д. воденников - леденцы
текст песни
16
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
д. воденников - леденцы - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Куда ты, Жень, она же нас глотает,
как леденцы, но ей нельзя наесться.
(Гляди, любовниками станем в животе.)
Так много стало у меня пупков и сердца,
что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.
Я так умею воздухом дышать,
как уж никто из них дышать не может.
Ты это прочитай, как водится, прохожий,
у самого себя на шарфе прочитай.
Когда ж меня в моем пальто положат —
вот будет рай, подкладочный мой рай.
Я не хочу, чтоб от меня осталось
каких–то триста грамм весенней пыли.
Так для чего друзья меня хвалили,
а улица Стромынкой называлась?
Из–за того, что сам их пылью мог дышать,
а после на ходу сырые цацки рвать —
ботинкам розовым и тем со мною тесно.
Я бил, я лгал, я сам себя любил
(с детсада жил в крови ужасный синий пыл),
но даже здесь мне больше нету места.
Я не хочу в Сокольниках лежать.
Где пустоцветное мое гуляет детство,
меня, как воробья в слюде, не отыскать.
Но вот когда и впрямь я обветшаю —
искусанный, цветной, — то кто же, кто же
посмеет быть, кем был и смею я?
За этот ад — матерчатый, подкожный, —
хоть кто–нибудь из вас — прости, прости меня.
как леденцы, но ей нельзя наесться.
(Гляди, любовниками станем в животе.)
Так много стало у меня пупков и сердца,
что, как цветочками, я сыплюсь в темноте.
Я так умею воздухом дышать,
как уж никто из них дышать не может.
Ты это прочитай, как водится, прохожий,
у самого себя на шарфе прочитай.
Когда ж меня в моем пальто положат —
вот будет рай, подкладочный мой рай.
Я не хочу, чтоб от меня осталось
каких–то триста грамм весенней пыли.
Так для чего друзья меня хвалили,
а улица Стромынкой называлась?
Из–за того, что сам их пылью мог дышать,
а после на ходу сырые цацки рвать —
ботинкам розовым и тем со мною тесно.
Я бил, я лгал, я сам себя любил
(с детсада жил в крови ужасный синий пыл),
но даже здесь мне больше нету места.
Я не хочу в Сокольниках лежать.
Где пустоцветное мое гуляет детство,
меня, как воробья в слюде, не отыскать.
Но вот когда и впрямь я обветшаю —
искусанный, цветной, — то кто же, кто же
посмеет быть, кем был и смею я?
За этот ад — матерчатый, подкожный, —
хоть кто–нибудь из вас — прости, прости меня.
Where are you, Zhen, she swallows us,
Like candies, but she can’t eat.
(Look, we will become lovers in the stomach.)
I have so many navels and hearts,
What, like flowers, I pour in the dark.
I know how to breathe air
Like none of them can breathe.
You read it, as usual, a passerby,
Read yourself on a scarf.
When they put me in my coat -
Here will be paradise, my lining paradise.
I don't want me to stay from me
Some three hundred grams of spring dust.
So why my friends praised me,
And the street was called Stromynka?
Because of the fact that they could breathe their dust,
And then on the go to the raw tsatski to tear -
The boots are pink and that with me is crowded.
I beat, I lied, I loved myself
(from the kindergarten there lived terrible blue frails in the blood),
But even here I have no more room.
I do not want to lie in Sokolniki.
Where my outstanding my childhood is walking,
I, like a sparrow in a mica, do not find me.
But when I really dilapidate -
Clushed, color, then who, who, who
He dares to be, who was and I dare?
For this hell - cloth, subcutaneous, -
At least one of you - forgive me, forgive me.
Like candies, but she can’t eat.
(Look, we will become lovers in the stomach.)
I have so many navels and hearts,
What, like flowers, I pour in the dark.
I know how to breathe air
Like none of them can breathe.
You read it, as usual, a passerby,
Read yourself on a scarf.
When they put me in my coat -
Here will be paradise, my lining paradise.
I don't want me to stay from me
Some three hundred grams of spring dust.
So why my friends praised me,
And the street was called Stromynka?
Because of the fact that they could breathe their dust,
And then on the go to the raw tsatski to tear -
The boots are pink and that with me is crowded.
I beat, I lied, I loved myself
(from the kindergarten there lived terrible blue frails in the blood),
But even here I have no more room.
I do not want to lie in Sokolniki.
Where my outstanding my childhood is walking,
I, like a sparrow in a mica, do not find me.
But when I really dilapidate -
Clushed, color, then who, who, who
He dares to be, who was and I dare?
For this hell - cloth, subcutaneous, -
At least one of you - forgive me, forgive me.