Артём Февральский - Эпоха безнадёжных мечтателей
текст песни
31
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Артём Февральский - Эпоха безнадёжных мечтателей - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Я первый скульптор, которому довелось оказаться внутри камня.
© Хулио Кортасар
Я беру камень и отсекаю всё лишнее.
© Микеланджело Буонарроти
1
Деревья лысели.
Птицы летели на север.
Жатва обирала посевы.
В дома возвращались семьи.
Мир пустел.
Ты одна.
Ты одна могла быть всем.
Всеми.
Когда руки гладили глину
или
твои волосы длинные
цвета оникс,
что легли на
ладони,
я изучал природу их линий:
искусство таилось в каждом извиве.
Ты одна
могла слезами заменить ливень,
а смехом – рай,
а смертью – мрак,
а шутками о Перпетуум-мобиле –
Перпетуум-мобиле.
Ты одна могла быть всем.
Но только для меня.
2
Как же ноябрь напоминает апрель,
в частности, творческим забвеньем.
Даже Бог переставал скорбеть
и на минуту останавливал время:
когда я брал в руки скарпель,
любой камень раздавался пеньем.
За окном начиналась эпоха потерь –
осенью погибает любой сангвиник.
Точно так листком падает Бог на постель
и не может встать, маясь ангиной.
Я беру его тело, чтобы тихо раздеть
и на ватмане отобразить мелком сангины.
Любая женщина променяет себя на стихи.
Сложнее сломить Бога занять нужную позу.
Со всеми его дефектами справляется мастихин,
в конце концов – он всего лишь воздух,
и именно этим он меня восхитил.
Высечь из глыбы Ничто – это не так-то просто.
Я пытаюсь ужиться с камнем, стать им.
Чем меня меньше – тем ему легче.
В прессе обо мне появились статьи,
мол, безумный, не скульптор – лепщик.
Я плевал. Мне с ума уже не сойти.
Эта глыба и руки – вот все мои вещи.
3
Мертвый Брюгге хранил лебедей.
Дома у воды толпились, терлись плечами.
Заблудший домовый сыч талдычил: быть беде, быть беде,
быть беде.
И печали.
Постепенно валун обретал черты
сначала схемы, потом скелета,
потом откололось ребро.
И появилась ты.
Как ювелир-анатом я тебя исследовал.
Выкупав тебя в росе,
на животе высек латынью орнамент:
«Mea matris, mea filia, meum amor»*
Ты одна. Ты была для меня всем.
Я был для тебя тем, чем был для меня мой камень.
Который несовершенство терял в полноте.
Я убирал лишнее,
грамм за граммом.
А когда он стал размером с ладонь,
я похолодел,
поняв, что моя скульптура – за гранью.
Мертвый Брюгге встречал туман,
сквозь который шли люди, как грустные камни.
Лишь тогда осознал,
кáк мир нещадно мал,
когда перед Ничто я стоял с пустыми руками.
*Моя мать, моя дочь, моя любовь.
© Хулио Кортасар
Я беру камень и отсекаю всё лишнее.
© Микеланджело Буонарроти
1
Деревья лысели.
Птицы летели на север.
Жатва обирала посевы.
В дома возвращались семьи.
Мир пустел.
Ты одна.
Ты одна могла быть всем.
Всеми.
Когда руки гладили глину
или
твои волосы длинные
цвета оникс,
что легли на
ладони,
я изучал природу их линий:
искусство таилось в каждом извиве.
Ты одна
могла слезами заменить ливень,
а смехом – рай,
а смертью – мрак,
а шутками о Перпетуум-мобиле –
Перпетуум-мобиле.
Ты одна могла быть всем.
Но только для меня.
2
Как же ноябрь напоминает апрель,
в частности, творческим забвеньем.
Даже Бог переставал скорбеть
и на минуту останавливал время:
когда я брал в руки скарпель,
любой камень раздавался пеньем.
За окном начиналась эпоха потерь –
осенью погибает любой сангвиник.
Точно так листком падает Бог на постель
и не может встать, маясь ангиной.
Я беру его тело, чтобы тихо раздеть
и на ватмане отобразить мелком сангины.
Любая женщина променяет себя на стихи.
Сложнее сломить Бога занять нужную позу.
Со всеми его дефектами справляется мастихин,
в конце концов – он всего лишь воздух,
и именно этим он меня восхитил.
Высечь из глыбы Ничто – это не так-то просто.
Я пытаюсь ужиться с камнем, стать им.
Чем меня меньше – тем ему легче.
В прессе обо мне появились статьи,
мол, безумный, не скульптор – лепщик.
Я плевал. Мне с ума уже не сойти.
Эта глыба и руки – вот все мои вещи.
3
Мертвый Брюгге хранил лебедей.
Дома у воды толпились, терлись плечами.
Заблудший домовый сыч талдычил: быть беде, быть беде,
быть беде.
И печали.
Постепенно валун обретал черты
сначала схемы, потом скелета,
потом откололось ребро.
И появилась ты.
Как ювелир-анатом я тебя исследовал.
Выкупав тебя в росе,
на животе высек латынью орнамент:
«Mea matris, mea filia, meum amor»*
Ты одна. Ты была для меня всем.
Я был для тебя тем, чем был для меня мой камень.
Который несовершенство терял в полноте.
Я убирал лишнее,
грамм за граммом.
А когда он стал размером с ладонь,
я похолодел,
поняв, что моя скульптура – за гранью.
Мертвый Брюгге встречал туман,
сквозь который шли люди, как грустные камни.
Лишь тогда осознал,
кáк мир нещадно мал,
когда перед Ничто я стоял с пустыми руками.
*Моя мать, моя дочь, моя любовь.
I am the first sculptor who happened to be inside the stone.
© Hulio Cortasar
I take a stone and cut off all the extra.
© Michelangelo Buonarroti
1
The trees are bald.
Birds flew north.
The harvest robbed crops.
Families returned to the houses.
The world is empty.
You're alone.
You alone could be everything.
All.
When the hands stroked clay
or
Your hair is long
Onyx colors,
What lay on
palms,
I studied the nature of their lines:
The art lurked in every belief.
You're alone
could replace the downpour with tears
And laughter - paradise,
And death - darkness,
And jokes about the perpetuum mobile-
Perpetuum mobile.
You alone could be everything.
But only for me.
2
How does November resemble April,
In particular, creative oblivion.
Even God stopped mourning
And for a minute I stopped time:
When I picked up the scarlet fever
Any stone was handed over with a stump.
Outside the window began the era of losses -
Any sanguine dies in autumn.
Just like that, God falls on the bed with a leaflet
And he cannot stand up, waving an sore throat.
I take his body to quietly undress
And to display a small sangina on the Whatman.
Any woman will exchange herself for verses.
It is more difficult to break God to take the desired pose.
Mastikhin copes with all his defects,
In the end - it is just air,
And this is exactly what he delighted me.
Nothing to carve out of a block is not so simple.
I am trying to get along with a stone, to become them.
The smaller than me, the easier it is for him.
Articles appeared in the press about me,
Like, crazy, not a sculptor - a petal.
I spit. I can’t go crazy anymore.
This block and hands are all my things.
3
Dead Bruges kept swans.
The houses by the water crowded, rubbed their shoulders.
The lost house Sych was taldy: to be trouble, to be trouble,
the fat is in the fire.
And sorrow.
Gradually, the boulder gained features
First schemes, then a skeleton,
Then the rib broke off.
And you appeared.
As a jeweler-anatomist, I investigated you.
Buying you in dew
On the stomach, carved a latin ornament:
"Mea Matris, Mea Filia, Meum amor"*
You're alone. You were all for me.
I was for you what my stone was for me.
Which has lost imperfection in fullness.
I cleaned the excess
gram after gram.
And when he became the size of a palm,
I got cold
Realizing that my sculpture is beyond the line.
The dead Bruges was met by the fog,
Through which people walked like sad stones.
Only then did he realize
Kác the world mercilessly small,
When I stood empty -handed before nothing.
*My mother, my daughter, my love.
© Hulio Cortasar
I take a stone and cut off all the extra.
© Michelangelo Buonarroti
1
The trees are bald.
Birds flew north.
The harvest robbed crops.
Families returned to the houses.
The world is empty.
You're alone.
You alone could be everything.
All.
When the hands stroked clay
or
Your hair is long
Onyx colors,
What lay on
palms,
I studied the nature of their lines:
The art lurked in every belief.
You're alone
could replace the downpour with tears
And laughter - paradise,
And death - darkness,
And jokes about the perpetuum mobile-
Perpetuum mobile.
You alone could be everything.
But only for me.
2
How does November resemble April,
In particular, creative oblivion.
Even God stopped mourning
And for a minute I stopped time:
When I picked up the scarlet fever
Any stone was handed over with a stump.
Outside the window began the era of losses -
Any sanguine dies in autumn.
Just like that, God falls on the bed with a leaflet
And he cannot stand up, waving an sore throat.
I take his body to quietly undress
And to display a small sangina on the Whatman.
Any woman will exchange herself for verses.
It is more difficult to break God to take the desired pose.
Mastikhin copes with all his defects,
In the end - it is just air,
And this is exactly what he delighted me.
Nothing to carve out of a block is not so simple.
I am trying to get along with a stone, to become them.
The smaller than me, the easier it is for him.
Articles appeared in the press about me,
Like, crazy, not a sculptor - a petal.
I spit. I can’t go crazy anymore.
This block and hands are all my things.
3
Dead Bruges kept swans.
The houses by the water crowded, rubbed their shoulders.
The lost house Sych was taldy: to be trouble, to be trouble,
the fat is in the fire.
And sorrow.
Gradually, the boulder gained features
First schemes, then a skeleton,
Then the rib broke off.
And you appeared.
As a jeweler-anatomist, I investigated you.
Buying you in dew
On the stomach, carved a latin ornament:
"Mea Matris, Mea Filia, Meum amor"*
You're alone. You were all for me.
I was for you what my stone was for me.
Which has lost imperfection in fullness.
I cleaned the excess
gram after gram.
And when he became the size of a palm,
I got cold
Realizing that my sculpture is beyond the line.
The dead Bruges was met by the fog,
Through which people walked like sad stones.
Only then did he realize
Kác the world mercilessly small,
When I stood empty -handed before nothing.
*My mother, my daughter, my love.