Старообрядцы Орегон США - Аввакум в изгнании
текст песни
26
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Старообрядцы Орегон США - Аввакум в изгнании - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Дмитрий Сергеевич Мережковский СТИХОТВОРЕНИЯ 1883 — 1887
ПРОТОПОП АВВАКУМ
I
Свят Христос был тих и кроток <…>
………………………………………………………….
Горе вам, Никониане! Вы глумитесь над Христом, —
Утверждаете вы церковь пыткой, плахой да кнутом!
………………………………………………………….
Горе вам: полна слезами и стенаньями полна
Опозоренная вами наша бедная страна.
Но Господь за угнетенных в гневе праведном восстал,
И прольется над землею Божьей ярости фиал.
Нашу светлую Россию отдал дьяволу Господь:
Пусть же выкупят отчизну наши кости, кровь и плоть.
Знайте нас, Никониане! Мир погибший мы спасем;
Мы столетние вериги на плечах своих несем.
За Христа — в огонь и пытку!.. Братья, надо пострадать
За отчизну дорогую, за поруганную мать!
II
Укрепи меня, о, Боже, на великую борьбу,
И пошли мне мощь Самсона, недостойному рабу…
Как в пустыне вопиющий, я на торжищах взывал
И в палатах, и в лачугах сильных мира обличал.
Помню, помню дни гоненья: вот в цепях меня ведут
К нечестивому синклиту, как разбойника, на суд.
Сорок мудрых иереев издевались надо мной.
И разжегся дух мой гневом — поднял крест я над главой
И в лицо злодеям плюнул, и, как зайцы по кустам,
Всё антихристово войско разбежалось по углам.
«Будьте прокляты! — я крикнул, — вам позор из рода в род:
Задушили правду Божью, погубили вы народ!»
Но стрельцов они позвали, ополчились на меня.
Речи полны дикой брани, очи — лютого огня.
И как волки обступили, кулаками мне грозят:
«Еретик нас обесчестил, на костер его!» — кричат.
То не бесы мчатся с криком чрез болото и пустырь, —
Чернецы везут расстригу Аввакума в монастырь.
Привезли меня в Андроньев, — тут и бросили в тюрьму,
Как скотину, без соломы — прямо в холод, смрад и тьму.
Там, глубоко под землею, в этой сумрачной норе,
Думал с завистью я, грешный, о собачьей конуре.
III
Я три дня лежал без пищи, — наступал четвертый день…
Был то сон, или виденье, — я не ведаю… Сквозь тень —
Вижу, двери отворились, и волною хлынул свет,
Кто-то чудный мне явился, в ризы белые одет.
Он принес коврижку хлеба, он мне дал немного щец:
«На, Петрович, ешь, родимый!» — и любовно, как отец,
Смотрит в очи, тихо пальцы он кладет мне на чело,
И руки прикосновенье братски-нежно и тепло.
И счастливый, и дрожащий, я припал к его ногам,
И края святой одежды прижимал к моим устам.
И шептал я, как безумный: «Дай мне муки претерпеть,
Свет-Христос, родной, желанный, — за Тебя бы умереть!..»
IV
Это было на Устюге: раз — я помню — ввечеру
Старца божьего Кирилла привели мне в конуру.
С ним в тюрьме я прожил месяц; был он праведник душой,
Но безумным притворялся, полон ревности святой.
Всё-то пляшет и смеется, всё вполголоса поет,
И, качаясь, вместо бубнов, кандалами мерно бьет;
День юродствует, а ночью на молитве он стоит,
И горячими слезами цепи мученик кропит.
Я любил его; он тяжким был недугом одержим.
Бедный друг! Как за ребенком, я ухаживал за ним.
Он страдать умел так кротко: весь в жару изнемогал,
Но с пылающего тела власяницы не снимал.
Я печальный голос брата до сих пор забыть не мог:
«Дай мне пить!» — бывало скажет; взор — так нежен и глубок.
На руках моих он умер; безмятежно и светло,
Как у спящего младенца, было мертвое чело.
И покойника, прощаясь, я в уста поцеловал:
Спи, Кириллушка, сердечный, спи, — ты много пострадал.
Над твоей могилой тихой херувимы сторожат;
Спи же, друг, легко и сладко, отдохни, усталый брат!
V
В конуре моей подземной я покинут был опять
Целым миром. Даже время перестал я различать.
Поглупел совсем от горя: день и ночь в углу сидишь,
Да замерзшими ногами в землю до крови стучишь.
Если ж солнце в щель заглянет и блеснет на кирпиче,
И закружатся пылинки в золотом его луче, —
Я смотрел, как паутина сеткой радужной горит,
И паук летунью-мошку терпеливо сторожит.
На заре я слушал часто, ухо к щели приложив,
Как в лазури крик касаток беззаботен и сч
ПРОТОПОП АВВАКУМ
I
Свят Христос был тих и кроток <…>
………………………………………………………….
Горе вам, Никониане! Вы глумитесь над Христом, —
Утверждаете вы церковь пыткой, плахой да кнутом!
………………………………………………………….
Горе вам: полна слезами и стенаньями полна
Опозоренная вами наша бедная страна.
Но Господь за угнетенных в гневе праведном восстал,
И прольется над землею Божьей ярости фиал.
Нашу светлую Россию отдал дьяволу Господь:
Пусть же выкупят отчизну наши кости, кровь и плоть.
Знайте нас, Никониане! Мир погибший мы спасем;
Мы столетние вериги на плечах своих несем.
За Христа — в огонь и пытку!.. Братья, надо пострадать
За отчизну дорогую, за поруганную мать!
II
Укрепи меня, о, Боже, на великую борьбу,
И пошли мне мощь Самсона, недостойному рабу…
Как в пустыне вопиющий, я на торжищах взывал
И в палатах, и в лачугах сильных мира обличал.
Помню, помню дни гоненья: вот в цепях меня ведут
К нечестивому синклиту, как разбойника, на суд.
Сорок мудрых иереев издевались надо мной.
И разжегся дух мой гневом — поднял крест я над главой
И в лицо злодеям плюнул, и, как зайцы по кустам,
Всё антихристово войско разбежалось по углам.
«Будьте прокляты! — я крикнул, — вам позор из рода в род:
Задушили правду Божью, погубили вы народ!»
Но стрельцов они позвали, ополчились на меня.
Речи полны дикой брани, очи — лютого огня.
И как волки обступили, кулаками мне грозят:
«Еретик нас обесчестил, на костер его!» — кричат.
То не бесы мчатся с криком чрез болото и пустырь, —
Чернецы везут расстригу Аввакума в монастырь.
Привезли меня в Андроньев, — тут и бросили в тюрьму,
Как скотину, без соломы — прямо в холод, смрад и тьму.
Там, глубоко под землею, в этой сумрачной норе,
Думал с завистью я, грешный, о собачьей конуре.
III
Я три дня лежал без пищи, — наступал четвертый день…
Был то сон, или виденье, — я не ведаю… Сквозь тень —
Вижу, двери отворились, и волною хлынул свет,
Кто-то чудный мне явился, в ризы белые одет.
Он принес коврижку хлеба, он мне дал немного щец:
«На, Петрович, ешь, родимый!» — и любовно, как отец,
Смотрит в очи, тихо пальцы он кладет мне на чело,
И руки прикосновенье братски-нежно и тепло.
И счастливый, и дрожащий, я припал к его ногам,
И края святой одежды прижимал к моим устам.
И шептал я, как безумный: «Дай мне муки претерпеть,
Свет-Христос, родной, желанный, — за Тебя бы умереть!..»
IV
Это было на Устюге: раз — я помню — ввечеру
Старца божьего Кирилла привели мне в конуру.
С ним в тюрьме я прожил месяц; был он праведник душой,
Но безумным притворялся, полон ревности святой.
Всё-то пляшет и смеется, всё вполголоса поет,
И, качаясь, вместо бубнов, кандалами мерно бьет;
День юродствует, а ночью на молитве он стоит,
И горячими слезами цепи мученик кропит.
Я любил его; он тяжким был недугом одержим.
Бедный друг! Как за ребенком, я ухаживал за ним.
Он страдать умел так кротко: весь в жару изнемогал,
Но с пылающего тела власяницы не снимал.
Я печальный голос брата до сих пор забыть не мог:
«Дай мне пить!» — бывало скажет; взор — так нежен и глубок.
На руках моих он умер; безмятежно и светло,
Как у спящего младенца, было мертвое чело.
И покойника, прощаясь, я в уста поцеловал:
Спи, Кириллушка, сердечный, спи, — ты много пострадал.
Над твоей могилой тихой херувимы сторожат;
Спи же, друг, легко и сладко, отдохни, усталый брат!
V
В конуре моей подземной я покинут был опять
Целым миром. Даже время перестал я различать.
Поглупел совсем от горя: день и ночь в углу сидишь,
Да замерзшими ногами в землю до крови стучишь.
Если ж солнце в щель заглянет и блеснет на кирпиче,
И закружатся пылинки в золотом его луче, —
Я смотрел, как паутина сеткой радужной горит,
И паук летунью-мошку терпеливо сторожит.
На заре я слушал часто, ухо к щели приложив,
Как в лазури крик касаток беззаботен и сч
Dmitry Sergeevich Merezhkovsky poems 1883 - 1887
Protopop Avvakum
I
Holy Christ was quiet and meek <...>
……………………………………………………….
Woe to you, Nikonian! You mock Christ, -
You affirm the church torture, the plane and whip!
……………………………………………………….
Woe to you: full of tears and walls full
Our poor country disgraced by you.
But the Lord rebelled in the angles of the righteous,
And it will spill over the earth of God's rage Fial.
Our bright Russia was given to the devil the Lord:
Let our bones, blood and flesh be redeemed.
Know us, Nikonian! We will save the world of the deceased;
We carry centuries -old Verigs on our shoulders.
For Christ - into the fire and torture! .. Brothers, we must suffer
For the homeland is dear, for the scolded mother!
II
Strengthen me, oh, God, to the great struggle,
And the power of Samson went to me, an unworthy slave ...
As a crying in the desert, I appealed on the merchants
Both in the wards and in the shacks of the strong world convicted.
I remember, I remember the days of the race: here in the chains they lead me
To wicked synclite, as a robber, to the court.
Forty wise priests mocked me.
And my spirit was in anger - I raised the cross over the head
And in the face he spat in the villains, and, like hares in the bushes,
All the Antichrist army fled in the corners.
“Be cursed! - I shouted, - you shame from family to family:
You strangled the truth of God, you destroyed the people! "
But they called Streltsov, took up arms against me.
Speech is full of wild scolding, eyes - fierce fire.
And as the wolves surrounded, they threaten me with fists:
"The heretic was dishonored, on his bonfire!" - Shouting.
Then not demons rush with a cry through a swamp and a wasteland, -
The Chernets are taking Avvakum's cutting to the monastery.
They brought me to Androniev, - here they threw me to prison,
Like cattle, without straw - right in the cold, stench and darkness.
There, deep under the ground, in this gloomy hole,
I thought with envy, sinful, about dog cone.
III
I lay for three days without food, - the fourth day came ...
There was a dream, or a vision - I do not know ... through the shadow -
I see the doors opened, and the light poured in a wave,
Someone was wonderful to me, white dressed in ries.
He brought the rug of bread, he gave me a little bristle:
"On, Petrovich, eat, darling!" - And lovingly, like a father,
He looks at his eyes, he puts his fingers quietly on my brow,
And the hands are fraternal touched, it is not possible and warm.
And happy and trembling, I fell to his feet,
And the edges of the holy clothes pressed to my mouth.
And I whispered like a crazy: “Let me endure the torment,
Light-Christ, dear, welcome,-to die for you! .. "
IV
It was on a Ustyug: one - I remember - in the Week
The elder of God Cyril brought me to Konura.
I lived with him in prison for a month; He was a righteous soul
But he pretended crazy, full of holy jealousy.
Everything is dancing and laughing, everything sings in an undertone,
And, swinging, instead of tambourines, shafts with shackles;
The day is jurous, and at night he stands in prayer,
And with hot tears the martyr sprinkles.
I loved him; He was a heavy ailment.
Poor friend! Like a child, I looked after him.
He knew how to suffer so meekly: he was exhausted in the heat,
But he did not take off from the flaming body of the smell.
I still could not forget my brother's sad voice:
"Let me drink!" - it happened to say; The gaze is so gentle and deep.
He died in my arms; serene and light,
Like a sleeping baby, there was a dead brow.
And the deceased, saying goodbye, I kissed the mouth:
Sleep, Kirillushka, heart, sleep - you were injured a lot.
The quiet cherubs are watching over your grave;
Back, friend, easy and sweet, rest, tired brother!
V
I was left in my underground connure
The whole world. Even the time I stopped distinguishing.
I stupid completely with grief: you sit in the corner day and night,
Yes, frozen legs in the ground you knock on the ground.
If the sun looks into the gap and flashes on the brick,
And dust flies in his golden beam, -
I watched as a web with a rainbow grid.
And the spider with a flying can patifles.
At the dawn, I often listened, putting my ear to the gap,
How in azure a cry of killer whales is carefree and count
Protopop Avvakum
I
Holy Christ was quiet and meek <...>
……………………………………………………….
Woe to you, Nikonian! You mock Christ, -
You affirm the church torture, the plane and whip!
……………………………………………………….
Woe to you: full of tears and walls full
Our poor country disgraced by you.
But the Lord rebelled in the angles of the righteous,
And it will spill over the earth of God's rage Fial.
Our bright Russia was given to the devil the Lord:
Let our bones, blood and flesh be redeemed.
Know us, Nikonian! We will save the world of the deceased;
We carry centuries -old Verigs on our shoulders.
For Christ - into the fire and torture! .. Brothers, we must suffer
For the homeland is dear, for the scolded mother!
II
Strengthen me, oh, God, to the great struggle,
And the power of Samson went to me, an unworthy slave ...
As a crying in the desert, I appealed on the merchants
Both in the wards and in the shacks of the strong world convicted.
I remember, I remember the days of the race: here in the chains they lead me
To wicked synclite, as a robber, to the court.
Forty wise priests mocked me.
And my spirit was in anger - I raised the cross over the head
And in the face he spat in the villains, and, like hares in the bushes,
All the Antichrist army fled in the corners.
“Be cursed! - I shouted, - you shame from family to family:
You strangled the truth of God, you destroyed the people! "
But they called Streltsov, took up arms against me.
Speech is full of wild scolding, eyes - fierce fire.
And as the wolves surrounded, they threaten me with fists:
"The heretic was dishonored, on his bonfire!" - Shouting.
Then not demons rush with a cry through a swamp and a wasteland, -
The Chernets are taking Avvakum's cutting to the monastery.
They brought me to Androniev, - here they threw me to prison,
Like cattle, without straw - right in the cold, stench and darkness.
There, deep under the ground, in this gloomy hole,
I thought with envy, sinful, about dog cone.
III
I lay for three days without food, - the fourth day came ...
There was a dream, or a vision - I do not know ... through the shadow -
I see the doors opened, and the light poured in a wave,
Someone was wonderful to me, white dressed in ries.
He brought the rug of bread, he gave me a little bristle:
"On, Petrovich, eat, darling!" - And lovingly, like a father,
He looks at his eyes, he puts his fingers quietly on my brow,
And the hands are fraternal touched, it is not possible and warm.
And happy and trembling, I fell to his feet,
And the edges of the holy clothes pressed to my mouth.
And I whispered like a crazy: “Let me endure the torment,
Light-Christ, dear, welcome,-to die for you! .. "
IV
It was on a Ustyug: one - I remember - in the Week
The elder of God Cyril brought me to Konura.
I lived with him in prison for a month; He was a righteous soul
But he pretended crazy, full of holy jealousy.
Everything is dancing and laughing, everything sings in an undertone,
And, swinging, instead of tambourines, shafts with shackles;
The day is jurous, and at night he stands in prayer,
And with hot tears the martyr sprinkles.
I loved him; He was a heavy ailment.
Poor friend! Like a child, I looked after him.
He knew how to suffer so meekly: he was exhausted in the heat,
But he did not take off from the flaming body of the smell.
I still could not forget my brother's sad voice:
"Let me drink!" - it happened to say; The gaze is so gentle and deep.
He died in my arms; serene and light,
Like a sleeping baby, there was a dead brow.
And the deceased, saying goodbye, I kissed the mouth:
Sleep, Kirillushka, heart, sleep - you were injured a lot.
The quiet cherubs are watching over your grave;
Back, friend, easy and sweet, rest, tired brother!
V
I was left in my underground connure
The whole world. Even the time I stopped distinguishing.
I stupid completely with grief: you sit in the corner day and night,
Yes, frozen legs in the ground you knock on the ground.
If the sun looks into the gap and flashes on the brick,
And dust flies in his golden beam, -
I watched as a web with a rainbow grid.
And the spider with a flying can patifles.
At the dawn, I often listened, putting my ear to the gap,
How in azure a cry of killer whales is carefree and count