
ребер. И горло поет о возрасте.
Это — уже старение.
Старение! Здравствуй, мое старение!
Крови медленное струение.
Некогда стройное ног строение
мучает зрение. Я заранее
область своих ощущений пятую,
обувь скидая, спасаю ватою.
Всякий, кто мимо идет с лопатою,
ныне объект внимания.
Правильно! Тело в страстях раскаялось.
Зря оно пело, рыдало, скалилось.
В полости рта не уступит кариес
Греции Древней, по меньшей мере.
Смрадно дыша и треща суставами,
пачкаю зеркало. Речь о саване
еще не идет. Но уже те самые,
кто тебя вынесет, входят в двери.
Здравствуй, младое и незнакомое
племя! Жужжащее, как насекомое,
время нашло наконец искомое
лакомство в твердом моем затылке.
В мыслях разброд и разгром на темени.
Точно царица — Ивана в тереме,
чую дыхание смертной темени
фибрами всеми и жмусь к подстилке.
Боязно! То-то и есть, что боязно.
Даже когда все колеса поезда
прокатятся с грохотом ниже пояса,
не замирает полет фантазии.
Точно рассеянный взор отличника,
не отличая очки от лифчика,
боль близорука, и смерть расплывчата,
как очертанья Азии.
Все, что я мог потерять, утрачено
начисто. Но и достиг я начерно
все, чего было достичь назначено.
Даже кукушки в ночи звучание
трогает мало — пусть жизнь оболгана
или оправдана им надолго, но
старение есть отрастанье органа
слуха, рассчитанного на молчание.
Старение! В теле все больше смертного.
То есть ненужного жизни. С медного
лба исчезает сиянье местного
света. И черный прожектор в полдень
мне заливает глазные впадины.
Силы из мышц у меня украдены.
Но не ищу себе перекладины:
совестно браться за труд Господень.
Впрочем, дело, должно быть, в трусости.
В страхе. В технической акта трудности.
Это — влиянье грядущей трупности:
всякий распад начинается с воли,
минимум коей — основа статики.
Так я учил, сидя в школьном садике.
Ой, отойдите, друзья-касатики!
Дайте выйти во чисто поле!
Я был как все. То есть жил похожею
жизнью. С цветами входил в прихожую.
Пил. Валял дурака под кожею.
Брал, что давали. Душа не зарилась
на не свое. Обладал опорою,
строил рычаг. И пространству впору я
звук извлекал, дуя в дудку полую.
Что бы такое сказать под занавес?!
Слушай, дружина, враги и братие!
Все, что творил я, творил не ради я
славы в эпоху кино и радио,
но ради речи родной, словесности.
За каковое раченье-жречество
(сказано ж доктору: сам пусть лечится)
чаши лишившись в пиру Отечества,
нынче стою в незнакомой местности.
Ветрено. Сыро, темно. И ветрено.
Полночь швыряет листву и ветви на
кровлю. Можно сказать уверенно:
здесь и скончаю я дни, теряя
волосы, зубы, глаголы, суффиксы,
черпая кепкой, что шлемом суздальским,
из океана волну, чтоб сузился,
хрупая рыбу, пускай сырая.
Старение! Возраст успеха. Знания
правды. Изнанки ее. Изгнания.
Боли. Ни против нее, ни за нее
я ничего не имею. Коли ж
переборщит — возоплю: нелепица
сдерживать чувства. Покамест — терпится.
Ежели что-то во мне и теплится,
это не разум, а кровь всего лишь.
Данная песня — не вопль отчаянья.
Это — следствие одичания.
Это — точней — первый крик молчания,
царствие чье представляю суммою
звуков, исторгнутых прежде мокрою,
затвердевающей ныне в мертвую
как бы натуру, гортанью твердою.
Это и к лучшему. Так я думаю.
Вот оно — то, о чем я глаголаю:
о превращении тела в голую
вещь! Ни горе не гляжу, ни долу я,
но в пустоту — чем ее ни высветли.
Это и к лучшему. Чувство ужаса
вещи не свойственно. Так что лужица
подле вещи не обнаружится,
даже если вещица при смерти.
1972
Viktor Golyshev
The bird no longer flies into the window.
The girl, like a beast, protects the blouse.
Slipping on the cherry bone,
I don't fall: friction force
It increases with a speed of speed.
The heart jumps like a squirrel, in a brushwood
ribs. And the throat sings about age.
This is already aging.
Aging! Hello, my aging!
Blood is slow streaming.
The once slender legs structure
tormenting vision. I am in advance
The area of their sensations is fifth,
Throwing shoes, I save Vatu.
Anyone who goes past with a shovel,
Now the object of attention.
Right! The body in passions repented.
In vain it sang, sobbed, rocked.
Caries will not yield in the oral cavity
Greece is ancient, at least.
Breathing stinking and cracking joints,
I get the mirror. It's about the Savan
It doesn't go yet. But already the same
Who will take you into the door.
Hello, young and unfamiliar
tribe! Buzzing like an insect
Time finally found the desired
A delicacy in my solid nape.
In thoughts, a scatter and defeat on the crown.
Exactly the queen - Ivan in the tower,
I feel the breath of the mortal crown
Fibers with all and shake the litter.
Scary! That is what is scary.
Even when all the wheels of the train
They will ride with a roar below the belt,
The flight of imagination does not freeze.
Precisely multiple gaze of the excellent student,
not distinguishing glasses from the bra,
Pain of a short -sighted, and death is vague,
As the outlines of Asia.
Everything that I could lose is lost
completely. But I also achieved
Everything that was assigned to be assigned.
Even cuckoo in the night sound
touches a little - let the life of the shedding
or justified by them for a long time, but
aging is an organ growing
Hearing, designed for silence.
Aging! There are more and more mortals in the body.
That is, an unnecessary life. With copper
forehead disappears the radiance of the local
Sveta. And black spotlight at noon
The eye cavities flood me.
My muscles are stolen from my muscles.
But I'm not looking for myself the crossbars:
Consciously take up the work of the Lord.
However, the matter must be in cowardice.
In fear. In a technical act of difficulty.
This is the influence of the upcoming corpse:
any decay begins with the will,
A minimum of which is the basis of statics.
So I taught, sitting in a school garden.
Oh, go away, cash friends!
Let go in a pure field!
I was like everyone else. That is, lived similar
life. With flowers entered the hallway.
Drank. Flying a fool under the skin.
I took what they gave. The soul did not dig
On not your own. Possessed a hassle,
Building a lever. And the space is fit me
The sound extracted the sound, blowing into the tune of a half.
What would this be said under the curtain?!
Listen, squad, enemies and brethren!
Everything that I did, did not create for me
Glory in the era of cinema and radio,
But for the sake of the native, literature.
For what is the racer-eating
(said to the doctor: Let it be treated yourself)
Having lost the bowls in the feast of the Fatherland,
Today I stand in an unfamiliar area.
Windy. Raw, dark. And windy.
Midnight throws foliage and branches to
roof. You can say confidently:
Here I will die, losing days
hair, teeth, verbs, suffixes,
scooping up with a cap, which is a helmet of Suzdal,
From the ocean a wave to narrow,
Crying fish, let it be raw.
Aging! The age of success. Knowledge
Truth. Her inside out. Exile.
Pain. Neither against her nor for her
I dont have anything. If
overdo it - resume: absurdity
restrain feelings. So far, he is tolerated.
If something is in me and is warming up
This is not the mind, but the blood is just.
This song is not a cry of despair.
This is a consequence of wildness.
This is more precise - the first cry of silence,
the kingdom of whose representing
sounds, previously stolen wet,
hardening now in the dead
Like nature, a larynx of a firm.
This is for the better. So I think.
Here it is - what I verb:
About turning the body into naked
thing! I don’t look grief, I am a share,
But into the void - no matter what she was highlighted.
This is for the better. Feeling horror
Things are not characteristic. So a puddle
There will be no things beside,
Even if a little thing is at death.
Viktor Golyshev
The bird no longer flies into the window.
The girl, like a beast, protects the blouse.
Slipping on the cherry bone,
I don't fall: friction force
It increases with a speed of speed.
The heart jumps like a squirrel, in a brushwood
ribs. And the throat sings about age.
This is already aging.
Aging! Hello, my aging!
Blood is slow streaming.
The once slender legs structure
tormenting vision. I am in advance
The area of their sensations is fifth,
Throwing shoes, I save Vatu.
Anyone who goes past with a shovel,
Now the object of attention.
Right! The body in passions repented.
In vain it sang, sobbed, rocked.
Caries will not yield in the oral cavity
Greece is ancient, at least.
Breathing stinking and cracking joints,
I get the mirror. It's about the Savan
It doesn't go yet. But already the same
Who will take you into the door.
Hello, young and unfamiliar
tribe! Buzzing like an insect
Time finally found the desired
A delicacy in my solid nape.
In thoughts, a scatter and defeat on the crown.
Exactly the queen - Ivan in the tower,
I feel the breath of the mortal crown
Fibers with all and shake the litter.
Scary! That is what is scary.
Even when all the wheels of the train
They will ride with a roar below the belt,
The flight of imagination does not freeze.
Precisely multiple gaze of the excellent student,
not distinguishing glasses from the bra,
Pain of a short -sighted, and death is vague,
As the outlines of Asia.
Everything that I could lose is lost
completely. But I also achieved
Everything that was assigned to be assigned.
Even cuckoo in the night sound
touches a little - let the life of the shedding
or justified by them for a long time, but
aging is an organ growing
Hearing, designed for silence.
Aging! There are more and more mortals in the body.
That is, an unnecessary life. With copper
forehead disappears the radiance of the local
Sveta. And black spotlight at noon
The eye cavities flood me.
My muscles are stolen from my muscles.
But I'm not looking for myself the crossbars:
Consciously take up the work of the Lord.
However, the matter must be in cowardice.
In fear. In a technical act of difficulty.
This is the influence of the upcoming corpse:
any decay begins with the will,
A minimum of which is the basis of statics.
So I taught, sitting in a school garden.
Oh, go away, cash friends!
Let go in a pure field!
I was like everyone else. That is, lived similar
life. With flowers entered the hallway.
Drank. Flying a fool under the skin.
I took what they gave. The soul did not dig
On not your own. Possessed a hassle,
Building a lever. And the space is fit me
The sound extracted the sound, blowing into the tune of a half.
What would this be said under the curtain?!
Listen, squad, enemies and brethren!
Everything that I did, did not create for me
Glory in the era of cinema and radio,
But for the sake of the native, literature.
For what is the racer-eating
(said to the doctor: Let it be treated yourself)
Having lost the bowls in the feast of the Fatherland,
Today I stand in an unfamiliar area.
Windy. Raw, dark. And windy.
Midnight throws foliage and branches to
roof. You can say confidently:
Here I will die, losing days
hair, teeth, verbs, suffixes,
scooping up with a cap, which is a helmet of Suzdal,
From the ocean a wave to narrow,
Crying fish, let it be raw.
Aging! The age of success. Knowledge
Truth. Her inside out. Exile.
Pain. Neither against her nor for her
I dont have anything. If
overdo it - resume: absurdity
restrain feelings. So far, he is tolerated.
If something is in me and is warming up
This is not the mind, but the blood is just.
This song is not a cry of despair.
This is a consequence of wildness.
This is more precise - the first cry of silence,
the kingdom of whose representing
sounds, previously stolen wet,
hardening now in the dead
Like nature, a larynx of a firm.
This is for the better. So I think.
Here it is - what I verb:
About turning the body into naked
thing! I don’t look grief, I am a share,
But into the void - no matter what she was highlighted.
This is for the better. Feeling horror
Things are not characteristic. So a puddle
There will be no things beside,
Even if a little thing is at death.
Другие песни исполнителя: