Альфред Шнитке - Жизнь с идиотом. Действие 2
текст песни
50
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Альфред Шнитке - Жизнь с идиотом. Действие 2 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Опера «Жизнь с идиотом» (1990-1991)
либретто Виктора Ерофеева
Действие 2
Нидерландская опера, постановка Б. Покровского
Я — Dale Duesing, Romain Bischoff (baritones)
Жена — Teresa Ringholz (soprano)
Вова — Howard Haskin (tenor)
Марсель Пруст — Robin Leggate (baritone)
vocal ensemble and Rotterdam Philharmonic Orchestra
conducted by Mstislav Rostropovich
Amsterdam, Het Muziektheater, April 1992
***
Я: Поначалу Вова был очень тихий: шаркал тапочками и отъедался. Любил он выпить за завтраком бутылку кефира, творожка скушать, сидит скромно на нашей кухоньке и питается, потом пошаркает тапочками по комнате: пять шагов вперёд, пять назад — и снова на кухоньку: то колбаску поклюёт, то ветчиной полакомится. Когда ел, взгляд у него становился недобрый, кошачий, но сам без разрешения ничего не брал, в холодильник не лазил. Сторож надул меня. Вова не разговорился. Был он великий молчальник и, кроме «эх», никаких слов не употреблял.
ВОВА: Эх.
Я: Я не раз пытался с ним заговаривать, принимался расспрашивать, кто он и откуда родом, где и что преподавал — я сжился с мыслью, что он профессор, — я даже карту СССР перед ним расстилал. — Вова, где твои родные места? Покажи! — Но Вова бессмысленно водил пальцем по карте, тихо вздыхая и тихо мыча.
ВОВА: Эх.
Я: Отчаявшись, я больше его не беспокоил, и он совершенно замкнулся в себе.
ХОР: Даже карту СССР перед ним расстилал… Но что-то в нём, видать, зрело, какие-то мысли, мечты донимали его: он стонал по ночам, часто просыпался и, бывало, часами сидел в темноте на тахте, сузив и без того узкие щели глаз, подперев кулаком бородёнку.
Я: Ты чего не спишь?
ВОВА: Эх!
Я: По вечерам, дабы уберечь Вову от бессонницы, мы гуляли с ним по заснеженным переулкам. Вова зорко посматривал на прохожих. Те почему-то пугались его, сторонились, а после оглядывались. Озадаченные, я бы даже сказал, охваченные паникой лица.
ХОР: В чём дело? Чем смущал Вова равнодушного вечернего горожанина?
Я: Раз, воротившись домой, я застал такую сцену: Вова сидит на кухонном полу в большой луже молока и в окружении выброшенных из холодильника продуктов; сидит и жрёт всё попеременно: то сыра кусок откусит, то в банку с винегретом засунет руку, то вафлей захрустит, то к колбасе потянется,
ЖЕНА: а на батон колбасы он брусничное варенье намазал.
ХОР: Сидит весёлый, довольный жизнью.
Я: Я его отчитал, — он нахмурился, лёг на тахту и безо всяких признаков раскаянья быстро заснул.
ЖЕНА: Я так и знала, Я так и знала!
ХОР ДРУЗЕЙ: Мы огорчились. Мы возмущены. Целуем «Держись!». Идите к нам отведать пиццу.
ГОЛОС ИЗ ХОРА: «Я птицу променял на пиццу»
ХОР: Ха-ха-ха
Я: Через несколько дней Вова порвал книги. Он порвал добрую половину моей с любовью собранной библиотеки; клочки дорогих мне страниц засорили ванну и унитаз.
ЖЕНА: Да что унитаз! Вся квартира была засыпана этим кощунственным конфетти.
Я: Зачем ты это сделал?
ВОВА: Эх!
Я (жене): Но посмотрите, как он счастлив, по глазам вижу!
ЖЕНА: По этим наглым рыжим глазам!
Я: Идиот… Вова, ты понимаешь, что ты идиот? Это значит, ты отъявленный мерзавец.
ЖЕНА: О, Боже, он порвал всего Пруста.
МАРСЕЛЬ ПРУСТ: О, Боже, он порвал меня.
ЖЕНА: Давай его свяжем!
ХОР: Вова испуганно заревел.
ВОВА: Эх
Я: Давай его лучше убьём!
ХОР: Вова заревел ещё более испуганно.
ЖЕНА: Все трое были испуганы и не знали, как быть.
ХОР: Он несколько присмирел, но не сдался.
Я: Я объявил военное положение. Я установил строжайший надзор за Вовой.
ЖЕНА: Он несколько присмирел. Вдруг началось таинственное исчезновение предметов. Он несколько притих. Вова, куда ты дел, подлец, моё бельё?
ВОВА: Эх!
Я: Вдруг, в один прекрасный день, он навалил большую кучу в центре комнаты, и с тех пор пошло-поехало: он размазывал кал по обоям, рвал их, мочился в холодильник, резал ножом паркет, мебель…
<…>
либретто Виктора Ерофеева
Действие 2
Нидерландская опера, постановка Б. Покровского
Я — Dale Duesing, Romain Bischoff (baritones)
Жена — Teresa Ringholz (soprano)
Вова — Howard Haskin (tenor)
Марсель Пруст — Robin Leggate (baritone)
vocal ensemble and Rotterdam Philharmonic Orchestra
conducted by Mstislav Rostropovich
Amsterdam, Het Muziektheater, April 1992
***
Я: Поначалу Вова был очень тихий: шаркал тапочками и отъедался. Любил он выпить за завтраком бутылку кефира, творожка скушать, сидит скромно на нашей кухоньке и питается, потом пошаркает тапочками по комнате: пять шагов вперёд, пять назад — и снова на кухоньку: то колбаску поклюёт, то ветчиной полакомится. Когда ел, взгляд у него становился недобрый, кошачий, но сам без разрешения ничего не брал, в холодильник не лазил. Сторож надул меня. Вова не разговорился. Был он великий молчальник и, кроме «эх», никаких слов не употреблял.
ВОВА: Эх.
Я: Я не раз пытался с ним заговаривать, принимался расспрашивать, кто он и откуда родом, где и что преподавал — я сжился с мыслью, что он профессор, — я даже карту СССР перед ним расстилал. — Вова, где твои родные места? Покажи! — Но Вова бессмысленно водил пальцем по карте, тихо вздыхая и тихо мыча.
ВОВА: Эх.
Я: Отчаявшись, я больше его не беспокоил, и он совершенно замкнулся в себе.
ХОР: Даже карту СССР перед ним расстилал… Но что-то в нём, видать, зрело, какие-то мысли, мечты донимали его: он стонал по ночам, часто просыпался и, бывало, часами сидел в темноте на тахте, сузив и без того узкие щели глаз, подперев кулаком бородёнку.
Я: Ты чего не спишь?
ВОВА: Эх!
Я: По вечерам, дабы уберечь Вову от бессонницы, мы гуляли с ним по заснеженным переулкам. Вова зорко посматривал на прохожих. Те почему-то пугались его, сторонились, а после оглядывались. Озадаченные, я бы даже сказал, охваченные паникой лица.
ХОР: В чём дело? Чем смущал Вова равнодушного вечернего горожанина?
Я: Раз, воротившись домой, я застал такую сцену: Вова сидит на кухонном полу в большой луже молока и в окружении выброшенных из холодильника продуктов; сидит и жрёт всё попеременно: то сыра кусок откусит, то в банку с винегретом засунет руку, то вафлей захрустит, то к колбасе потянется,
ЖЕНА: а на батон колбасы он брусничное варенье намазал.
ХОР: Сидит весёлый, довольный жизнью.
Я: Я его отчитал, — он нахмурился, лёг на тахту и безо всяких признаков раскаянья быстро заснул.
ЖЕНА: Я так и знала, Я так и знала!
ХОР ДРУЗЕЙ: Мы огорчились. Мы возмущены. Целуем «Держись!». Идите к нам отведать пиццу.
ГОЛОС ИЗ ХОРА: «Я птицу променял на пиццу»
ХОР: Ха-ха-ха
Я: Через несколько дней Вова порвал книги. Он порвал добрую половину моей с любовью собранной библиотеки; клочки дорогих мне страниц засорили ванну и унитаз.
ЖЕНА: Да что унитаз! Вся квартира была засыпана этим кощунственным конфетти.
Я: Зачем ты это сделал?
ВОВА: Эх!
Я (жене): Но посмотрите, как он счастлив, по глазам вижу!
ЖЕНА: По этим наглым рыжим глазам!
Я: Идиот… Вова, ты понимаешь, что ты идиот? Это значит, ты отъявленный мерзавец.
ЖЕНА: О, Боже, он порвал всего Пруста.
МАРСЕЛЬ ПРУСТ: О, Боже, он порвал меня.
ЖЕНА: Давай его свяжем!
ХОР: Вова испуганно заревел.
ВОВА: Эх
Я: Давай его лучше убьём!
ХОР: Вова заревел ещё более испуганно.
ЖЕНА: Все трое были испуганы и не знали, как быть.
ХОР: Он несколько присмирел, но не сдался.
Я: Я объявил военное положение. Я установил строжайший надзор за Вовой.
ЖЕНА: Он несколько присмирел. Вдруг началось таинственное исчезновение предметов. Он несколько притих. Вова, куда ты дел, подлец, моё бельё?
ВОВА: Эх!
Я: Вдруг, в один прекрасный день, он навалил большую кучу в центре комнаты, и с тех пор пошло-поехало: он размазывал кал по обоям, рвал их, мочился в холодильник, резал ножом паркет, мебель…
<…>
Opera "Life with an idiot" (1990-1991)
Libretto by Victor Erofeev
Action 2
Dutch opera, staging B. Pokrovsky
I am Dale Duesing, Romain Bischoff (Baritones)
Wife - Teresa Ringholz (Soprano)
Vova - Howard Haskin (Tenor)
Marseille Proust - Robin Leggate (Baritone)
Vocal Ensemble and Rotterdam Philharmonic Orchestra
CondUCTED BY MSTISLAV Rostropovich
Amsterdam, Het Muziektheater, April 1992
***
Me: At first, Vova was very quiet: shuffled with slippers and retired. He loved to drink a bottle of kefir at breakfast, eat cottage cheese, sits modestly on our kitchen and eats, then rummages with slippers around the room: five steps forward, five back - and again on the kitchenette: either he will fudd down, then he will enjoy the ham. When ate, his gaze became unkind, feline, but he himself did not take anything without permission, he did not climb into the refrigerator. The watchman pouted me. Vova did not talk. He was a great silence and, except for "eh", did not use any words.
Vova: Eh.
I: I tried to speak with him more than once, I began to ask who he was and where he was, where and what he taught - I got rid of the thought that he was a professor - I even spread a map of the USSR in front of him. - Vova, where are your native places? Show me! - But Vova meaninglessly drove his finger on the map, sighing softly and quietly mouse.
Vova: Eh.
Me: Desperate, I did not bother him anymore, and he completely closed in himself.
Choir: Even the USSR card in front of him spread ... But something in him, to see, matured, some thoughts, dreams pissed him off: he moaned at night, often woke up and, used to sit for hours in the dark, narrowing without and without it, narrowing without That narrow gaps of the eye, propping a beard with his fist.
Me: Why are you not sleeping?
Vova: Eh!
Me: In the evenings, in order to protect Vova from insomnia, we walked with him along the snowy alleys. Vova vigilantly looked at passers -by. For some reason, they scared him, shunned, and then looked around. Puzzled, I would even say, covered in panic of face.
Choir: What's the matter? How did Vova embarrass the indifferent evening city dweller?
Me: once, turning home, I found such a scene: Vova sits on the kitchen floor in a large puddle of milk and surrounded by products thrown out of the refrigerator; He sits and eats everything alternately: either a piece of cheese will bite off, then he will put his hand in a jar with a vinaigrette, then Waffles will be overwhelmed, then he will reach for sausage,
Wife: And he smeared lingonberry jam on the bunts of sausages.
Choir: sits a cheerful, pleased with life.
I: I reported him, - he frowned, lay on the ottoman and, without any signs of repentance, quickly fell asleep.
Wife: I knew that, I knew that!
Friends choir: We are upset. We are outraged. We kiss "Hold on!" Go to us to taste pizza.
Voice from the choir: "I exchanged a bird for pizza"
Choir: Ha ha ha
Me: A few days later, Vova broke the book. He tore the good half of my with the love of the collected library; Pages of dear pages clogged a bath and a toilet.
Wife: What a toilet! The whole apartment was covered with this blasphemous confetti.
Me: Why did you do this?
Vova: Eh!
I (wife): But look how happy he is, I see in my eyes!
Wife: For these arrogant red eyes!
Me: idiot ... Vova, do you understand that you are an idiot? This means you are a notorious bastard.
Wife: Oh, God, he tore the whole Proust.
Marcel Proust: Oh, God, he tore me.
Wife: Let's tie him!
Choir: Vova roared in dismay.
Vova: Eh
Me: Let's kill him better!
Choir: Vova roared even more scared.
Wife: All three were scared and did not know what to do.
Choir: He was somewhat looked at, but did not give up.
Me: I announced martial law. I established the strictest supervision of Vova.
Wife: He was somewhat looked at. Suddenly the mysterious disappearance of objects began. He was somewhat silent. Vova, where are you, scoundrel, my benefit?
Vova: Eh!
Me: Suddenly, one fine day, he piled a large pile in the center of the room, and since then it went and went: he smeared the feces on the wallpaper, threw them, urinated them in the refrigerator, cut a parquet, furniture with a knife ...
<...>
Libretto by Victor Erofeev
Action 2
Dutch opera, staging B. Pokrovsky
I am Dale Duesing, Romain Bischoff (Baritones)
Wife - Teresa Ringholz (Soprano)
Vova - Howard Haskin (Tenor)
Marseille Proust - Robin Leggate (Baritone)
Vocal Ensemble and Rotterdam Philharmonic Orchestra
CondUCTED BY MSTISLAV Rostropovich
Amsterdam, Het Muziektheater, April 1992
***
Me: At first, Vova was very quiet: shuffled with slippers and retired. He loved to drink a bottle of kefir at breakfast, eat cottage cheese, sits modestly on our kitchen and eats, then rummages with slippers around the room: five steps forward, five back - and again on the kitchenette: either he will fudd down, then he will enjoy the ham. When ate, his gaze became unkind, feline, but he himself did not take anything without permission, he did not climb into the refrigerator. The watchman pouted me. Vova did not talk. He was a great silence and, except for "eh", did not use any words.
Vova: Eh.
I: I tried to speak with him more than once, I began to ask who he was and where he was, where and what he taught - I got rid of the thought that he was a professor - I even spread a map of the USSR in front of him. - Vova, where are your native places? Show me! - But Vova meaninglessly drove his finger on the map, sighing softly and quietly mouse.
Vova: Eh.
Me: Desperate, I did not bother him anymore, and he completely closed in himself.
Choir: Even the USSR card in front of him spread ... But something in him, to see, matured, some thoughts, dreams pissed him off: he moaned at night, often woke up and, used to sit for hours in the dark, narrowing without and without it, narrowing without That narrow gaps of the eye, propping a beard with his fist.
Me: Why are you not sleeping?
Vova: Eh!
Me: In the evenings, in order to protect Vova from insomnia, we walked with him along the snowy alleys. Vova vigilantly looked at passers -by. For some reason, they scared him, shunned, and then looked around. Puzzled, I would even say, covered in panic of face.
Choir: What's the matter? How did Vova embarrass the indifferent evening city dweller?
Me: once, turning home, I found such a scene: Vova sits on the kitchen floor in a large puddle of milk and surrounded by products thrown out of the refrigerator; He sits and eats everything alternately: either a piece of cheese will bite off, then he will put his hand in a jar with a vinaigrette, then Waffles will be overwhelmed, then he will reach for sausage,
Wife: And he smeared lingonberry jam on the bunts of sausages.
Choir: sits a cheerful, pleased with life.
I: I reported him, - he frowned, lay on the ottoman and, without any signs of repentance, quickly fell asleep.
Wife: I knew that, I knew that!
Friends choir: We are upset. We are outraged. We kiss "Hold on!" Go to us to taste pizza.
Voice from the choir: "I exchanged a bird for pizza"
Choir: Ha ha ha
Me: A few days later, Vova broke the book. He tore the good half of my with the love of the collected library; Pages of dear pages clogged a bath and a toilet.
Wife: What a toilet! The whole apartment was covered with this blasphemous confetti.
Me: Why did you do this?
Vova: Eh!
I (wife): But look how happy he is, I see in my eyes!
Wife: For these arrogant red eyes!
Me: idiot ... Vova, do you understand that you are an idiot? This means you are a notorious bastard.
Wife: Oh, God, he tore the whole Proust.
Marcel Proust: Oh, God, he tore me.
Wife: Let's tie him!
Choir: Vova roared in dismay.
Vova: Eh
Me: Let's kill him better!
Choir: Vova roared even more scared.
Wife: All three were scared and did not know what to do.
Choir: He was somewhat looked at, but did not give up.
Me: I announced martial law. I established the strictest supervision of Vova.
Wife: He was somewhat looked at. Suddenly the mysterious disappearance of objects began. He was somewhat silent. Vova, where are you, scoundrel, my benefit?
Vova: Eh!
Me: Suddenly, one fine day, he piled a large pile in the center of the room, and since then it went and went: he smeared the feces on the wallpaper, threw them, urinated them in the refrigerator, cut a parquet, furniture with a knife ...
<...>
Другие песни исполнителя: