Александр Ерёменко - Иерониму Босху, изобретателю прожектора
текст песни
20
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Александр Ерёменко - Иерониму Босху, изобретателю прожектора - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Я смотрю на тебя из настолько глубоких могил,
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.
Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести
траектории тел. Вот условие первого хода:
если высветишь ты близлежащий участок пути,
я тебя назову существительным женского рода.
Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,
надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.
Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме
прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.
Тебя надо увешать каким-то набором морфем
(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),
чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме,
обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе...
Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра
продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.
Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
2
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)
шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,
и, как тонкие вши, шевелились на них номера.
У меня за спиной шелестел нарисованный рай,
и по краю его, то трубя, то звеня за версту,
это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай,
словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.
И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,
и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,
заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,
как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.
Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,
этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы
намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой
этот встроенный в ум и устроенный ужас системы.
вот болезненный знак: прогрессирует ад.
Концентрический холод к тебе подступает кругами.
Я смотрю на тебя — загибается взгляд,
и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами.
И в орущем табло застревают последние дни.
И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.
Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —
он сойдется опять. И поставит тебя на колени,
где трехмерный колодец не стоит плевка,
Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар.
В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,
но однако и он не прямей, чем прямая кишка.
И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,
так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,
и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)
попадет твой хребет —
пропоет твоя глотка.
3
В кустах раздвинут соловей.
Над ними вертится звезда.
В болоте стиснута вода,
как трансформатор силовой.
Летит луна над головой,
на пустыре горит прожектор
и ограничивает сектор,
откуда подан угловой.
что мой взгляд, прежде чем до тебя добежать, раздвоится.
Мы сейчас, как всегда, разыграем комедию в лицах.
Тебя не было вовсе, и, значит, я тоже не был.
Мы не существовали в неслышной возне хромосом,
в этом солнце большом или в белой большой протоплазме.
Нас еще до сих пор обвиняют в подобном маразме,
в первобытном бульоне карауля с поднятым веслом.
Мы сейчас, как всегда, попытаемся снова свести
траектории тел. Вот условие первого хода:
если высветишь ты близлежащий участок пути,
я тебя назову существительным женского рода.
Я, конечно, найду в этом хламе, летящем в глаза,
надлежащий конфликт, отвечающий заданной схеме.
Так, всплывая со дна, треугольник к своей теореме
прилипает навечно. Тебя надо еще доказать.
Тебя надо увешать каким-то набором морфем
(в ослепительной форме осы заблудившийся морфий),
чтоб узнали тебя, каждый раз в соответственной форме,
обладатели тел. Взгляд вернулся к начальной строфе...
Я смотрю на тебя из настолько далеких... Игра
продолжается. Ход из меня прорастет, как бойница.
Уберите конвой. Мы играем комедию в лицах.
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
2
Я сидел на горе, нарисованной там, где гора.
У меня под ногой (когда плюну — на них попаду)
шли толпой бегуны в непролазном и синем аду,
и, как тонкие вши, шевелились на них номера.
У меня за спиной шелестел нарисованный рай,
и по краю его, то трубя, то звеня за версту,
это ангел проплыл или новенький, чистый трамвай,
словно мальчик косой с металлической трубкой во рту.
И пустая рука повернет, как антенну, алтарь,
и внутри побредет сам с собой совместившийся сын,
заблудившийся в мокром и дряблом строенье осин,
как развернутый ветром бумажный хоккейный вратарь.
Кто сейчас расчленит этот сложный язык и простой,
этот сложенный вдвое и втрое, на винт теоремы
намотавшийся смысл. Всей длиной, шириной, высотой
этот встроенный в ум и устроенный ужас системы.
вот болезненный знак: прогрессирует ад.
Концентрический холод к тебе подступает кругами.
Я смотрю на тебя — загибается взгляд,
и кусает свой собственный хвост. И в затылок стучит сапогами.
И в орущем табло застревают последние дни.
И бегущий олень зафиксирован в мерзлом полене.
Выплывая со дна, подо льдом годовое кольцо растолкни —
он сойдется опять. И поставит тебя на колени,
где трехмерный колодец не стоит плевка,
Пифагор по колени в грязи, и секущая плоскость татар.
В этом мире косом существует прямой пистолетный удар,
но однако и он не прямей, чем прямая кишка.
И в пустых небесах небоскреб только небо скребет,
так же как волкодав никогда не задавит пустынного волка,
и когда в это мясо и рубку (я слово забыл)
попадет твой хребет —
пропоет твоя глотка.
3
В кустах раздвинут соловей.
Над ними вертится звезда.
В болоте стиснута вода,
как трансформатор силовой.
Летит луна над головой,
на пустыре горит прожектор
и ограничивает сектор,
откуда подан угловой.
I look at you from such deep graves,
That my view, before reaching you, will bifurcate.
Now, as always, we will play a comedy in faces.
You were not at all, and, therefore, I was not either.
We did not exist in inaudible fuss of chromosomes,
In this sun is large or in a white large protoplasm.
We are still accused of such an insanity,
In the primitive broth of the guard with a raised oar.
We now, as always, try to reduce again
trajectories tel. Here is the condition of the first move:
If you highlight the nearby section of the track,
I will call you a feminine noun.
Of course, I will find in this trash flying into my eyes,
A proper conflict that meets a given scheme.
So, surfacing from the bottom, the triangle to its theorem
sticks forever. You still need to prove.
You need to be hung with some set of morphemes
(in the dazzling form of the wasp, the lost morphine),
To recognize you, every time in the corresponding form,
owners of tel. The gaze returned to the initial stanza ...
I look at you from such distant ... Game
continues. The move from me will germinate like a loophole.
Remove the convoy. We play a comedy in faces.
I sat on the mountain drawn where the mountain.
2
I sat on the mountain drawn where the mountain.
I have under my foot (when I spit, I will get on them)
The runners in the impassable and blue hell walked in a crowd,
And, like thin lice, numbers moved on them.
I have a drawn paradise behind me,
and along his edge, then a trumpet, then ringing a mile away,
This angel sailed or new, clean tram,
Like a braid boy with a metal tube in his mouth.
And an empty hand will turn like an antenna, an altar,
and inside will shake the joint son with himself,
Aspin structure lost in wet and flabby,
Like a windy hockey goalkeeper.
Who will now dismember this complex language and simple,
This one -folded and three times, on the screw of theorems
wound meaning. The entire length, width, height
This built -in mind and arranged horror of the system.
Here is a painful sign: Hell progresses.
Concentric cold approaches you in circles.
I look at you - my gaze bends
And bites his own tail. And in the back of the head knocks on boots.
And the last days get stuck in the screaming scream.
And the running deer is recorded in the frozen field.
Swammers from the bottom, the annual ring is torn under the ice -
He will converge again. And put you on your knees
where the three -dimensional well is not worth the spit,
Pythagoras knees in the mud, and the secant plane of the Tatars.
There is a direct pistol blow in this world with a braid,
But however, it is not straighter than the rectum.
And in the empty heavens, the skyscraper only hits the sky,
just as a wolfhound will never crush a deserted wolf,
And when in this meat and cutting (I forgot the word)
Your ridge will hit -
Sweeps your sip.
3
The nightingale is spread out in the bushes.
A star revolves over them.
Water is squeezed in the swamp,
As a power transformer.
The moon flies overhead
A spotlight burns on the wasteland
and limits the sector,
Where is the corner from where.
That my view, before reaching you, will bifurcate.
Now, as always, we will play a comedy in faces.
You were not at all, and, therefore, I was not either.
We did not exist in inaudible fuss of chromosomes,
In this sun is large or in a white large protoplasm.
We are still accused of such an insanity,
In the primitive broth of the guard with a raised oar.
We now, as always, try to reduce again
trajectories tel. Here is the condition of the first move:
If you highlight the nearby section of the track,
I will call you a feminine noun.
Of course, I will find in this trash flying into my eyes,
A proper conflict that meets a given scheme.
So, surfacing from the bottom, the triangle to its theorem
sticks forever. You still need to prove.
You need to be hung with some set of morphemes
(in the dazzling form of the wasp, the lost morphine),
To recognize you, every time in the corresponding form,
owners of tel. The gaze returned to the initial stanza ...
I look at you from such distant ... Game
continues. The move from me will germinate like a loophole.
Remove the convoy. We play a comedy in faces.
I sat on the mountain drawn where the mountain.
2
I sat on the mountain drawn where the mountain.
I have under my foot (when I spit, I will get on them)
The runners in the impassable and blue hell walked in a crowd,
And, like thin lice, numbers moved on them.
I have a drawn paradise behind me,
and along his edge, then a trumpet, then ringing a mile away,
This angel sailed or new, clean tram,
Like a braid boy with a metal tube in his mouth.
And an empty hand will turn like an antenna, an altar,
and inside will shake the joint son with himself,
Aspin structure lost in wet and flabby,
Like a windy hockey goalkeeper.
Who will now dismember this complex language and simple,
This one -folded and three times, on the screw of theorems
wound meaning. The entire length, width, height
This built -in mind and arranged horror of the system.
Here is a painful sign: Hell progresses.
Concentric cold approaches you in circles.
I look at you - my gaze bends
And bites his own tail. And in the back of the head knocks on boots.
And the last days get stuck in the screaming scream.
And the running deer is recorded in the frozen field.
Swammers from the bottom, the annual ring is torn under the ice -
He will converge again. And put you on your knees
where the three -dimensional well is not worth the spit,
Pythagoras knees in the mud, and the secant plane of the Tatars.
There is a direct pistol blow in this world with a braid,
But however, it is not straighter than the rectum.
And in the empty heavens, the skyscraper only hits the sky,
just as a wolfhound will never crush a deserted wolf,
And when in this meat and cutting (I forgot the word)
Your ridge will hit -
Sweeps your sip.
3
The nightingale is spread out in the bushes.
A star revolves over them.
Water is squeezed in the swamp,
As a power transformer.
The moon flies overhead
A spotlight burns on the wasteland
and limits the sector,
Where is the corner from where.
Другие песни исполнителя: