Есенин С.А. - На Кавказе
текст песни
17
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Есенин С.А. - На Кавказе - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Издревле русский наш Парнас
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чувственном огне
Слагал душой своей опальной:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.
За грусть и жёлчь в своем лице
Кипенья желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Мне все равно! Я полон дум
О них, ушедших и великих.
Их исцелял гортанный шум
Твоих долин и речек диких.
Они бежали от врагов
И от друзей сюда бежали,
Чтоб только слышать звон шагов
Да видеть с гор глухие дали.
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.
Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи как телогрейка,
Но я их вслух вчера прочел,
И в клетке сдохла канарейка.
Других уж нечего считать,
Они под хладным солнцем зреют,
Бумаги даже замарать
И то, как надо, не умеют.
Прости, Кавказ, что я о них
Тебе промолвил ненароком,
Ты научи мой русский стих
Кизиловым струиться соком,
Чтоб, воротясь опять в Москву,
Я мог прекраснейшей поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с богемой.
И чтоб одно в моей стране
Я мог твердить в свой час прощальный:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
Сентябрь 1924
Тифлис
Тянуло к незнакомым странам,
И больше всех лишь ты, Кавказ,
Звенел загадочным туманом.
Здесь Пушкин в чувственном огне
Слагал душой своей опальной:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
И Лермонтов, тоску леча,
Нам рассказал про Азамата,
Как он за лошадь Казбича
Давал сестру заместо злата.
За грусть и жёлчь в своем лице
Кипенья желтых рек достоин,
Он, как поэт и офицер,
Был пулей друга успокоен.
И Грибоедов здесь зарыт,
Как наша дань персидской хмари,
В подножии большой горы
Он спит под плач зурны и тари.
А ныне я в твою безгладь
Пришел, не ведая причины:
Родной ли прах здесь обрыдать
Иль подсмотреть свой час кончины!
Мне все равно! Я полон дум
О них, ушедших и великих.
Их исцелял гортанный шум
Твоих долин и речек диких.
Они бежали от врагов
И от друзей сюда бежали,
Чтоб только слышать звон шагов
Да видеть с гор глухие дали.
И я от тех же зол и бед
Бежал, навек простясь с богемой,
Зане созрел во мне поэт
С большой эпическою темой.
Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поет о пробках в Моссельпроме.
И Клюев, ладожский дьячок,
Его стихи как телогрейка,
Но я их вслух вчера прочел,
И в клетке сдохла канарейка.
Других уж нечего считать,
Они под хладным солнцем зреют,
Бумаги даже замарать
И то, как надо, не умеют.
Прости, Кавказ, что я о них
Тебе промолвил ненароком,
Ты научи мой русский стих
Кизиловым струиться соком,
Чтоб, воротясь опять в Москву,
Я мог прекраснейшей поэмой
Забыть ненужную тоску
И не дружить вовек с богемой.
И чтоб одно в моей стране
Я мог твердить в свой час прощальный:
«Не пой, красавица, при мне
Ты песен Грузии печальной».
Сентябрь 1924
Тифлис
From ancient times, our Russian Parnas
Pulled to unfamiliar countries,
And most of all you, the Caucasus,
Rawn with a mysterious fog.
Here Pushkin is in sensual heat
He composed his disgraced soul:
“Don't sing, beauty, with me
You are sad songs of Georgia. "
And Lermontov, healing longing,
Told us about Azamat,
How he is for a horse of Kazbich
He gave his sister a Zlata instead.
For sadness and yellow in his face
Barrons of yellow rivers are worthy,
He, as a poet and officer,
The friend was reassured by a bullet.
And Griboedov is buried here,
Like our tribute to Persian hmari,
In the foot of the Big Mountain
He sleeps under the crying of an appreciation and tari.
And now I am in your free
He came without knowing the reason:
Whether the dust here is sore
Or spy on your Hour of death!
I don't care! I am full of thoughts
About them, departed and great.
They were healed by the guttural noise
Your valleys and wild rivers.
They fled from enemies
And they fled here from friends,
To just hear the ringing of steps
Yes, to see the deaf Dali from the mountains.
And I am from the same evil and troubles
He fled, vain with bohemia,
The poet matured in me
With a large epic theme.
I am sweet to me Russian heat.
There is Mayakovsky, there is, besides,
But he, their main staff male,
Sings about traffic jams in Mosselprom.
And Klyuyev, Ladoga clerk,
His poems are like a quilted jacket
But I read them out loud yesterday,
And the canary died in the cage.
There is nothing to count others
They ripen under the cold sun,
Even let the papers
And they do not know how, as it should.
Sorry, the Caucasus, what about them
I said inadvertently
You teach my Russian verse
Kizilov flow with juice,
So that, turning back to Moscow,
I could be the most beautiful poem
Forget the unnecessary longing
And do not be friends forever with Bohemia.
And that one in my country
I could repeat the farewell at my hour:
“Don't sing, beauty, with me
You are sad songs of Georgia. "
September 1924
Tiflis
Pulled to unfamiliar countries,
And most of all you, the Caucasus,
Rawn with a mysterious fog.
Here Pushkin is in sensual heat
He composed his disgraced soul:
“Don't sing, beauty, with me
You are sad songs of Georgia. "
And Lermontov, healing longing,
Told us about Azamat,
How he is for a horse of Kazbich
He gave his sister a Zlata instead.
For sadness and yellow in his face
Barrons of yellow rivers are worthy,
He, as a poet and officer,
The friend was reassured by a bullet.
And Griboedov is buried here,
Like our tribute to Persian hmari,
In the foot of the Big Mountain
He sleeps under the crying of an appreciation and tari.
And now I am in your free
He came without knowing the reason:
Whether the dust here is sore
Or spy on your Hour of death!
I don't care! I am full of thoughts
About them, departed and great.
They were healed by the guttural noise
Your valleys and wild rivers.
They fled from enemies
And they fled here from friends,
To just hear the ringing of steps
Yes, to see the deaf Dali from the mountains.
And I am from the same evil and troubles
He fled, vain with bohemia,
The poet matured in me
With a large epic theme.
I am sweet to me Russian heat.
There is Mayakovsky, there is, besides,
But he, their main staff male,
Sings about traffic jams in Mosselprom.
And Klyuyev, Ladoga clerk,
His poems are like a quilted jacket
But I read them out loud yesterday,
And the canary died in the cage.
There is nothing to count others
They ripen under the cold sun,
Even let the papers
And they do not know how, as it should.
Sorry, the Caucasus, what about them
I said inadvertently
You teach my Russian verse
Kizilov flow with juice,
So that, turning back to Moscow,
I could be the most beautiful poem
Forget the unnecessary longing
And do not be friends forever with Bohemia.
And that one in my country
I could repeat the farewell at my hour:
“Don't sing, beauty, with me
You are sad songs of Georgia. "
September 1924
Tiflis
Другие песни исполнителя: