Записки на Теле - Дни меланхолии
текст песни
53
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Записки на Теле - Дни меланхолии - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
* * * Понедельник. Ухожу* * *
Утро понедельника, шаги стирают брусчатку старой, центральной улицы.
Женщина с коляской, спешка, теснота, старик с протянутой рукой сутулится.
Время уточняется звоном двух колоколен с интервалом десятой доле секунды.
Солнце со всей своей щедростью дарит ощущения догорающей свежей плоти.
Пешеходные переходы подчиняются поломанному светофору, полосы стерты годами.
Ноги скользят по раскаленному асфальту,навстречу поблекшим, доживающим домам.
Мост извиваться как горбатый старик, отработавший токарь, ветеран мировой войны.
Телефонное "доброе утро", кости со скрипом поддаются желаниям темной стороны.
* * * Вторник. Существую * * *
Я вдруг почувствовал, как моя правая нога закутывается в свежее асфальтное полотно.
Жара градусов в тридцать с поблекшими красками вывесок магазинов различного хлама.
Прохожие плывут в своем внутреннем мире, опираясь на поручни сформированных точек зрения.
Пытаясь идеализировать свою жизнь под каноны модных журналов, на которые смотрю с презрением.
Выставочные центры забиты картинами современных художников и скульпторов за двадцать.
Девочки хипстеры с мальчиками под ручку, художественная богема весной тринадцатого.
Кровопотеря раскрытых ран, кожа бледностью напоминает медленное умерщвление.
Дети экзистенциалистов лежат в заполненных ваннах с почерневшими глазами, оцепенением.
* * * Среда. Тону. * * *
Море наполняется привкусом перетертых временем, утонувших костей.
Чайки с кровожадным взглядом садятся на пирс в поисках идеи.
Люди натирают шинами асфальт, разогревая оболочку пути.
Часы тикают, минуты растворяются секундами, механизмы гниют изнутри.
Трава истоптана чужими следами, ветер гуляет, насквозь продирая тела отчаянных.
Птицы без крыльев, трехлапый котенок застыл наблюдая за паром из чайника.
Белье на веревке больше не раскачивается ветром, краски расползаются лучами теплымы.
Песочницы заполнены материальной пустотой, дети больше не строят замки песочные.
* * * Четверг. Мне уже 23. * * *
Мне уже двадцать три исполнилось в двенадцатом, с грустью приходит осознание.
Жизнь протекает своими впадающими реками, в поисках истоков взаимопонимания.
Вчерашние двадцать три страницы наполнили разум демагогией своего существования.
Меня тошнило от Сартра, его от меня страницами закрытого зачитанного романа.
Мы не сошлись во мнениях, эпохи разделили рукопожатия морщинистых, дряблых пальцев.
Я был слишком молод, хорош собой на восемнадцать, он был уже стариком и страдальцем.
Меня тошнило от людей, бессмысленных страданий, любовных тяжб и самолинчевания.
Он дожидался встречи с девой, что насмехалась, разрушая почву для любовных обещаний.
* * * Пятница. Живой мертвец. * * *
Я живой, я мертвец, мне конец, передавленный колесом жизни хребет.
Мышцы больше не чувствуют боль, разрываясь тканью, которой обтянут скелет.
В деревянном ящике два окна и четыре плотных, забитых заклепками граней.
Одинокий поэт, одинокий трамвай, увозит из города мертвецов для изгнания.
Атрофирован намертво, деградирует мозг, сердце не чувствует чужую плоть.
Рушится старый квартал, мертвые души заполняют морг, а потом в некролог.
Черная биомасса в траурных реках плывет по течению в сторону нетронутых пастбищ.
Перекрыты дороги, вороны обживаются, город превратился в живое кладбище.
Утро понедельника, шаги стирают брусчатку старой, центральной улицы.
Женщина с коляской, спешка, теснота, старик с протянутой рукой сутулится.
Время уточняется звоном двух колоколен с интервалом десятой доле секунды.
Солнце со всей своей щедростью дарит ощущения догорающей свежей плоти.
Пешеходные переходы подчиняются поломанному светофору, полосы стерты годами.
Ноги скользят по раскаленному асфальту,навстречу поблекшим, доживающим домам.
Мост извиваться как горбатый старик, отработавший токарь, ветеран мировой войны.
Телефонное "доброе утро", кости со скрипом поддаются желаниям темной стороны.
* * * Вторник. Существую * * *
Я вдруг почувствовал, как моя правая нога закутывается в свежее асфальтное полотно.
Жара градусов в тридцать с поблекшими красками вывесок магазинов различного хлама.
Прохожие плывут в своем внутреннем мире, опираясь на поручни сформированных точек зрения.
Пытаясь идеализировать свою жизнь под каноны модных журналов, на которые смотрю с презрением.
Выставочные центры забиты картинами современных художников и скульпторов за двадцать.
Девочки хипстеры с мальчиками под ручку, художественная богема весной тринадцатого.
Кровопотеря раскрытых ран, кожа бледностью напоминает медленное умерщвление.
Дети экзистенциалистов лежат в заполненных ваннах с почерневшими глазами, оцепенением.
* * * Среда. Тону. * * *
Море наполняется привкусом перетертых временем, утонувших костей.
Чайки с кровожадным взглядом садятся на пирс в поисках идеи.
Люди натирают шинами асфальт, разогревая оболочку пути.
Часы тикают, минуты растворяются секундами, механизмы гниют изнутри.
Трава истоптана чужими следами, ветер гуляет, насквозь продирая тела отчаянных.
Птицы без крыльев, трехлапый котенок застыл наблюдая за паром из чайника.
Белье на веревке больше не раскачивается ветром, краски расползаются лучами теплымы.
Песочницы заполнены материальной пустотой, дети больше не строят замки песочные.
* * * Четверг. Мне уже 23. * * *
Мне уже двадцать три исполнилось в двенадцатом, с грустью приходит осознание.
Жизнь протекает своими впадающими реками, в поисках истоков взаимопонимания.
Вчерашние двадцать три страницы наполнили разум демагогией своего существования.
Меня тошнило от Сартра, его от меня страницами закрытого зачитанного романа.
Мы не сошлись во мнениях, эпохи разделили рукопожатия морщинистых, дряблых пальцев.
Я был слишком молод, хорош собой на восемнадцать, он был уже стариком и страдальцем.
Меня тошнило от людей, бессмысленных страданий, любовных тяжб и самолинчевания.
Он дожидался встречи с девой, что насмехалась, разрушая почву для любовных обещаний.
* * * Пятница. Живой мертвец. * * *
Я живой, я мертвец, мне конец, передавленный колесом жизни хребет.
Мышцы больше не чувствуют боль, разрываясь тканью, которой обтянут скелет.
В деревянном ящике два окна и четыре плотных, забитых заклепками граней.
Одинокий поэт, одинокий трамвай, увозит из города мертвецов для изгнания.
Атрофирован намертво, деградирует мозг, сердце не чувствует чужую плоть.
Рушится старый квартал, мертвые души заполняют морг, а потом в некролог.
Черная биомасса в траурных реках плывет по течению в сторону нетронутых пастбищ.
Перекрыты дороги, вороны обживаются, город превратился в живое кладбище.
* * * Monday. I'm leaving * * *
Monday morning, steps erase the paving stones of the old, central street.
A woman with a stroller, a hurry, crowding, an old man with an outstretched hand will stoop.
Time is specified by the ringing of two bells with the interval of the tenth of a second.
The sun with all its generosity gives the sensation of the burning fresh flesh.
Pedestrian transitions are subordinate to the broken traffic light, the stripes have been erased for years.
The legs slide along the hot asphalt, towards the fading, living houses.
The bridge wriggle like a humpbacked old man who worked out a turner, a veteran of the World War.
Telephone "Good morning", bones with a creak are succumbing to the desires of the dark side.
* * * Tuesday. I exist * * *
I suddenly felt my right leg was wrapped in a fresh asphalt canvas.
The heat of the degrees of thirty with faded colors of the signs of stores of various trash.
Passers -by are floating in their inner world, based on the handrails of formed points of view.
Trying to idealize my life under the canons of fashion magazines, which I look at with contempt.
Exhibition centers are clogged with paintings by contemporary artists and sculptors over twenty.
Girls hipsters with boys under the pen, artistic bohemia in the spring of the thirteenth.
The blood loss of the open wounds, the skin with pallor resembles a slow killing.
The children of existentialists lie in filled baths with blackened eyes, numbness.
* * * Wednesday. Tone. * * *
The sea is filled with a taste of duffed time, drowning bones.
Seagulls with a bloodthirsty look sit on the pier in search of an idea.
People rub the asphalt with tires, warming up the shell of the path.
The clock is tick, minutes dissolve seconds, mechanisms rot from the inside.
The grass is exhausted by other people's traces, the wind walks, taking through the bodies of the desperate.
Birds without wings, a three -legged kitten froze watching a steam from a teapot.
Lingerie on the rope no longer sways by the wind, the colors creep in the rays of the Teplyma.
The sandboxes are filled with material void, children no longer build sand castles.
* * * Thursday. I'm already 23. * * * *
I have already been twenty -three in the twelfth, with sadness, awareness comes.
Life proceeds with its flowing rivers, in search of the origins of understanding.
Yesterday's twenty -three pages filled the mind with demagogy of their existence.
I was sick of Sartre, from me with the pages of a closed read -read novel.
We did not agree, the era shared the handshakes of wrinkled, flabby fingers.
I was too young, eighteen, he was already an old man and sufferer.
I was sick of people, meaningless suffering, love lawsuits and self -power.
He waited for a meeting with the maiden that he mocked, destroying the ground for love promises.
* * * Friday. Living Dead. * * *
I am alive, I am a dead man, I am an end, a ridge transmitted by the wheel of life.
The muscles no longer feel pain, torn by the tissue, which is covered with the skeleton.
There are two windows in a wooden box and four dense faces clogged with rivets.
A lone poet, a lone tram, takes away the dead from the city for expulsion.
Atrophilized tightly, degrades the brain, the heart does not feel someone else's flesh.
The old quarter collapses, dead souls fill the morgue, and then into the obituary.
Black biomass in mourning rivers floats with the flow towards untouched pastures.
The roads are blocked, crows settled, the city has turned into a living cemetery.
Monday morning, steps erase the paving stones of the old, central street.
A woman with a stroller, a hurry, crowding, an old man with an outstretched hand will stoop.
Time is specified by the ringing of two bells with the interval of the tenth of a second.
The sun with all its generosity gives the sensation of the burning fresh flesh.
Pedestrian transitions are subordinate to the broken traffic light, the stripes have been erased for years.
The legs slide along the hot asphalt, towards the fading, living houses.
The bridge wriggle like a humpbacked old man who worked out a turner, a veteran of the World War.
Telephone "Good morning", bones with a creak are succumbing to the desires of the dark side.
* * * Tuesday. I exist * * *
I suddenly felt my right leg was wrapped in a fresh asphalt canvas.
The heat of the degrees of thirty with faded colors of the signs of stores of various trash.
Passers -by are floating in their inner world, based on the handrails of formed points of view.
Trying to idealize my life under the canons of fashion magazines, which I look at with contempt.
Exhibition centers are clogged with paintings by contemporary artists and sculptors over twenty.
Girls hipsters with boys under the pen, artistic bohemia in the spring of the thirteenth.
The blood loss of the open wounds, the skin with pallor resembles a slow killing.
The children of existentialists lie in filled baths with blackened eyes, numbness.
* * * Wednesday. Tone. * * *
The sea is filled with a taste of duffed time, drowning bones.
Seagulls with a bloodthirsty look sit on the pier in search of an idea.
People rub the asphalt with tires, warming up the shell of the path.
The clock is tick, minutes dissolve seconds, mechanisms rot from the inside.
The grass is exhausted by other people's traces, the wind walks, taking through the bodies of the desperate.
Birds without wings, a three -legged kitten froze watching a steam from a teapot.
Lingerie on the rope no longer sways by the wind, the colors creep in the rays of the Teplyma.
The sandboxes are filled with material void, children no longer build sand castles.
* * * Thursday. I'm already 23. * * * *
I have already been twenty -three in the twelfth, with sadness, awareness comes.
Life proceeds with its flowing rivers, in search of the origins of understanding.
Yesterday's twenty -three pages filled the mind with demagogy of their existence.
I was sick of Sartre, from me with the pages of a closed read -read novel.
We did not agree, the era shared the handshakes of wrinkled, flabby fingers.
I was too young, eighteen, he was already an old man and sufferer.
I was sick of people, meaningless suffering, love lawsuits and self -power.
He waited for a meeting with the maiden that he mocked, destroying the ground for love promises.
* * * Friday. Living Dead. * * *
I am alive, I am a dead man, I am an end, a ridge transmitted by the wheel of life.
The muscles no longer feel pain, torn by the tissue, which is covered with the skeleton.
There are two windows in a wooden box and four dense faces clogged with rivets.
A lone poet, a lone tram, takes away the dead from the city for expulsion.
Atrophilized tightly, degrades the brain, the heart does not feel someone else's flesh.
The old quarter collapses, dead souls fill the morgue, and then into the obituary.
Black biomass in mourning rivers floats with the flow towards untouched pastures.
The roads are blocked, crows settled, the city has turned into a living cemetery.
Другие песни исполнителя: