Johna10 - To be continued...
текст песни
38
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Johna10 - To be continued... - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Куплет 1:
Как по наитию седой фонарщик
На горизонте маяк потушит,
И корабли облаков прозрачных
Взобьёт, как будто Морфей подушки.
И полетит белый пух на город,
Что раздирают софизмы в клочья.
И будто в трюме, где спрятан порох,
Чиркнули спичкой – взорвется площадь.
И кто-то в гриме и алой рясе
Подарит лицам живой румянец,
Глаза больные огнем раскрасит,
А разум чарами затуманит.
И толпы бледных, по сути мертвых,
Поверят в праздник, забудут будни.
И заскребут на проспектах метлы,
Как сотни кошек в карман нагрудный.
Забудут привкус и запах смерти,
Раскроют чувства, поверят в чудо.
И пробежит по аллеям ветер,
Как по иголкам душой разутой.
И будет пир как во время мора,
И доктора будут жечь уснувших.
И будто в шаре хрустальном город
Встряхнет рука белоснежной стужи.
И белый тлен все вокруг застелет:
Глазницы, крыши, сердца, карнизы.
И сверху будут плясать метели,
А снизу каждый себя осмыслит.
Как по наитию я выйду в космос,
Я выйду в город из склепа комнаты.
Мне снегом в темечко ударит новость:
Маршрут рассчитанный, а смысл непонятый.
Всё понарошку, как тень и эхо.
Небесный колокол звенит порошею.
В час пик на площади под толщей снега
Я одинок среди тысяч брошенных.
Причалив первым у мыса Смелый,
Я часть души выжигаю факелом.
Рыдаю вслух под венком омелы,
Уткнувшись в мягкие перья ангела.
А вслед мне будут кричать проклятия:
Изгой и беженец, изгой и беженец!
И сердце станет пустым и в ссадинах,
Но вновь наполнится страстями свежими.
Как по наитию я сяду в поезд,
А тот стрелой разобьёт пространство,
Оставив крошево ледяное,
И время станет пустой константой.
И все окажется наизнанку:
Душа, улыбка, глаза и руки.
Угла же башни моей Пизанской
Не станет вовсе, и башня рухнет.
И я прибуду в такой же город,
Чтоб там построить приют отшельника
И прятать тело в одну из норок,
А по весне прорасти подснежником.
Куплет 2:
Я теперь там, где аэропорты с прикованным намертво в полосы взглядом.
Я теперь там, где шум колес проносится чуть тихим голосом рядом.
Я — те небеса, что не услышат молитвы мои о грядущих мученьях.
Я столько писал, столько стирал, что работы мои идентичны качелям.
И я теперь настолько устал, что по праву могу называться героем.
Последняя буква в мирском алфавите, я тот, кто опять оказался изгоем.
В жизни я многое переживал, но по факту меня уже жизнь пережила.
Такого врагу бы и не пожелал, она порвала мне пасть, затем нитями сшила.
Самым любимым цветом и запахом был мой с рожденья мокрый асфальт.
Но я поднялся с колен на дороге, где вряд ли кому-то меня будет жаль.
И вновь поменяется цвет рубашки моей, что теперь совершенно багряный.
Кто-то пошел по дороге лживой, а я буду мертвый плеваться в вас правдой.
И вот тот самый день, когда Иллюминати исчезли, масоны поверили Богу.
Да, я тот самый еврей, горечь тех дней на себе испытавший как кому.
Это не свет в конце тоннеля, грузовик очередную звезду унаследует.
Теперь меня можно считать по пальцам. До свидания. Продолжение следует...
Как по наитию седой фонарщик
На горизонте маяк потушит,
И корабли облаков прозрачных
Взобьёт, как будто Морфей подушки.
И полетит белый пух на город,
Что раздирают софизмы в клочья.
И будто в трюме, где спрятан порох,
Чиркнули спичкой – взорвется площадь.
И кто-то в гриме и алой рясе
Подарит лицам живой румянец,
Глаза больные огнем раскрасит,
А разум чарами затуманит.
И толпы бледных, по сути мертвых,
Поверят в праздник, забудут будни.
И заскребут на проспектах метлы,
Как сотни кошек в карман нагрудный.
Забудут привкус и запах смерти,
Раскроют чувства, поверят в чудо.
И пробежит по аллеям ветер,
Как по иголкам душой разутой.
И будет пир как во время мора,
И доктора будут жечь уснувших.
И будто в шаре хрустальном город
Встряхнет рука белоснежной стужи.
И белый тлен все вокруг застелет:
Глазницы, крыши, сердца, карнизы.
И сверху будут плясать метели,
А снизу каждый себя осмыслит.
Как по наитию я выйду в космос,
Я выйду в город из склепа комнаты.
Мне снегом в темечко ударит новость:
Маршрут рассчитанный, а смысл непонятый.
Всё понарошку, как тень и эхо.
Небесный колокол звенит порошею.
В час пик на площади под толщей снега
Я одинок среди тысяч брошенных.
Причалив первым у мыса Смелый,
Я часть души выжигаю факелом.
Рыдаю вслух под венком омелы,
Уткнувшись в мягкие перья ангела.
А вслед мне будут кричать проклятия:
Изгой и беженец, изгой и беженец!
И сердце станет пустым и в ссадинах,
Но вновь наполнится страстями свежими.
Как по наитию я сяду в поезд,
А тот стрелой разобьёт пространство,
Оставив крошево ледяное,
И время станет пустой константой.
И все окажется наизнанку:
Душа, улыбка, глаза и руки.
Угла же башни моей Пизанской
Не станет вовсе, и башня рухнет.
И я прибуду в такой же город,
Чтоб там построить приют отшельника
И прятать тело в одну из норок,
А по весне прорасти подснежником.
Куплет 2:
Я теперь там, где аэропорты с прикованным намертво в полосы взглядом.
Я теперь там, где шум колес проносится чуть тихим голосом рядом.
Я — те небеса, что не услышат молитвы мои о грядущих мученьях.
Я столько писал, столько стирал, что работы мои идентичны качелям.
И я теперь настолько устал, что по праву могу называться героем.
Последняя буква в мирском алфавите, я тот, кто опять оказался изгоем.
В жизни я многое переживал, но по факту меня уже жизнь пережила.
Такого врагу бы и не пожелал, она порвала мне пасть, затем нитями сшила.
Самым любимым цветом и запахом был мой с рожденья мокрый асфальт.
Но я поднялся с колен на дороге, где вряд ли кому-то меня будет жаль.
И вновь поменяется цвет рубашки моей, что теперь совершенно багряный.
Кто-то пошел по дороге лживой, а я буду мертвый плеваться в вас правдой.
И вот тот самый день, когда Иллюминати исчезли, масоны поверили Богу.
Да, я тот самый еврей, горечь тех дней на себе испытавший как кому.
Это не свет в конце тоннеля, грузовик очередную звезду унаследует.
Теперь меня можно считать по пальцам. До свидания. Продолжение следует...
Capabit 1:
Like a gray -haired lantern
The lighthouse will put out on the horizon,
And ships of the clouds of transparent
It will give up, as if morpheus pillows.
And the white fluff will fly to the city,
That the sophisms are torn to shreds.
And as if in the hold, where gunpowder is hidden,
They struck a match - the square will explode.
And someone in makeup and scarlet cassock
A living blush will give faces,
Patients with fire will paint,
And the mind is blurred with charms.
And the crowds are pale, in fact the dead,
They will believe on the holiday, forget everyday life.
And will scrap on the avenue of the broom,
Like hundreds of cats in a pocket breast.
They will forget the taste and smell of death,
They will reveal feelings, believe in a miracle.
And the wind will run through the alleys,
As in needles of soul.
And there will be a feast as a mora,
And the doctors will burn asleep.
And as if in the ball of a crystal city
The hand of snow -white cold will shake.
And the white tene all around will get caught:
Eye sockets, roofs, hearts, cornices.
And blizzards will dance on top,
And below everyone will comprehend himself.
As I will go into space on a hunch,
I will go out into the city from the crypt of the room.
The news will hit me with snow in the theme:
The route is calculated, but the meaning is incomprehensible.
All the Ponaroshka is like a shadow and an echo.
The heavenly bell rings powder.
Per hour of peak in the square under the thickness of the snow
I am lonely among thousands of abandoned.
Having moored the first to the cape,
I burn part of the soul with a torch.
I sob aloud under the wreath of Omeli,
Burning into the soft feathers of the angel.
And after me will shout curses:
Fry and refugee, outcast and refugee!
And the heart will become empty and in abrasions,
But again it will be filled with passions fresh.
As on a hunch I will sit on a train,
And he will break the space with an arrow
Leaving the crumb of the ice,
And time will become an empty constant.
And everything will be inside out:
Soul, smile, eyes and hands.
The corner of my Pizan tower
It will not become at all, and the tower will collapse.
And I will arrive in the same city,
To build a hermit shelter there
And hide the body in one of the minks,
And in the spring, germinate a snowdrop.
Trudely 2:
Now I am where airports with a look in the strip tightly in the lanes.
Now I am where the noise of the wheels shoves in a slightly quiet voice nearby.
I am those heaven that will not hear my prayers for future torment.
I wrote so much, erased so much that my works are identical to the swings.
And now I am so tired that I can rightfully be called a hero.
The last letter in the worldly alphabet, I am the one who again turned out to be an outcast.
In my life, I worried a lot, but in fact my life has already experienced me.
He would not have wished such an enemy, she tore my mouth, then sewed with threads.
My favorite color and smell was my wet asphalt from my birth.
But I got up from my knees on the road, where it is unlikely that anyone will be sorry for me.
And again the color of my shirt will change, which is now completely crimson.
Someone went on the road false, and I will be dead to spit in you true.
And the very day when the illuminates disappeared, the Masons believed God.
Yes, I am the same Jew, the bitterness of those days on himself as anyone.
This is not light at the end of the tunnel, the truck will inherit the next star.
Now I can be considered on the fingers. Goodbye. To be continued...
Like a gray -haired lantern
The lighthouse will put out on the horizon,
And ships of the clouds of transparent
It will give up, as if morpheus pillows.
And the white fluff will fly to the city,
That the sophisms are torn to shreds.
And as if in the hold, where gunpowder is hidden,
They struck a match - the square will explode.
And someone in makeup and scarlet cassock
A living blush will give faces,
Patients with fire will paint,
And the mind is blurred with charms.
And the crowds are pale, in fact the dead,
They will believe on the holiday, forget everyday life.
And will scrap on the avenue of the broom,
Like hundreds of cats in a pocket breast.
They will forget the taste and smell of death,
They will reveal feelings, believe in a miracle.
And the wind will run through the alleys,
As in needles of soul.
And there will be a feast as a mora,
And the doctors will burn asleep.
And as if in the ball of a crystal city
The hand of snow -white cold will shake.
And the white tene all around will get caught:
Eye sockets, roofs, hearts, cornices.
And blizzards will dance on top,
And below everyone will comprehend himself.
As I will go into space on a hunch,
I will go out into the city from the crypt of the room.
The news will hit me with snow in the theme:
The route is calculated, but the meaning is incomprehensible.
All the Ponaroshka is like a shadow and an echo.
The heavenly bell rings powder.
Per hour of peak in the square under the thickness of the snow
I am lonely among thousands of abandoned.
Having moored the first to the cape,
I burn part of the soul with a torch.
I sob aloud under the wreath of Omeli,
Burning into the soft feathers of the angel.
And after me will shout curses:
Fry and refugee, outcast and refugee!
And the heart will become empty and in abrasions,
But again it will be filled with passions fresh.
As on a hunch I will sit on a train,
And he will break the space with an arrow
Leaving the crumb of the ice,
And time will become an empty constant.
And everything will be inside out:
Soul, smile, eyes and hands.
The corner of my Pizan tower
It will not become at all, and the tower will collapse.
And I will arrive in the same city,
To build a hermit shelter there
And hide the body in one of the minks,
And in the spring, germinate a snowdrop.
Trudely 2:
Now I am where airports with a look in the strip tightly in the lanes.
Now I am where the noise of the wheels shoves in a slightly quiet voice nearby.
I am those heaven that will not hear my prayers for future torment.
I wrote so much, erased so much that my works are identical to the swings.
And now I am so tired that I can rightfully be called a hero.
The last letter in the worldly alphabet, I am the one who again turned out to be an outcast.
In my life, I worried a lot, but in fact my life has already experienced me.
He would not have wished such an enemy, she tore my mouth, then sewed with threads.
My favorite color and smell was my wet asphalt from my birth.
But I got up from my knees on the road, where it is unlikely that anyone will be sorry for me.
And again the color of my shirt will change, which is now completely crimson.
Someone went on the road false, and I will be dead to spit in you true.
And the very day when the illuminates disappeared, the Masons believed God.
Yes, I am the same Jew, the bitterness of those days on himself as anyone.
This is not light at the end of the tunnel, the truck will inherit the next star.
Now I can be considered on the fingers. Goodbye. To be continued...
Другие песни исполнителя: