Белла Ахмадулина - Ёлка в больничном коридоре
текст песни
25
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Белла Ахмадулина - Ёлка в больничном коридоре - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
В коридоре больничном поставили елку. Она
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградская входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.
К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных рыданий.
Всем больным стало хуже. Но все же – канун Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев, свиданий.
Жизнь со смертью – в соседях. Каталка всегда не пуста –
лифт в ночи отскрипит равномерность ее упаданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны, так несть им числа,
что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.
Даже здесь, в коридоре, где елка – причина для слез
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и – раздалось, донеслось:
– Эй, очнитесь! Взгляните – восходит Звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной матери локоть,
упасавший младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное – лишь вздор, затянувшейся лжи мимолетность.
Этой плоти больной, изврежденной трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто описанной сцены?
Но корят – то вином, то другою какою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной схемы.
Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный черный фонарик, –
там, в окне и вовне. Но прислышалось общему сну:
в колокольчик на елке названивал крошка-звонарик.
Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет – был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.
А как стали вставать, с неохотой глаза открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри золотистый.
Все столпились у окон, как дети: – Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка: весь пятнистый, огнистый.
Сели завтракать, спорили, вскоре устали, легли.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
– Вам не надо чего-нибудь? – Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В День Рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!
и сама смущена, что попала в обитель страданий.
В край окна моего ленинградская входит луна
и недолго стоит: много окон и много стояний.
К той старухе, что бойко бедует на свете одна,
переходит луна, и доносится шорох стараний
утаить от соседок, от злого непрочного сна
нарушенье порядка, оплошность запретных рыданий.
Всем больным стало хуже. Но все же – канун Рождества.
Завтра кто-то дождется известий, гостинцев, свиданий.
Жизнь со смертью – в соседях. Каталка всегда не пуста –
лифт в ночи отскрипит равномерность ее упаданий.
Вечно радуйся, Дево! Младенца ты в ночь принесла.
Оснований других не оставлено для упований,
но они так важны, так огромны, так несть им числа,
что прощен и утешен безвестный затворник подвальный.
Даже здесь, в коридоре, где елка – причина для слез
(не хотели ее, да сестра заносить повелела),
сердце бьется и слушает, и – раздалось, донеслось:
– Эй, очнитесь! Взгляните – восходит Звезда Вифлеема.
Достоверно одно: воздыханье коровы в хлеву,
поспешанье волхвов и неопытной матери локоть,
упасавший младенца с отметиной чудной во лбу.
Остальное – лишь вздор, затянувшейся лжи мимолетность.
Этой плоти больной, изврежденной трудом и войной,
что нужней и отрадней столь просто описанной сцены?
Но корят – то вином, то другою какою виной
и питают умы рыбьей костью обглоданной схемы.
Я смотрела, как день занимался в десятом часу:
каплей был и блестел, как бессмысленный черный фонарик, –
там, в окне и вовне. Но прислышалось общему сну:
в колокольчик на елке названивал крошка-звонарик.
Занимавшийся день был так слаб, неумел, неказист.
Цвет – был меньше, чем розовый: родом из робких, не резких.
Так на девичьей шее умеет мерцать аметист.
Все потупились, глянув на кроткий и жалобный крестик.
А как стали вставать, с неохотой глаза открывать,
вдоль метели пронесся трамвай, изнутри золотистый.
Все столпились у окон, как дети: – Вот это трамвай!
Словно окунь, ушедший с крючка: весь пятнистый, огнистый.
Сели завтракать, спорили, вскоре устали, легли.
Из окна вид таков, что невидимости Ленинграда
или невидали мне достанет для слез и любви.
– Вам не надо чего-нибудь? – Нет, ничего нам не надо.
Мне пеняли давно, что мои сочиненья пусты.
Сочинитель пустот, в коридоре смотрю на сограждан.
Матерь Божия! Смилуйся! Сына о том же проси.
В День Рожденья Его дай молиться и плакать о каждом!
A Christmas tree was placed in the corridor. She
And she was embarrassed that she fell into the monastery of suffering.
The moon enters the edge of my Leningrad window
And it’s not for long: there are a lot of windows and a lot of standing.
To the old woman who briskly poor in the world,
the moon goes, and the rustle of efforts comes
to conceal from the neighbors, from an evil fragile sleep
Violation of order, mistake of forbidden sobs.
All patients became worse. But still - the eve of Christmas.
Tomorrow someone will wait for news, guests, dates.
Life with death is in neighbors. The rider is always not empty -
The elevator in the night will reproach with the uniformity of her falling.
Rejoice forever, girl! You brought the baby at night.
The grounds of others are not left for hope,
But they are so important, so huge, so they have numbers,
That the unknown recluse is forgiven and comforted.
Even here, in the corridor, where the Christmas tree is the reason for tears
(did not want her, but her sister commanded it),
The heart beats and listens, and - it came, came:
- Hey, wake up! Take a look - the star of Bethlehem rises.
One thing is reliable: the sigh of the cow in the stable,
The haste of the Magi and the inexperienced mother is the elbow,
Falling a baby with a miraculous margin in the forehead.
The rest is only a nonsense, a longing for the lies of fleeting.
This flesh is sick, surrounded by labor and war,
What is more needed and rejoicing than a described scene?
But they scream - either wine, then with another to the blame
And they feed the minds of fish bone of the gnawed scheme.
I watched the day at ten o'clock:
A drop was and shone like a senseless black flashlight -
There, in the window and outside. But the general dream was soreigned:
A bell was named in a bell on a Christmas tree.
The studying day was so weak, unknown, Non -Casist.
Color - was smaller than pink: from timid, not sharp.
So on a girlish neck can flicker amethyst.
Everyone looked down, glancing at a meek and mournful cross.
And how they began to get up, reluctantly open his eyes,
A tram swept along the snowstorm, golden from the inside.
Everyone crowded at the windows, like children: - This is a tram!
Like a perch that has left the hook: all spotted, fiery.
We sat down to breakfast, argued, soon tired, lay down.
From the window, the view is such that the invisibility of Leningrad
Or they would not be able to get me for tears and love.
“Don't you need anything?” - No, we do not need anything.
They blamed me for a long time that my so are empty.
Composition of voids, in the corridor I look at the fellow citizens.
Mother of God! Have mercy! The son of the same ask.
On the day of birth, let him pray and cry for everyone!
And she was embarrassed that she fell into the monastery of suffering.
The moon enters the edge of my Leningrad window
And it’s not for long: there are a lot of windows and a lot of standing.
To the old woman who briskly poor in the world,
the moon goes, and the rustle of efforts comes
to conceal from the neighbors, from an evil fragile sleep
Violation of order, mistake of forbidden sobs.
All patients became worse. But still - the eve of Christmas.
Tomorrow someone will wait for news, guests, dates.
Life with death is in neighbors. The rider is always not empty -
The elevator in the night will reproach with the uniformity of her falling.
Rejoice forever, girl! You brought the baby at night.
The grounds of others are not left for hope,
But they are so important, so huge, so they have numbers,
That the unknown recluse is forgiven and comforted.
Even here, in the corridor, where the Christmas tree is the reason for tears
(did not want her, but her sister commanded it),
The heart beats and listens, and - it came, came:
- Hey, wake up! Take a look - the star of Bethlehem rises.
One thing is reliable: the sigh of the cow in the stable,
The haste of the Magi and the inexperienced mother is the elbow,
Falling a baby with a miraculous margin in the forehead.
The rest is only a nonsense, a longing for the lies of fleeting.
This flesh is sick, surrounded by labor and war,
What is more needed and rejoicing than a described scene?
But they scream - either wine, then with another to the blame
And they feed the minds of fish bone of the gnawed scheme.
I watched the day at ten o'clock:
A drop was and shone like a senseless black flashlight -
There, in the window and outside. But the general dream was soreigned:
A bell was named in a bell on a Christmas tree.
The studying day was so weak, unknown, Non -Casist.
Color - was smaller than pink: from timid, not sharp.
So on a girlish neck can flicker amethyst.
Everyone looked down, glancing at a meek and mournful cross.
And how they began to get up, reluctantly open his eyes,
A tram swept along the snowstorm, golden from the inside.
Everyone crowded at the windows, like children: - This is a tram!
Like a perch that has left the hook: all spotted, fiery.
We sat down to breakfast, argued, soon tired, lay down.
From the window, the view is such that the invisibility of Leningrad
Or they would not be able to get me for tears and love.
“Don't you need anything?” - No, we do not need anything.
They blamed me for a long time that my so are empty.
Composition of voids, in the corridor I look at the fellow citizens.
Mother of God! Have mercy! The son of the same ask.
On the day of birth, let him pray and cry for everyone!
Другие песни исполнителя: