Joseph Brodsky - Два часа в резервуаре
текст песни
31
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Joseph Brodsky - Два часа в резервуаре - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Два часа в резервуаре
Мне скучно, бес...
А. С. Пушкин
I
Я есть антифашист и антифауст.
Их либе жизнь и обожаю хаос.
Их бин хотеть, геноссе официрен,
дем цайт цум Фауст коротко шпацирен.
II
Но подчиняясь польской пропаганде,
он в Кракове грустил о фатерланде,
мечтал о философском диаманте
и сомневался в собственном таланте.
Он поднимал платочки женщин с пола.
Он горячился по вопросам пола.
Играл в команде факультета в поло.
Он изучал картежный катехизис
и познавал картезианства сладость.
Потом полез в артезианский кладезь
эгоцентризма. Боевая хитрость,
которой отличался Клаузевиц,
была ему, должно быть, незнакома,
поскольку фатер был краснодеревец.
Цумбайшпиль, бушевала глаукома,
чума, холера унд туберкулЈзен.
Он защищался шварце папиросен.
Его влекли цыгане или мавры.
Потом он был помазан в бакалавры.
Потом снискал лиценциата лавры
и пел студентам: "Кембрий... динозавры..."
Немецкий человек. Немецкий ум.
Тем более, когито эрго сум.
Германия, конечно, юбер аллес.
(В ушах звучит знакомый венский вальс.)
Он с Краковом простился без надрыва
и покатил на дрожках торопливо
за кафедрой и честной кружкой пива.
III
Сверкает в тучах месяц-молодчина.
Огромный фолиант. Над ним -- мужчина.
Чернеет меж густых бровей морщина.
В глазах -- арабских кружев чертовщина.
В руке дрожит кордовский черный грифель,
в углу -- его рассматривает в профиль
арабский представитель Меф-ибн-Стофель.
Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом.
"Герр доктор, полночь". "Яволь, шлафен, шлафен".
Две черных пасти произносят: "мяу".
Неслышно с кухни входит идиш фрау.
В руках ее шипит омлет со шпеком.
Герр доктор чертит адрес на конверте:
"Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон".
Приходят и уходят мысли, черти.
Приходят и уходят гости, годы...
Потом не вспомнить платья, слов, погоды.
Так проходили годы шито-крыто.
Он знал арабский, но не знал санскрита.
И с опозданьем, гей, была открыта
им айне кляйне фройляйн Маргарита.
Тогда он написал в Каир депешу,
в которой отказал он черту душу.
Приехал Меф, и он переоделся.
Он в зеркало взглянул и убедился,
что навсегда теперь переродился.
Он взял букет и в будуар девицы
отправился. Унд вени, види, вици.
IV
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Ви намекайт, что он любил цветочниц.
Их понимайт, что даст ист ганце срочность.
Но эта сделка махт дер гроссе минус.
Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус:
душа и сердце найн гехапт на вынос.
От человека, аллес, ждать напрасно:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно".
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет.
Однако, человек, майн либе геррен,
настолько в сильных чувствах неуверен,
что поминутно лжет, как сивый мерин,
но, словно ГЈте, маху не дает.
Унд гроссер дихтер ГЈте дал описку,
чем весь сюжет подверг а ганце риску.
И Томас Манн сгубил свою подписку,
а шер Гуно смутил свою артистку.
Искусство есть искусство есть искусство...
Но лучше петь в раю, чем врать в концерте.
Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства.
В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дорог
Мне скучно, бес...
А. С. Пушкин
I
Я есть антифашист и антифауст.
Их либе жизнь и обожаю хаос.
Их бин хотеть, геноссе официрен,
дем цайт цум Фауст коротко шпацирен.
II
Но подчиняясь польской пропаганде,
он в Кракове грустил о фатерланде,
мечтал о философском диаманте
и сомневался в собственном таланте.
Он поднимал платочки женщин с пола.
Он горячился по вопросам пола.
Играл в команде факультета в поло.
Он изучал картежный катехизис
и познавал картезианства сладость.
Потом полез в артезианский кладезь
эгоцентризма. Боевая хитрость,
которой отличался Клаузевиц,
была ему, должно быть, незнакома,
поскольку фатер был краснодеревец.
Цумбайшпиль, бушевала глаукома,
чума, холера унд туберкулЈзен.
Он защищался шварце папиросен.
Его влекли цыгане или мавры.
Потом он был помазан в бакалавры.
Потом снискал лиценциата лавры
и пел студентам: "Кембрий... динозавры..."
Немецкий человек. Немецкий ум.
Тем более, когито эрго сум.
Германия, конечно, юбер аллес.
(В ушах звучит знакомый венский вальс.)
Он с Краковом простился без надрыва
и покатил на дрожках торопливо
за кафедрой и честной кружкой пива.
III
Сверкает в тучах месяц-молодчина.
Огромный фолиант. Над ним -- мужчина.
Чернеет меж густых бровей морщина.
В глазах -- арабских кружев чертовщина.
В руке дрожит кордовский черный грифель,
в углу -- его рассматривает в профиль
арабский представитель Меф-ибн-Стофель.
Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом.
"Герр доктор, полночь". "Яволь, шлафен, шлафен".
Две черных пасти произносят: "мяу".
Неслышно с кухни входит идиш фрау.
В руках ее шипит омлет со шпеком.
Герр доктор чертит адрес на конверте:
"Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон".
Приходят и уходят мысли, черти.
Приходят и уходят гости, годы...
Потом не вспомнить платья, слов, погоды.
Так проходили годы шито-крыто.
Он знал арабский, но не знал санскрита.
И с опозданьем, гей, была открыта
им айне кляйне фройляйн Маргарита.
Тогда он написал в Каир депешу,
в которой отказал он черту душу.
Приехал Меф, и он переоделся.
Он в зеркало взглянул и убедился,
что навсегда теперь переродился.
Он взял букет и в будуар девицы
отправился. Унд вени, види, вици.
IV
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Ви намекайт, что он любил цветочниц.
Их понимайт, что даст ист ганце срочность.
Но эта сделка махт дер гроссе минус.
Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус:
душа и сердце найн гехапт на вынос.
От человека, аллес, ждать напрасно:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно".
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет.
Однако, человек, майн либе геррен,
настолько в сильных чувствах неуверен,
что поминутно лжет, как сивый мерин,
но, словно ГЈте, маху не дает.
Унд гроссер дихтер ГЈте дал описку,
чем весь сюжет подверг а ганце риску.
И Томас Манн сгубил свою подписку,
а шер Гуно смутил свою артистку.
Искусство есть искусство есть искусство...
Но лучше петь в раю, чем врать в концерте.
Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства.
В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дорог
Two hours in the tank
I'm bored, demon ...
A. S. Pushkin
I
I am an anti -fascist and antifaust.
Libe is life and adore chaos.
They want them, Genosse is official,
Dema Tsait Tsum Faust briefly sparks.
II
But obeying Polish propaganda,
He was sad in Krakow about Faterland,
dreamed of a philosophical diamond
And he doubted his own talent.
He lifted women from the floor.
He was getting excited about the floor.
He played in the team of the faculty in Polo.
He studied the card catechism
And he knew Cartesianism sweetness.
Then he climbed into an artesian storehouse
egocentrism. Combat trick,
which was distinguished by Clausewitz,
He must have been unfamiliar to him
Since the Fater was a rudder.
Tsumbayshpil, raged glaucoma,
Plague, cholera und tuberculi.
He defended himself with a papirer.
He was attracted by gypsies or Moors.
Then he was anointed in bachelors.
Then he won the Lavra licensee
And he sang to the students: "Cambriy ... dinosaurs ..."
German man. German mind.
Moreover, Kogito Ergo Sum.
Germany, of course, is Yuber Alles.
(A familiar Viennese waltz sounds in the ears)
He and Krakova said goodbye without
and rolled hastily on tremors
Behind the department and an honest mug of beer.
III
The month is sparkling in clouds.
Huge folio. Above him is a man.
The wrinkles are blackened between thick eyebrows.
In the eyes - Arab mugs of damn.
The cordovskiy black stitches tremble in his hand,
in the corner - examines it in profile
Arab representative of MEF-IBN-Stopel.
Glow candles. The mouse is scraping under the closet.
"Herr Doctor, midnight." "Yasol, Cllafen, Cllaffen."
Two black mouths say: "meow."
Yiddish Frau enters inaudibly from the kitchen.
Omlet with a bar in her hands hisses.
Herr Doctor draws the address on the envelope:
"Gott Star Ingland, London, Francis Beecon."
Thoughts, devils come and go.
Guests come and go, years ...
Then do not remember dresses, words, weather.
So the years of the lumpy-cover passed.
He knew Arabic, but did not know Sanskrit.
And with delay, gay, was open
To them Aine Klein Froilyain Margarita.
Then he wrote to Cairo a dispatch
in which he refused the line of the soul.
MEF arrived, and he changed clothes.
He looked in the mirror and became convinced
That was now reborn.
He took the bouquet and in the boudoir of the girl
He went. Long Veni, Vidi, Vitsi.
IV
Their Libe is clarity. I. Their Libe is accuracy.
They ask them not to see a bid here.
Vyuscait that he loved flower beds.
They understand that East Ganz is urgency.
But this deal Macht der Gross minus.
Di Tomutally Kprahe, Macht der Gross Sinus:
Soul and heart Nin Gihpt for a removal.
From a person, Alles, to wait in vain:
"Stop, a moment, you're fine."
Between us the devil wanders hourly
And permanently this phrase is waiting.
However, man, Main Lieba Herren,
so uncertain in strong feelings,
What lies in permanently, like a gray gelding,
But, as if gut, it does not give a swing.
Und Grosser Dichter Gota gave an inventory,
than the whole plot exposed to risk.
And Thomas Mann ruined his subscription,
And Cher Guno embarrassed his artist.
Art is art is art ...
But it is better to sing in paradise than to lie in a concert.
Di kunst gigipt the need for the truth of feelings.
In the end, he could be afraid of death.
He knew exactly where the devils came from.
He ate a der dog in Ibn Sina and Galen.
He could drain Das Wasser in his knee.
And he could indicate the age in the field.
He knew where the road stars go
I'm bored, demon ...
A. S. Pushkin
I
I am an anti -fascist and antifaust.
Libe is life and adore chaos.
They want them, Genosse is official,
Dema Tsait Tsum Faust briefly sparks.
II
But obeying Polish propaganda,
He was sad in Krakow about Faterland,
dreamed of a philosophical diamond
And he doubted his own talent.
He lifted women from the floor.
He was getting excited about the floor.
He played in the team of the faculty in Polo.
He studied the card catechism
And he knew Cartesianism sweetness.
Then he climbed into an artesian storehouse
egocentrism. Combat trick,
which was distinguished by Clausewitz,
He must have been unfamiliar to him
Since the Fater was a rudder.
Tsumbayshpil, raged glaucoma,
Plague, cholera und tuberculi.
He defended himself with a papirer.
He was attracted by gypsies or Moors.
Then he was anointed in bachelors.
Then he won the Lavra licensee
And he sang to the students: "Cambriy ... dinosaurs ..."
German man. German mind.
Moreover, Kogito Ergo Sum.
Germany, of course, is Yuber Alles.
(A familiar Viennese waltz sounds in the ears)
He and Krakova said goodbye without
and rolled hastily on tremors
Behind the department and an honest mug of beer.
III
The month is sparkling in clouds.
Huge folio. Above him is a man.
The wrinkles are blackened between thick eyebrows.
In the eyes - Arab mugs of damn.
The cordovskiy black stitches tremble in his hand,
in the corner - examines it in profile
Arab representative of MEF-IBN-Stopel.
Glow candles. The mouse is scraping under the closet.
"Herr Doctor, midnight." "Yasol, Cllafen, Cllaffen."
Two black mouths say: "meow."
Yiddish Frau enters inaudibly from the kitchen.
Omlet with a bar in her hands hisses.
Herr Doctor draws the address on the envelope:
"Gott Star Ingland, London, Francis Beecon."
Thoughts, devils come and go.
Guests come and go, years ...
Then do not remember dresses, words, weather.
So the years of the lumpy-cover passed.
He knew Arabic, but did not know Sanskrit.
And with delay, gay, was open
To them Aine Klein Froilyain Margarita.
Then he wrote to Cairo a dispatch
in which he refused the line of the soul.
MEF arrived, and he changed clothes.
He looked in the mirror and became convinced
That was now reborn.
He took the bouquet and in the boudoir of the girl
He went. Long Veni, Vidi, Vitsi.
IV
Their Libe is clarity. I. Their Libe is accuracy.
They ask them not to see a bid here.
Vyuscait that he loved flower beds.
They understand that East Ganz is urgency.
But this deal Macht der Gross minus.
Di Tomutally Kprahe, Macht der Gross Sinus:
Soul and heart Nin Gihpt for a removal.
From a person, Alles, to wait in vain:
"Stop, a moment, you're fine."
Between us the devil wanders hourly
And permanently this phrase is waiting.
However, man, Main Lieba Herren,
so uncertain in strong feelings,
What lies in permanently, like a gray gelding,
But, as if gut, it does not give a swing.
Und Grosser Dichter Gota gave an inventory,
than the whole plot exposed to risk.
And Thomas Mann ruined his subscription,
And Cher Guno embarrassed his artist.
Art is art is art ...
But it is better to sing in paradise than to lie in a concert.
Di kunst gigipt the need for the truth of feelings.
In the end, he could be afraid of death.
He knew exactly where the devils came from.
He ate a der dog in Ibn Sina and Galen.
He could drain Das Wasser in his knee.
And he could indicate the age in the field.
He knew where the road stars go
Другие песни исполнителя: