Леонид Губанов - Полина
текст песни
18
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Леонид Губанов - Полина - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Леонид Губанов
Полина
Полина! Полынья моя!
Когда снег любит -
значит, лепит,
А я, как плавающий лебедь,
В тебе, не помнящей меня.
Полина! Полынья моя!
Ты с глупым лебедем свыкаешься,
И невдомек тебе, печаль моя,
Что ты смеркаешься, смыкаешься,
Когда я бьюсь об лед молчания.
Снег сыплет то мукой, то мУкой,
Снег видит, как чернеет лес,
Как лебеди, раскинув руки,
С насиженных слетают мест.
Вот только охнут бабы в шали,
Дохнут морозиком нечаянно,
Качать второму полушарию
Комочки белого отчаянья.
И вот над матерьми и женами,
Как над материками желтыми
Летят, курлычут, горем корчатся -
За теплые моря в край творчества.
Мы все вас покидаем, бабы!
Мы - лебеди, и нам пора
К перу, перронам, переменам,
Не надо завтра мне пельмени -
Я улетаю в 22!
Забыв о кошельках и бабах,
Ждут руки на висках Уфы,
Как рухнут мысли в девять баллов
На робкий, ветхий плот строфы.
Душа моя, ты - таль и опаль,
Двор проходной для боли каждой,
Но если проститутка кашляет,
Ты содрогаешься, как окрик!
И все же ты тепла, и зелена,
И рифмой здорово подкована.
Я сплю рассеянным Есениным,
Всю Русь сложив себе под голову!
Давно друзей не навещаю я.
Все некогда - снега, дела.
Горят картины Верещагина
И пеплом ухают в диван!
И где-то с криком непогашенным
Под хохот и аплодисменты
В пролет судьбы уходит Гаршин,
Разбившись мордой о бессмертье.
Так валят лес, не веря лету,
Так, проклиная баб и быт,
Опушками без ягод слепнут
Запущенные верой лбы.
Так начинают верить небу
Продажных глаз, сгоревших цифр,
Так опускаются до нэпа
Талантливые подлецы.
А их уводят потаскухи
И подтасовка бед и войн,
Их губы сухо тянут суки.
Планета, вон их! Ветер, вон!
При них мы сами есть товар,
При них мы никогда не сыты,
Мы убиваем свой талант,
Как Грозный собственного сына!
Но и тогда, чтоб были шелковыми,
Чтобы не скрылись ни на шаг,
За нами смотрят Балашовы
С душой сапожного ножа.
Да! Нас опухших и подраненных,
Дымящих, терпких, как супы,
Вновь разминают на подрамниках
Незамалеванной судьбы.
Холст тридцать семь на тридцать семь.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.
Мы сеятели. Дождь повеет,
В сад занесет, где лебеда,
Где плачет летний Левитан, -
Русь понимают лишь евреи!
Ты - лебедь. Лунь. Свята, елейна.
Но нас с тобой, как первый яд,
Ждут острова святой Елены
И ссылки в собственное "я".
О, нам не раз еще потеть
И, телом мысли упиваясь,
Просить планету дать патент
На чью-то злую гениальность.
Я - Бонапарт. Я - март. Я плачу
За морем, как за мужиком,
И на очах у черных прачек
Давлюсь холодным мышьяком.
Господь, спаси меня, помилуй!
Ну, что я вам такого сделал?
Уходит из души полмира,
Душа уходит в чье-то тело.
И вот уже велик, как снег,
Тот обладатель.
Не беспокоясь о весне,
Он опадает.
Но он богат, но он базар,
Где продают чужие судьбы.
Его зовут месье Бальзак
И с ним не шутят.
С его пером давно уж сладу нет,
Сто лет его не унимали.
Ах, слава, слава, баба слабая,
Какие вас умы не мяли?
Когда мы сердце ушибаем,
Где мысли лезут, словно поросль,
Нас душат бабы, душат бабы,
Тоска, измена, ложь и подлость.
Века, они нам карты путают,
Их руки крепче, чем решетки,
И мы уходит, словно путники
В отчаянье и отрешенность.
Мы затухаем и не сетуем,
Что в душу лезут с кочергою.
Как ветлы над промокшей Сетунью,
Шумят подолы Гончаровых.
Ах, бабы, бабы, век отпущен вам,
Сперва на бал, сперва вы ягодка,
За вашу грудь убили Пушкина.
Сидела б, баба, ты на якоре!
Ау! Есенину влестившая
Глазами в масть, устами в кленах
Ты обнимаешь перестывшего
За непознавших, но влюбленных.
Тебе, не любящей одних,
Его как мальчика швырять.
Да! До последней западни!
Да! До
Полина
Полина! Полынья моя!
Когда снег любит -
значит, лепит,
А я, как плавающий лебедь,
В тебе, не помнящей меня.
Полина! Полынья моя!
Ты с глупым лебедем свыкаешься,
И невдомек тебе, печаль моя,
Что ты смеркаешься, смыкаешься,
Когда я бьюсь об лед молчания.
Снег сыплет то мукой, то мУкой,
Снег видит, как чернеет лес,
Как лебеди, раскинув руки,
С насиженных слетают мест.
Вот только охнут бабы в шали,
Дохнут морозиком нечаянно,
Качать второму полушарию
Комочки белого отчаянья.
И вот над матерьми и женами,
Как над материками желтыми
Летят, курлычут, горем корчатся -
За теплые моря в край творчества.
Мы все вас покидаем, бабы!
Мы - лебеди, и нам пора
К перу, перронам, переменам,
Не надо завтра мне пельмени -
Я улетаю в 22!
Забыв о кошельках и бабах,
Ждут руки на висках Уфы,
Как рухнут мысли в девять баллов
На робкий, ветхий плот строфы.
Душа моя, ты - таль и опаль,
Двор проходной для боли каждой,
Но если проститутка кашляет,
Ты содрогаешься, как окрик!
И все же ты тепла, и зелена,
И рифмой здорово подкована.
Я сплю рассеянным Есениным,
Всю Русь сложив себе под голову!
Давно друзей не навещаю я.
Все некогда - снега, дела.
Горят картины Верещагина
И пеплом ухают в диван!
И где-то с криком непогашенным
Под хохот и аплодисменты
В пролет судьбы уходит Гаршин,
Разбившись мордой о бессмертье.
Так валят лес, не веря лету,
Так, проклиная баб и быт,
Опушками без ягод слепнут
Запущенные верой лбы.
Так начинают верить небу
Продажных глаз, сгоревших цифр,
Так опускаются до нэпа
Талантливые подлецы.
А их уводят потаскухи
И подтасовка бед и войн,
Их губы сухо тянут суки.
Планета, вон их! Ветер, вон!
При них мы сами есть товар,
При них мы никогда не сыты,
Мы убиваем свой талант,
Как Грозный собственного сына!
Но и тогда, чтоб были шелковыми,
Чтобы не скрылись ни на шаг,
За нами смотрят Балашовы
С душой сапожного ножа.
Да! Нас опухших и подраненных,
Дымящих, терпких, как супы,
Вновь разминают на подрамниках
Незамалеванной судьбы.
Холст тридцать семь на тридцать семь.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.
Мы сеятели. Дождь повеет,
В сад занесет, где лебеда,
Где плачет летний Левитан, -
Русь понимают лишь евреи!
Ты - лебедь. Лунь. Свята, елейна.
Но нас с тобой, как первый яд,
Ждут острова святой Елены
И ссылки в собственное "я".
О, нам не раз еще потеть
И, телом мысли упиваясь,
Просить планету дать патент
На чью-то злую гениальность.
Я - Бонапарт. Я - март. Я плачу
За морем, как за мужиком,
И на очах у черных прачек
Давлюсь холодным мышьяком.
Господь, спаси меня, помилуй!
Ну, что я вам такого сделал?
Уходит из души полмира,
Душа уходит в чье-то тело.
И вот уже велик, как снег,
Тот обладатель.
Не беспокоясь о весне,
Он опадает.
Но он богат, но он базар,
Где продают чужие судьбы.
Его зовут месье Бальзак
И с ним не шутят.
С его пером давно уж сладу нет,
Сто лет его не унимали.
Ах, слава, слава, баба слабая,
Какие вас умы не мяли?
Когда мы сердце ушибаем,
Где мысли лезут, словно поросль,
Нас душат бабы, душат бабы,
Тоска, измена, ложь и подлость.
Века, они нам карты путают,
Их руки крепче, чем решетки,
И мы уходит, словно путники
В отчаянье и отрешенность.
Мы затухаем и не сетуем,
Что в душу лезут с кочергою.
Как ветлы над промокшей Сетунью,
Шумят подолы Гончаровых.
Ах, бабы, бабы, век отпущен вам,
Сперва на бал, сперва вы ягодка,
За вашу грудь убили Пушкина.
Сидела б, баба, ты на якоре!
Ау! Есенину влестившая
Глазами в масть, устами в кленах
Ты обнимаешь перестывшего
За непознавших, но влюбленных.
Тебе, не любящей одних,
Его как мальчика швырять.
Да! До последней западни!
Да! До
Leonid Gubanov
Pauline
Pauline! My wormwood!
When the snow loves -
So sculpts
And I, like a floating swan,
In you who do not remember me.
Pauline! My wormwood!
You will get used to the stupid swan,
And not to you, my sadness,
That you get dark, close
When I fight the ice of silence.
Snow sprinkles with flour, then flour,
Snow sees how the forest turns black
Like swans, arms outstretched
They fly off their places from their homes.
Here are just the women in the shawls,
Die by the frost inadvertently,
Download the second hemisphere
Lumps of white despair.
And here are over mothers and wives,
As above the continents of yellow
Fly, smoky, wicked out -
For the warm seas to the edge of creativity.
We all leave you, women!
We are swans and we have to go
To the pen, platforms, changes,
I don’t have dumplings tomorrow -
I'm flying away at 22!
Forgetting about wallets and women,
Waiting for hands on the temples of Ufa,
How the thoughts of nine points collapse
On the timid, dilapidated raft of stanzas.
My soul, you are Tal and Opal,
The yard of the passage for the pain of each,
But if a prostitute coughs,
You shudder like a shout!
And yet you are warm, and green,
And the rhyme is great.
I am sleeping with a scattered Yesenin,
All Rus' was folding under his head!
I have not visited friends for a long time.
Everything is once - snow, deeds.
The paintings of Vereshchagin are burning
And peplomes in the sofa!
And somewhere with a screaming outstanding
Under laughter and applause
Garshin goes to the flight of fate,
Brack with the face of immortality.
So they are lying on the forest, not believing the fly,
So, cursing women and life,
The edges without berries are blind
Feeps running by faith.
So begin to believe the sky
Sales eyes, burned out numbers,
So fall to the NEP
Talented scoundrels.
And they are led by sluts
And the stamping of troubles and wars,
Their lips pull the bitches dryly.
Planet, over there! Wind, over there!
With them, we ourselves have a product,
We are never full with them,
We kill our talent,
Like a formidable of your own son!
But even then, to be silk,
So as not to hide a single step,
Balashovs are watching us
With the soul of a boot knife.
Yes! We are swollen and wounded,
Smoking, tart, like soups,
Again kneaded on subframes
Unstressed fate.
The canvas is thirty -seven by thirty -seven.
The same size frame.
We are not dying of cancer
And not from old age at all.
We are seeders. The rain will play
He will bring to the garden where the quino
Where the summer levitan cries, -
Only Jews understand Rus'!
You are swan. Moon. Holy, Elina.
But you and me, like the first poison,
Waiting for the island of St. Helena
And links to your own "I".
Oh, we have to sweat more than once
And, with the body of thought, reveling
Ask the planet to give a patent
For someone's evil genius.
I am Bonaparte. I am March. I'm crying
Over the sea, like a man,
And in the eyes of black laundries
I am a cold arsenic.
Lord, save me, have mercy!
Well, what did I do to you?
Half a world leaves the soul,
The soul goes into someone's body.
And now it is great, like snow,
That owner.
Not worried about spring
He falls.
But he is rich, but he is a bazaar,
Where they sell other people's fates.
His name is Monsieur Balzac
And they do not joke with him.
With his pen, there has long been no glory,
He was not stolen for a hundred years.
Ah, glory, glory, the woman is weak,
What minds were not crumpled?
When we bother our hearts,
Where thoughts climb like a shoot
We are strangled by women, women strangled,
Longing, treason, lies and meanness.
Centuries, they confuse us cards,
Their hands are stronger than bars,
And we leave like travelers
In despair and detachment.
We are fading and do not complain
That they climb into the soul with a coachman.
Like the winds above the wet set,
The hemings of the Goncharovs are noisy.
Ah, women, women, centuries are released to you,
First on the ball, first you are a berry,
Pushkin was killed for your chest.
Situ B, Baba, you are anchored!
AU! Esenin stolen
Eyes in a suit, lips in maples
You hug a crossed one
For unknowable, but lovers.
You who do not love some
He like a boy to throw him.
Yes! To the last trap!
Yes! Before
Pauline
Pauline! My wormwood!
When the snow loves -
So sculpts
And I, like a floating swan,
In you who do not remember me.
Pauline! My wormwood!
You will get used to the stupid swan,
And not to you, my sadness,
That you get dark, close
When I fight the ice of silence.
Snow sprinkles with flour, then flour,
Snow sees how the forest turns black
Like swans, arms outstretched
They fly off their places from their homes.
Here are just the women in the shawls,
Die by the frost inadvertently,
Download the second hemisphere
Lumps of white despair.
And here are over mothers and wives,
As above the continents of yellow
Fly, smoky, wicked out -
For the warm seas to the edge of creativity.
We all leave you, women!
We are swans and we have to go
To the pen, platforms, changes,
I don’t have dumplings tomorrow -
I'm flying away at 22!
Forgetting about wallets and women,
Waiting for hands on the temples of Ufa,
How the thoughts of nine points collapse
On the timid, dilapidated raft of stanzas.
My soul, you are Tal and Opal,
The yard of the passage for the pain of each,
But if a prostitute coughs,
You shudder like a shout!
And yet you are warm, and green,
And the rhyme is great.
I am sleeping with a scattered Yesenin,
All Rus' was folding under his head!
I have not visited friends for a long time.
Everything is once - snow, deeds.
The paintings of Vereshchagin are burning
And peplomes in the sofa!
And somewhere with a screaming outstanding
Under laughter and applause
Garshin goes to the flight of fate,
Brack with the face of immortality.
So they are lying on the forest, not believing the fly,
So, cursing women and life,
The edges without berries are blind
Feeps running by faith.
So begin to believe the sky
Sales eyes, burned out numbers,
So fall to the NEP
Talented scoundrels.
And they are led by sluts
And the stamping of troubles and wars,
Their lips pull the bitches dryly.
Planet, over there! Wind, over there!
With them, we ourselves have a product,
We are never full with them,
We kill our talent,
Like a formidable of your own son!
But even then, to be silk,
So as not to hide a single step,
Balashovs are watching us
With the soul of a boot knife.
Yes! We are swollen and wounded,
Smoking, tart, like soups,
Again kneaded on subframes
Unstressed fate.
The canvas is thirty -seven by thirty -seven.
The same size frame.
We are not dying of cancer
And not from old age at all.
We are seeders. The rain will play
He will bring to the garden where the quino
Where the summer levitan cries, -
Only Jews understand Rus'!
You are swan. Moon. Holy, Elina.
But you and me, like the first poison,
Waiting for the island of St. Helena
And links to your own "I".
Oh, we have to sweat more than once
And, with the body of thought, reveling
Ask the planet to give a patent
For someone's evil genius.
I am Bonaparte. I am March. I'm crying
Over the sea, like a man,
And in the eyes of black laundries
I am a cold arsenic.
Lord, save me, have mercy!
Well, what did I do to you?
Half a world leaves the soul,
The soul goes into someone's body.
And now it is great, like snow,
That owner.
Not worried about spring
He falls.
But he is rich, but he is a bazaar,
Where they sell other people's fates.
His name is Monsieur Balzac
And they do not joke with him.
With his pen, there has long been no glory,
He was not stolen for a hundred years.
Ah, glory, glory, the woman is weak,
What minds were not crumpled?
When we bother our hearts,
Where thoughts climb like a shoot
We are strangled by women, women strangled,
Longing, treason, lies and meanness.
Centuries, they confuse us cards,
Their hands are stronger than bars,
And we leave like travelers
In despair and detachment.
We are fading and do not complain
That they climb into the soul with a coachman.
Like the winds above the wet set,
The hemings of the Goncharovs are noisy.
Ah, women, women, centuries are released to you,
First on the ball, first you are a berry,
Pushkin was killed for your chest.
Situ B, Baba, you are anchored!
AU! Esenin stolen
Eyes in a suit, lips in maples
You hug a crossed one
For unknowable, but lovers.
You who do not love some
He like a boy to throw him.
Yes! To the last trap!
Yes! Before
Другие песни исполнителя: