Рома Талалуев, Текст - Аля Кудряшова - Не бойся, милый...
текст песни
26
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Рома Талалуев, Текст - Аля Кудряшова - Не бойся, милый... - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Не бойся, милый, это как смерть из телека, воскреснешь, вылезешь где-нибудь через век, ведь это даже не вирус, а так, истерика, суббота-утречко, надо уже трезветь. Пора идти, в пакете в дорогу бутеры, расческа, зеркало - господи, это кто?.. На улице не морозно, но мерзко - будто бы хмельное небо вырвало на пальто. Ну что ж, спокойно, с толком, поднявши голову, на остановку, правильно, не спеши, так хорошо - не видно ни сердца голого, ни розовой недомучившейся души.
Вот так проходят эти, почти-осенние, почти совсем живые пустые дни, которые начинаются воскресением, кончаясь так, как тысячи дней до них, их не удержишь в пальцах - уж больно скользкие, бездарная беззастенчивая пора, ты приезжаешь вечером на Московскую, а уезжаешь с Автово и вчера. Друзья живут, хоть плохо, но как-то маются, а ты чем хуже, тоже себя ищи, один качает мышцы и занимается, другая, вот, влюбляет в себя мужчин. Пойди помой посуду - работа та еще, отправься в лес, проспаться, пожрать, поржать. А ты стоишь зубами за мир хватаешься и думаешь, что он будет тебя держать.
Ты думаешь, ты такой вот один-единственный, такой вот медноногий смешной колосс, который хочет нырнуть в ее очи льдистые и спрятаться в рыжем танце ее волос. Что ты один молчишь ей срывным дыханием и молишься нецелованному лицу, что ты готов сгореть за ее порхание, за голоса крышесносую хрипотцу. Она ведь вечно вместе, всегда при свите и она ведь пробежит по твоей золе. И самый ужас в том, что она действительно прекрасней всего прекрасного на земле.
И что тебе расскажешь - посуда вымыта, за окнами злые темные пять утра, не вытянута, не вымотана, не вынута из рыхлого измочаленного нутра та нитка, нерв из зуба, живая, чуткая, свернувшаяся в горячий больной клубок, которую те, кто верят хоть на чуть-чуть в нее смущенно в своих записках зовут "любовь". Который раз - и мимо, а нитка тянется, и трется о бессмысленные слова, вот так ее когда-нибудь не останется - и чем тогда прикажешь существовать? Потом-потом-потом, а пока всё пенится, барахтается у боли своей в плену, не трогай, пусть подсохнет, еще успеется проверить, дернуть заново за струну. И ты опять расплачешься, раскровавишь всё, почувствуешь, как оно там внутри дрожит.
А вот сейчас ты выпрямишься. Расправишься. Войдешь в автобус. Встанешь. И станешь жить.
Вот так проходят эти, почти-осенние, почти совсем живые пустые дни, которые начинаются воскресением, кончаясь так, как тысячи дней до них, их не удержишь в пальцах - уж больно скользкие, бездарная беззастенчивая пора, ты приезжаешь вечером на Московскую, а уезжаешь с Автово и вчера. Друзья живут, хоть плохо, но как-то маются, а ты чем хуже, тоже себя ищи, один качает мышцы и занимается, другая, вот, влюбляет в себя мужчин. Пойди помой посуду - работа та еще, отправься в лес, проспаться, пожрать, поржать. А ты стоишь зубами за мир хватаешься и думаешь, что он будет тебя держать.
Ты думаешь, ты такой вот один-единственный, такой вот медноногий смешной колосс, который хочет нырнуть в ее очи льдистые и спрятаться в рыжем танце ее волос. Что ты один молчишь ей срывным дыханием и молишься нецелованному лицу, что ты готов сгореть за ее порхание, за голоса крышесносую хрипотцу. Она ведь вечно вместе, всегда при свите и она ведь пробежит по твоей золе. И самый ужас в том, что она действительно прекрасней всего прекрасного на земле.
И что тебе расскажешь - посуда вымыта, за окнами злые темные пять утра, не вытянута, не вымотана, не вынута из рыхлого измочаленного нутра та нитка, нерв из зуба, живая, чуткая, свернувшаяся в горячий больной клубок, которую те, кто верят хоть на чуть-чуть в нее смущенно в своих записках зовут "любовь". Который раз - и мимо, а нитка тянется, и трется о бессмысленные слова, вот так ее когда-нибудь не останется - и чем тогда прикажешь существовать? Потом-потом-потом, а пока всё пенится, барахтается у боли своей в плену, не трогай, пусть подсохнет, еще успеется проверить, дернуть заново за струну. И ты опять расплачешься, раскровавишь всё, почувствуешь, как оно там внутри дрожит.
А вот сейчас ты выпрямишься. Расправишься. Войдешь в автобус. Встанешь. И станешь жить.
Don’t be afraid, dear, it’s like a death from the TV, you will resurrect, you will get out somewhere in a century, because it is not even a virus, but, a hysteria, Saturday-Ugro, you must already sober up. It is time to go, in the bag on the road, boots, comb, mirror - Lord, who is this? .. On the street is not frosty, but vile - as if the hoppy sky was vomiting on a coat. Well, calmly, really, raising your head, to the stop, right, so in a hurry, so good - you can’t see either the heart of naked, nor pink, unleashed soul.
This is how these, almost autumn, almost completely living empty days that begin by the resurrection, ending like thousands of days before them, you can’t hold them in your fingers - it is painfully slippery, mediocre, shameless time, you come to Moscow, and you leave for Moscow With Avtovo and yesterday. Friends live, even if it is bad, but somehow wee, and you are worse, look for yourself too, one shakes your muscles and is engaged, the other, now, falls in love with men. Go wash the dishes - the work is still, go to the forest, sleep, eat, neighing. And you stand your teeth for the world and you think that he will hold you.
You think you are so alone, such a copper-bearing funny colossus who wants to dive in her eyes ice and hide in the red dance of her hair. That you alone are silent for her with a broken breath and pray to an unbearable face that you are ready to burn for her flutter, for the voices of the roofs of the hoarse. She is always together, always with a retinue and she will run through your ash. And the horror is that it is really beautiful than all the beautiful on earth.
And what can you tell you - the dishes are washed, the evil dark five in the morning is not extended, not exhausted, not taken out of the loose exhausted gut of that thread, nerve from the tooth, lively, sensitive, curled up in a hot sick ball, which those who believe at least A little bit in her embarrassed in their notes is the name of "love". Who once - and by, and the thread stretches, and rubs on meaningless words, this will not remain - and what then will you order to exist? Then, then, and while everything foams, flounders in his pain in captivity, do not touch, let him dry, still have time to check, pull the string again. And you will cry again, cut everything, you will feel how it trembles inside.
And now you will straighten. Refracted. You will enter the bus. Get up. And you will live.
This is how these, almost autumn, almost completely living empty days that begin by the resurrection, ending like thousands of days before them, you can’t hold them in your fingers - it is painfully slippery, mediocre, shameless time, you come to Moscow, and you leave for Moscow With Avtovo and yesterday. Friends live, even if it is bad, but somehow wee, and you are worse, look for yourself too, one shakes your muscles and is engaged, the other, now, falls in love with men. Go wash the dishes - the work is still, go to the forest, sleep, eat, neighing. And you stand your teeth for the world and you think that he will hold you.
You think you are so alone, such a copper-bearing funny colossus who wants to dive in her eyes ice and hide in the red dance of her hair. That you alone are silent for her with a broken breath and pray to an unbearable face that you are ready to burn for her flutter, for the voices of the roofs of the hoarse. She is always together, always with a retinue and she will run through your ash. And the horror is that it is really beautiful than all the beautiful on earth.
And what can you tell you - the dishes are washed, the evil dark five in the morning is not extended, not exhausted, not taken out of the loose exhausted gut of that thread, nerve from the tooth, lively, sensitive, curled up in a hot sick ball, which those who believe at least A little bit in her embarrassed in their notes is the name of "love". Who once - and by, and the thread stretches, and rubs on meaningless words, this will not remain - and what then will you order to exist? Then, then, and while everything foams, flounders in his pain in captivity, do not touch, let him dry, still have time to check, pull the string again. And you will cry again, cut everything, you will feel how it trembles inside.
And now you will straighten. Refracted. You will enter the bus. Get up. And you will live.