Михаил Круг - Маравихер
текст песни
18
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Михаил Круг - Маравихер - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Был вечер так тих, и волны наполнены грустью.
Играл где-то вальс, и светила большая луна.
А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто,
Сидела мадам и скучала в беседке одна.
А наш маравихер - красавец фартового вида,
Как раз в этот час любовался прибрежной волной.
Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды, подумал:
«Она этот вечер пробудет со мной».
В беседку зашёл и просил по-французски пардона,
Сгодилось вору, что в Париже шмонал косяки.
И сердце её колокольным наполнилось звоном,
Что, если б ушёл он, она б умерла от тоски.
Она же плыла и всё нюхала белую розу,
На море глядя через модный голландский лорнет.
И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу,
(Ему бы в театре читать за Шекспира сонет):
«Мы с Вами пойдём до заката, что на горизонте,
Оттуда плывут серебряные облака.
Жемчужным дождём вдруг прольются на шёлковый зонтик,
Который сжимает нежная с перстнем рука».
И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей
Вдали пароход загудел, как заваленный мент.
Она говорила, а он её вовсе не слышал.
Но знал, что зовёт на чаёк - это клюнул клиент.
Зовёт и молит: «Проводите до дома, мне плохо,
Кружит голова, и ветер холодный не стих».
А хипа на кон, на хамлежку - такая пройдоха,
Но вор её пас, он крутил на Твери не таких.
У входа в отель на цырлах швейцар и прислуга.
Никто не видал в Одессе красавцев, как он.
И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу:
«Красивый, богатый, он умница - просто шармон».
Зашли в номера, и раскладка на высшую пробу;
Одною рукой он шмонал её пухлый скидняк,
Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу,
Так пальцы играли, что аж Паганини - слабак.
В окне лунный свет, на кровати медамка приплыла.
В ракитном кусту кузнечик на скрипке играл.
И губы её шептали в бреду: «Милый, милый!, -
А милый уже на малине понты прошибал.
Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом.
На очной её просили вора опознать.
Он думал - кранты: по этапу, на нары по новой.
Спалили волки, снова мне о свободе мечтать.
Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье.
Она, как вошла, так без чувства прижалась к стене.
Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье,
Легавым сказал: «Расколюсь! Только, чтоб не при ней».
Она же в ответ обняла его сильную шею,
Припала к груди, прошептала: «Айме, шермон.
Мерси, за заботу, поймали, но я сожалею:
Увы, господа, но тот вор - это вовсе не он».
Играл где-то вальс, и светила большая луна.
А на берегу, где тихо, безлюдно и пусто,
Сидела мадам и скучала в беседке одна.
А наш маравихер - красавец фартового вида,
Как раз в этот час любовался прибрежной волной.
Увидя её ожерелье, кольцо и прикиды, подумал:
«Она этот вечер пробудет со мной».
В беседку зашёл и просил по-французски пардона,
Сгодилось вору, что в Париже шмонал косяки.
И сердце её колокольным наполнилось звоном,
Что, если б ушёл он, она б умерла от тоски.
Она же плыла и всё нюхала белую розу,
На море глядя через модный голландский лорнет.
И он ей сказал, как поэт, сочиняющий прозу,
(Ему бы в театре читать за Шекспира сонет):
«Мы с Вами пойдём до заката, что на горизонте,
Оттуда плывут серебряные облака.
Жемчужным дождём вдруг прольются на шёлковый зонтик,
Который сжимает нежная с перстнем рука».
И дождик пошёл, но им сухо в беседке под крышей
Вдали пароход загудел, как заваленный мент.
Она говорила, а он её вовсе не слышал.
Но знал, что зовёт на чаёк - это клюнул клиент.
Зовёт и молит: «Проводите до дома, мне плохо,
Кружит голова, и ветер холодный не стих».
А хипа на кон, на хамлежку - такая пройдоха,
Но вор её пас, он крутил на Твери не таких.
У входа в отель на цырлах швейцар и прислуга.
Никто не видал в Одессе красавцев, как он.
И дамы в фойе зашептали на ушко друг другу:
«Красивый, богатый, он умница - просто шармон».
Зашли в номера, и раскладка на высшую пробу;
Одною рукой он шмонал её пухлый скидняк,
Другою рукой он снимал золотишко, ей-богу,
Так пальцы играли, что аж Паганини - слабак.
В окне лунный свет, на кровати медамка приплыла.
В ракитном кусту кузнечик на скрипке играл.
И губы её шептали в бреду: «Милый, милый!, -
А милый уже на малине понты прошибал.
Прошёл где-то год, и спалили вора под Ростовом.
На очной её просили вора опознать.
Он думал - кранты: по этапу, на нары по новой.
Спалили волки, снова мне о свободе мечтать.
Сидел писарчук и калякал, паршивец, дознанье.
Она, как вошла, так без чувства прижалась к стене.
Он кинулся к ней, поднял на руки, как в то свиданье,
Легавым сказал: «Расколюсь! Только, чтоб не при ней».
Она же в ответ обняла его сильную шею,
Припала к груди, прошептала: «Айме, шермон.
Мерси, за заботу, поймали, но я сожалею:
Увы, господа, но тот вор - это вовсе не он».
The evening was so quiet, and the waves were filled with sadness.
A waltz played somewhere, and a large moon shone.
And on the shore, where it is quiet, deserted and empty,
Madame sat and missed one in the gazebo.
And our Maravikher is a handsome of a pharmacy,
Just at this hour, he admired the coastal wave.
Seeing her necklace, a ring and outfit, I thought:
"She will stay with me this evening."
He went into the gazebo and asked for a French pardon,
The thief came up that in Paris shmonal jambs.
And her heart was filled with ringing,
What if he left, she would die of longing.
She sailed and everything sniffed a white rose,
Looking at the sea through the fashionable Dutch lornet.
And he told her as a poet that composes prose,
(He would read the Shanet in the theater for Shakespeare):
“We will go to sunset, which is on the horizon,
Silver clouds float from there.
Pearl rain suddenly spill on a silk umbrella,
Who squeezes a tender hand with a rings. "
And the rain went, but they are dry in the gazebo under the roof
In the distance, the ship buzzed like a littered cop.
She spoke, but he did not hear her at all.
But he knew that he was calling for a seagull - it was a client.
Calls and prays: “Spend to home, I feel bad
The head is circling, and the wind is not cold. ”
And Hipa on Kon, on Hamlezhka - such a rogue,
But her thief grazed, he twisted on Tver not like that.
At the entrance to the hotel on Tsyrlah, the Swiss and the servant.
No one saw handsome people like him in Odessa.
And the ladies in the lobby whispered to each other's ear:
"Beautiful, rich, he is smart - just charmon."
We went into rooms, and the layout on the highest test;
With one hand, he gloomed her chubby skip
With his other hand, he took off the gold, by golly,
So the fingers played that already Paganini is a weakness.
In the window, moonlight, on the bed, the medmaka sailed.
In a rocket bush, the grasshopper played on the violin.
And her lips whispered in delirium: “Dear, dear!, -
And the dear already on Raspberry ponds pissing.
It took about a year and burned a thief near Rostov.
On full -time, she was asked to identify the thief.
He thought - crains: in the stage, on the bunks of a new one.
The wolves burned, again I can dream of freedom.
Pisarchuk and kalyakal, a lousy, an inquiry.
She, as she entered, clung to the wall without feeling.
He rushed to her, lifted him in his arms, as if in a date,
The cops said: “I will split! Only so as not with her. ”
She in response hugged his strong neck,
She fell to her chest, whispered: “Aime, Shermon.
Mercy, for care, caught, but I regret:
Alas, gentlemen, but that thief is not him at all. ”
A waltz played somewhere, and a large moon shone.
And on the shore, where it is quiet, deserted and empty,
Madame sat and missed one in the gazebo.
And our Maravikher is a handsome of a pharmacy,
Just at this hour, he admired the coastal wave.
Seeing her necklace, a ring and outfit, I thought:
"She will stay with me this evening."
He went into the gazebo and asked for a French pardon,
The thief came up that in Paris shmonal jambs.
And her heart was filled with ringing,
What if he left, she would die of longing.
She sailed and everything sniffed a white rose,
Looking at the sea through the fashionable Dutch lornet.
And he told her as a poet that composes prose,
(He would read the Shanet in the theater for Shakespeare):
“We will go to sunset, which is on the horizon,
Silver clouds float from there.
Pearl rain suddenly spill on a silk umbrella,
Who squeezes a tender hand with a rings. "
And the rain went, but they are dry in the gazebo under the roof
In the distance, the ship buzzed like a littered cop.
She spoke, but he did not hear her at all.
But he knew that he was calling for a seagull - it was a client.
Calls and prays: “Spend to home, I feel bad
The head is circling, and the wind is not cold. ”
And Hipa on Kon, on Hamlezhka - such a rogue,
But her thief grazed, he twisted on Tver not like that.
At the entrance to the hotel on Tsyrlah, the Swiss and the servant.
No one saw handsome people like him in Odessa.
And the ladies in the lobby whispered to each other's ear:
"Beautiful, rich, he is smart - just charmon."
We went into rooms, and the layout on the highest test;
With one hand, he gloomed her chubby skip
With his other hand, he took off the gold, by golly,
So the fingers played that already Paganini is a weakness.
In the window, moonlight, on the bed, the medmaka sailed.
In a rocket bush, the grasshopper played on the violin.
And her lips whispered in delirium: “Dear, dear!, -
And the dear already on Raspberry ponds pissing.
It took about a year and burned a thief near Rostov.
On full -time, she was asked to identify the thief.
He thought - crains: in the stage, on the bunks of a new one.
The wolves burned, again I can dream of freedom.
Pisarchuk and kalyakal, a lousy, an inquiry.
She, as she entered, clung to the wall without feeling.
He rushed to her, lifted him in his arms, as if in a date,
The cops said: “I will split! Only so as not with her. ”
She in response hugged his strong neck,
She fell to her chest, whispered: “Aime, Shermon.
Mercy, for care, caught, but I regret:
Alas, gentlemen, but that thief is not him at all. ”
Другие песни исполнителя: