Фламандская Школа, Гребенщик - Эпилог. Москва
текст песни
4
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Фламандская Школа, Гребенщик - Эпилог. Москва - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Федя пристально оглядел всех вокруг. Все молчали. Взгляд Феди поймала Даша – оба понимали, что этот день, который длился то ли неделю, то ли год, то ли целый век, окончательно разлучил их с наивными мечтами, но дал неизмеримо больше – понимание, что только вместе они справятся с тем, что будет ждать их дальше.
Федя посмотрел на остальных ребят, которых они нашли в закоулках города под названием Москва. Те ждали, что скажет Федя.
Он, в свою очередь, тихо заговорил: «Что же делать, что же делать? Надо жить! Больше не будет никаких приютов, никаких побегов. Мы будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней и долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя. А когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Б-г сжалится над нами, и мы с вами увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнем. Я верую, я верю в это горячо! Мы отдохнем! Мы будем слышать ангелов, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верю, верю…бедные мои друзья! Вы не знали в своей жизни радостей, но подождите, мои хорошие, подождите! Мы отдохнем… Мы отдохнем!»
Федя развел руки в стороны и сначала трое его товарищей, а потом и все остальные окружили Федю кольцом. Вся эта толпа – человек двадцать – крепко обнимала друг друга и безмолвно рыдала. Нельзя было сказать точно от чего: то ли от радости общего знакомства, то ли от безразмерной усталости и в миг обретенного покоя, то ли от звука этих слов, которые словно были сказаны каждым из них. И не существовало причин им не поверить. Сироты остались в Москве.
Федя посмотрел на остальных ребят, которых они нашли в закоулках города под названием Москва. Те ждали, что скажет Федя.
Он, в свою очередь, тихо заговорил: «Что же делать, что же делать? Надо жить! Больше не будет никаких приютов, никаких побегов. Мы будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней и долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя. А когда наступит наш час, мы покорно умрем и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Б-г сжалится над нами, и мы с вами увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнем. Я верую, я верю в это горячо! Мы отдохнем! Мы будем слышать ангелов, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верю, верю…бедные мои друзья! Вы не знали в своей жизни радостей, но подождите, мои хорошие, подождите! Мы отдохнем… Мы отдохнем!»
Федя развел руки в стороны и сначала трое его товарищей, а потом и все остальные окружили Федю кольцом. Вся эта толпа – человек двадцать – крепко обнимала друг друга и безмолвно рыдала. Нельзя было сказать точно от чего: то ли от радости общего знакомства, то ли от безразмерной усталости и в миг обретенного покоя, то ли от звука этих слов, которые словно были сказаны каждым из них. И не существовало причин им не поверить. Сироты остались в Москве.
Fedya glanced around at everyone. Everyone was silent. Dasha caught Fedya's gaze—both understood that this day, which had lasted a week, a year, or a century, had finally separated them from their naive dreams, but it had given them immeasurably more—the understanding that only together could they cope with what lay ahead.
Fedya looked at the other children they had found in the backstreets of the city called Moscow. They were waiting for Fedya to speak.
He, in turn, spoke quietly: “What to do, what to do? We must live! There will be no more shelters, no more escapes. We will live. We will live through a long, long series of days and long evenings; we will patiently endure the trials that fate sends us; we will work for others, now and in old age, without knowing peace. And when our time comes, we will die humbly, and there beyond the grave we will say that we suffered, that we cried, that we were bitter, and God will have mercy on us, and we will see a bright, beautiful, graceful life. We will rejoice and look back on our present misfortunes with tenderness, with a smile—and we will rest. I believe, I believe this fervently! We will rest! We will hear the angels, we will see how all earthly evil, all our suffering, will be drowned in mercy, filling the whole world, and our life will become quiet, gentle, sweet, like a caress. I believe, I believe... my poor friends! You have known no joy in your lives, but wait, my dears, wait! We will rest... We will rest!"
Fedya spread his arms out to the sides, and first his three comrades, and then everyone else, formed a circle around Fedya. The entire crowd—about twenty people—embraced each other tightly and wept silently. It was impossible to say exactly why: from the joy of meeting each other, or from the immense fatigue and momentary peace they'd found, or from the sound of those words, which seemed to have been spoken by each of them. And there was no reason not to believe them. The orphans remained in Moscow.
Fedya looked at the other children they had found in the backstreets of the city called Moscow. They were waiting for Fedya to speak.
He, in turn, spoke quietly: “What to do, what to do? We must live! There will be no more shelters, no more escapes. We will live. We will live through a long, long series of days and long evenings; we will patiently endure the trials that fate sends us; we will work for others, now and in old age, without knowing peace. And when our time comes, we will die humbly, and there beyond the grave we will say that we suffered, that we cried, that we were bitter, and God will have mercy on us, and we will see a bright, beautiful, graceful life. We will rejoice and look back on our present misfortunes with tenderness, with a smile—and we will rest. I believe, I believe this fervently! We will rest! We will hear the angels, we will see how all earthly evil, all our suffering, will be drowned in mercy, filling the whole world, and our life will become quiet, gentle, sweet, like a caress. I believe, I believe... my poor friends! You have known no joy in your lives, but wait, my dears, wait! We will rest... We will rest!"
Fedya spread his arms out to the sides, and first his three comrades, and then everyone else, formed a circle around Fedya. The entire crowd—about twenty people—embraced each other tightly and wept silently. It was impossible to say exactly why: from the joy of meeting each other, or from the immense fatigue and momentary peace they'd found, or from the sound of those words, which seemed to have been spoken by each of them. And there was no reason not to believe them. The orphans remained in Moscow.