я-Александр Дулов - Грибоедов
текст песни
44
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
я-Александр Дулов - Грибоедов - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Крест поэта
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского – на эшафот.
М. Волошин [2]
Грибоедов
Бряцающий напев железных строф Корана
Он слышал над собой сквозь топот тысяч ног...
Толпа влачила труп по рынкам Тегерана,
И щебень мостовых лицо язвил и жег.
Трещало полотно, сукно рвалось и мокло,
Влачилось хлопьями, тащилось бахромой...
Давно уж по глазам очков разбитых стекла
Скользнули, полоснув сознанье вечной тьмой.
– Алла! О, энталь-хакк! – раскатами гремели
Хвалы, глумленье, вой – Алла! Алла! Алла!..
...Он брошенный лежал во рву у цитадели,
Он слушал тихий свист вороньего крыла.
О, если б этот звук, воззвав к последним силам,
Равнину снежную напомнил бы ему,
Усадьбу, старый дом, беседу с другом милым
И парка белого мохнатую кайму.
Но если шелест крыл, щемящей каплей яда
Сознанье отравив, напомнил о другом:
Крик воронья на льду, гранит Петрова града,
В морозном воздухе – салютов праздный гром, –
Быть может, в этот час он понял – слишком поздно
Что семя гибели он сам в себе растил,
Что сам он принял рок империи морозной:
Настиг его он здесь, но там – поработил:
Его, избранника надежды и свободы,
Чей пламень рос и креп над всероссийским сном,
Его, зажженного самой Душой Народа,
Как горькая свеча на клиросе земном.
Смерть утолила все. За раной гаснет рана,
Чуть грезятся еще снега родных равнин...
Закат воспламенил мечети Тегерана
И в вышине запел о Боге муэдзин.
1936
Даниил Андреев
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского – на эшафот.
М. Волошин [2]
Грибоедов
Бряцающий напев железных строф Корана
Он слышал над собой сквозь топот тысяч ног...
Толпа влачила труп по рынкам Тегерана,
И щебень мостовых лицо язвил и жег.
Трещало полотно, сукно рвалось и мокло,
Влачилось хлопьями, тащилось бахромой...
Давно уж по глазам очков разбитых стекла
Скользнули, полоснув сознанье вечной тьмой.
– Алла! О, энталь-хакк! – раскатами гремели
Хвалы, глумленье, вой – Алла! Алла! Алла!..
...Он брошенный лежал во рву у цитадели,
Он слушал тихий свист вороньего крыла.
О, если б этот звук, воззвав к последним силам,
Равнину снежную напомнил бы ему,
Усадьбу, старый дом, беседу с другом милым
И парка белого мохнатую кайму.
Но если шелест крыл, щемящей каплей яда
Сознанье отравив, напомнил о другом:
Крик воронья на льду, гранит Петрова града,
В морозном воздухе – салютов праздный гром, –
Быть может, в этот час он понял – слишком поздно
Что семя гибели он сам в себе растил,
Что сам он принял рок империи морозной:
Настиг его он здесь, но там – поработил:
Его, избранника надежды и свободы,
Чей пламень рос и креп над всероссийским сном,
Его, зажженного самой Душой Народа,
Как горькая свеча на клиросе земном.
Смерть утолила все. За раной гаснет рана,
Чуть грезятся еще снега родных равнин...
Закат воспламенил мечети Тегерана
И в вышине запел о Боге муэдзин.
1936
Даниил Андреев
Cross Poet
Dark lot of the Russian poet:
Unfigured rock leads
Pushkin under the blow of a pistol,
Dostoevsky - on the scaffold.
M. Voloshin [2]
Griboedov
Journey jams of the Koran
He heard over him through the topot of thousands of legs ...
The crowd poured the corpse in the markets of Tehran,
And crushed stone bridge face Yazvil and Zheg.
Cleared the canvas, looked cloth and moco,
Mistore flakes, dragged the fringe ...
For a long time, by the eyes of glasses of broken glass
They slid, having driven by the consciousness of Eternal Darkness.
- Alla! Oh, ental-hackk! - Rassed rashed
Praise, mild, howl - Alla! Alla! Alla! ..
... he broken lying in the Rives of the Citadel,
He listened to a quiet whistle of a crow wing.
Oh if it would be this sound, appealed to the last forces,
Snow plain would remind him
Estate, old house, conversation with friend cute
And the park of white shaggy kaymu.
But if the rust of the wing, a chemless drop of poison
Consciously poiting, reminded of a friend:
Creek Voronary on Ice, Granite Petrova Grad,
In the frosty air - Salutes idle thunder, -
Perhaps, at this hour he understood - too late
That the seed of death he grows in himself,
What he himself took the Rock Empire of Frosty:
He overtook him here, but there - he was enslaved:
His, chosen one of hope and freedom,
Whose flame grew and crepe over the All-Russian sleep,
His illuminated by the soul of the people
As a bitter candle on pollosy earth.
Death broke everything. The wound goes out
Slightly dreams of native plains ...
Sunset ignited Tehran Mosque
And in the embroidery, I got about God Muzzin.
1936.
Daniel Andreev
Dark lot of the Russian poet:
Unfigured rock leads
Pushkin under the blow of a pistol,
Dostoevsky - on the scaffold.
M. Voloshin [2]
Griboedov
Journey jams of the Koran
He heard over him through the topot of thousands of legs ...
The crowd poured the corpse in the markets of Tehran,
And crushed stone bridge face Yazvil and Zheg.
Cleared the canvas, looked cloth and moco,
Mistore flakes, dragged the fringe ...
For a long time, by the eyes of glasses of broken glass
They slid, having driven by the consciousness of Eternal Darkness.
- Alla! Oh, ental-hackk! - Rassed rashed
Praise, mild, howl - Alla! Alla! Alla! ..
... he broken lying in the Rives of the Citadel,
He listened to a quiet whistle of a crow wing.
Oh if it would be this sound, appealed to the last forces,
Snow plain would remind him
Estate, old house, conversation with friend cute
And the park of white shaggy kaymu.
But if the rust of the wing, a chemless drop of poison
Consciously poiting, reminded of a friend:
Creek Voronary on Ice, Granite Petrova Grad,
In the frosty air - Salutes idle thunder, -
Perhaps, at this hour he understood - too late
That the seed of death he grows in himself,
What he himself took the Rock Empire of Frosty:
He overtook him here, but there - he was enslaved:
His, chosen one of hope and freedom,
Whose flame grew and crepe over the All-Russian sleep,
His illuminated by the soul of the people
As a bitter candle on pollosy earth.
Death broke everything. The wound goes out
Slightly dreams of native plains ...
Sunset ignited Tehran Mosque
And in the embroidery, I got about God Muzzin.
1936.
Daniel Andreev