Михаил Кочетков - Портрет главного героя
текст песни
28
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Михаил Кочетков - Портрет главного героя - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Раскрытый нараспашку дом, где жизнь видна, как на витрине,
Где выставляют напоказ хозяйки нижнее белье.
То, что под крышей – чердаком должно быть голубиным,
То, мне поверьте, не чердак; то – райское жилье.
И он снимает этот Рай за три целковых в месяц.
Ах, вы не знаете его; он – истинно святой.
Обыкновенный человек давным-давно б повесился,
А этот, видите ли, жив и пьет свой кипяток.
Он, без сомнения, – святой, один из той "Вечери".
Он носит старенький хитон за сорок два рубля.
На переносице – пенсне "а-ля месье Чичерин".
Его гнедая борода – не весть в кого "а-ля".
Он регулярно, сделав взнос растрепанной хозяйке,
Собачью шапку набекрень, на воротник – кашне,
В карманах руки утопив, спускается по шаткой,
Прогнившей лестнице во двор. И глядь – его уж нет.
Его боится детвора. Старухи ненавидят.
Обидной кличкой "Дуремар" вослед ему шипят.
Грозятся в сумасшедший дом заслать за то, что жидик,
За то, что гад он и шпион от головы до пят.
Еще за то, что он глухой, за то, что не ответит
Такой же бранью им в ответ (и, не дай Бог, грубей),
За то, что, голову втянув, утонет на проспекте.
Да что там много говорить – за то, что нет слабей.
А там, на улице, мороз в лицо чахоткой лижет.
И носовой платок в крови, промакивая рот.
Он не понятно чем живет, чем – не понятно – дышит?
Одно понятно: жизнь его туберкулез грызет.
Он, только за полночь домой добравшись незаметно,
У низкой двери постоит, горбат и невысок.
Он снимет шапку и кашне, присев на табуретке,
И будет долго наблюдать свой носовой платок.
Лишь о духовном размышлять осталось, ведь жилище –
Четыре шага поперек, четыре шага вдоль.
Раскольниковский потолок у двери чуть повыше;
А лежа на тахте, его заденешь бородой.
И треугольное окно размерами пугает:
Увидишь море ржавых крыш да каланчу вдали.
На гвоздь подвешенная клеть со старым попугаем,
Умеющим твердить одно: "Копейку подари!"...
Он нелюдим. Он по ночам чадит дешевой свечкой.
Он изучает потолок со сломанной тахты.
И в голубых его глазах печаль не человечья:
Вот точно так же смотрят вдаль сиамские коты.
И в голубых его глазах печаль не человечья:
Вот так же смотрят на Сиам сиамские коты...
Где выставляют напоказ хозяйки нижнее белье.
То, что под крышей – чердаком должно быть голубиным,
То, мне поверьте, не чердак; то – райское жилье.
И он снимает этот Рай за три целковых в месяц.
Ах, вы не знаете его; он – истинно святой.
Обыкновенный человек давным-давно б повесился,
А этот, видите ли, жив и пьет свой кипяток.
Он, без сомнения, – святой, один из той "Вечери".
Он носит старенький хитон за сорок два рубля.
На переносице – пенсне "а-ля месье Чичерин".
Его гнедая борода – не весть в кого "а-ля".
Он регулярно, сделав взнос растрепанной хозяйке,
Собачью шапку набекрень, на воротник – кашне,
В карманах руки утопив, спускается по шаткой,
Прогнившей лестнице во двор. И глядь – его уж нет.
Его боится детвора. Старухи ненавидят.
Обидной кличкой "Дуремар" вослед ему шипят.
Грозятся в сумасшедший дом заслать за то, что жидик,
За то, что гад он и шпион от головы до пят.
Еще за то, что он глухой, за то, что не ответит
Такой же бранью им в ответ (и, не дай Бог, грубей),
За то, что, голову втянув, утонет на проспекте.
Да что там много говорить – за то, что нет слабей.
А там, на улице, мороз в лицо чахоткой лижет.
И носовой платок в крови, промакивая рот.
Он не понятно чем живет, чем – не понятно – дышит?
Одно понятно: жизнь его туберкулез грызет.
Он, только за полночь домой добравшись незаметно,
У низкой двери постоит, горбат и невысок.
Он снимет шапку и кашне, присев на табуретке,
И будет долго наблюдать свой носовой платок.
Лишь о духовном размышлять осталось, ведь жилище –
Четыре шага поперек, четыре шага вдоль.
Раскольниковский потолок у двери чуть повыше;
А лежа на тахте, его заденешь бородой.
И треугольное окно размерами пугает:
Увидишь море ржавых крыш да каланчу вдали.
На гвоздь подвешенная клеть со старым попугаем,
Умеющим твердить одно: "Копейку подари!"...
Он нелюдим. Он по ночам чадит дешевой свечкой.
Он изучает потолок со сломанной тахты.
И в голубых его глазах печаль не человечья:
Вот точно так же смотрят вдаль сиамские коты.
И в голубых его глазах печаль не человечья:
Вот так же смотрят на Сиам сиамские коты...
The house opened up, where life is visible as in a window,
Where the housewives are exposed to underwear.
That under the roof - the attic should be pigeon,
Then, believe me, not an attic; then - paradise housing.
And he removes this paradise in three targets per month.
Ah, you do not know him; He is truly holy.
An ordinary person had been hanging long ago,
And this one, you see, is alive and drinks his boiling water.
He, no doubt, is a saint, one of that "party".
He wears an old chiton for forty -two rubles.
On the bridge of the nose-pince-nez "a la Monsieur Chicherin".
His bay beard is not the news to whom "a la".
He regularly, having made a fee disheveled by the hostess,
A dog hat is slanted, on the collar - a gorge,
In the pockets of the hands drowned, descends along the shaft,
The rotten stairs to the courtyard. And look - he is not.
The kids are afraid of him. The old women hate.
The offensive nickname "Duremar" hiss after him.
Threaten to send a crazy house for the fact that he was a yard
For the fact that he is a bastard and a spy from head to toe.
More for the fact that he is deaf, for not answering
The same abuse in response (and, God forbid, rudely),
For the fact that, having pulled his head, drown on the avenue.
But what to say a lot there is because there are no weaknesses.
And there, on the street, frost in the face licks with a consumption.
And a handkerchief in the blood, licking the mouth.
He is not clear what lives, what - it is not clear - breathing?
One thing is clear: his life is gnawing at his tuberculosis.
He, only after midnight, getting unnoticed,
At the low door stands, hunchback and low.
He will remove the hat and a nozzle, crouching on a stool,
And it will watch your handkerchief for a long time.
It remains only to think about the spiritual, because the dwelling -
Four steps across, four steps along.
Raskolnikovsky ceiling at the door a little higher;
And lying on a raft, you will hit him with a beard.
And the triangular window scares in size:
You will see a sea of rusty roofs and kalanch in the distance.
On a nail suspended cream with an old parrot,
Able to repeat one thing: "Give a penny!" ...
He is unlocked. He bells a cheap candle at night.
He studies the ceiling with a broken ottoman.
And in his blue eyes, sadness is not human:
Siamese cats look into the distance in the same way.
And in his blue eyes, sadness is not human:
Siam cats look at Siam the same way ...
Where the housewives are exposed to underwear.
That under the roof - the attic should be pigeon,
Then, believe me, not an attic; then - paradise housing.
And he removes this paradise in three targets per month.
Ah, you do not know him; He is truly holy.
An ordinary person had been hanging long ago,
And this one, you see, is alive and drinks his boiling water.
He, no doubt, is a saint, one of that "party".
He wears an old chiton for forty -two rubles.
On the bridge of the nose-pince-nez "a la Monsieur Chicherin".
His bay beard is not the news to whom "a la".
He regularly, having made a fee disheveled by the hostess,
A dog hat is slanted, on the collar - a gorge,
In the pockets of the hands drowned, descends along the shaft,
The rotten stairs to the courtyard. And look - he is not.
The kids are afraid of him. The old women hate.
The offensive nickname "Duremar" hiss after him.
Threaten to send a crazy house for the fact that he was a yard
For the fact that he is a bastard and a spy from head to toe.
More for the fact that he is deaf, for not answering
The same abuse in response (and, God forbid, rudely),
For the fact that, having pulled his head, drown on the avenue.
But what to say a lot there is because there are no weaknesses.
And there, on the street, frost in the face licks with a consumption.
And a handkerchief in the blood, licking the mouth.
He is not clear what lives, what - it is not clear - breathing?
One thing is clear: his life is gnawing at his tuberculosis.
He, only after midnight, getting unnoticed,
At the low door stands, hunchback and low.
He will remove the hat and a nozzle, crouching on a stool,
And it will watch your handkerchief for a long time.
It remains only to think about the spiritual, because the dwelling -
Four steps across, four steps along.
Raskolnikovsky ceiling at the door a little higher;
And lying on a raft, you will hit him with a beard.
And the triangular window scares in size:
You will see a sea of rusty roofs and kalanch in the distance.
On a nail suspended cream with an old parrot,
Able to repeat one thing: "Give a penny!" ...
He is unlocked. He bells a cheap candle at night.
He studies the ceiling with a broken ottoman.
And in his blue eyes, sadness is not human:
Siamese cats look into the distance in the same way.
And in his blue eyes, sadness is not human:
Siam cats look at Siam the same way ...
Другие песни исполнителя: