И. Растеряев - Дед Агван
текст песни
47
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
И. Растеряев - Дед Агван - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Дед Агван
Я не видал родных дедов,
И видеть мог едва ли:
Все до рождения моего
Они поумирали.
Но я не обделён судьбой,
Я всё равно счастливый.
Был рядом дед, пусть не родной,
Но горячо любимый.
Он был нерусский - из армян,
С деревни, из народа -
Агван Тиграныч Григорян,
Двадцать шестого года.
Он был герой и ветеран -
Такой, что прямо с книжки -
Для всех. А я ему кидал
За шиворот ледышки.
Я про войну всё с детства знал -
Ведь дед, без всякой лажи,
Мне каждый день преподавал
С тарелкой манной каши.
Всё было так: он мирно пас
Овец у Арарата.
И вдруг взяла пошла на нас
Немецкая армада,
Чтобы ни русских, ни армян
Здесь не было в природе,
Но тут подъехал дед Агван,
И он был резко против.
Подъехал, правда, не один…
Стекались, словно реки,
Туда и тысячи грузин,
Казахи и узбеки…
Разноязыкою толпой
Они в окопы сели.
И в тех окопах всей гурьбой
Мгновенно обрусели.
Вместо овец на этот раз
Другие были звери.
И дед в прицел свой
«Тигра» пас, крутил хвоста «Пантере»…
По-русски с ним общенье шло
Сперва не идеально,
Но фразу «Башню сорвало»
Он понимал – буквально.
Я с дедом мог тарелки три
Съедать той самой каши,
Внимая, как они пошли
На Запад пешим маршем.
И, как всегда, в который раз
В итоге накидали…
А дальше шёл такой рассказ,
Как в слёзном сериале:
«Берлин. Апрель. Земля дрожит.
Снаряды, пули – градом…»
И дед по улице бежит
С трофейным автоматом.
Кругом - разбитые дома,
Как гор кавказских гребни.
С собой у деда пять гранат,
Вдруг глядь : на куче щебня
Лежит, скулит от страшных ран,
Один, как щепка в шторме,
Такой же, как и он, пацан,
Но лишь в немецкой форме.
И тычет деду на окно,
Руками объясняет,
Что он у дома своего
Лежит и помирает.
Что там родители его,
Что он берлинский, местный,
Его войною домело
До своего подъезда.
И дед поверх своих поклаж
Хоть был не сильный самый,
Взвалил его, и на этаж -
Туда, где папа с мамой,
Где взрывом балку повело,
Где теплится лампада:
«Встречайте, фрау, своего
Немецкого солдата»…
Дед, говоря про этот миг,
Вдруг сразу изменялся:
Про страшный материнский крик,
Про то, как там остался.
Как в кухне, где горел шандал,
Воды ему нагрели,
Как с грязью ненависть смывал
За годы и недели,
Как спал на белых простынях
Среди войны и ада
И видел сны о мирных днях
В долине Арарата.
Как утром снова он пошёл
К победной близкой дате,
Услышав сзади «Danke schon»,
Ответив им «Прощайте»…
Тут я перебивал всегда,
Дослушивал едва ли:
«Дедуня, что за ерунда?
Давай, как вы стреляли!
Давай, как ты горел в огне,
Чуть не погиб на мине…» -
Неинтересно было мне
Про простыни в Берлине.
Но дед чего-то замолкал,
Шёл за добавкой каши
И кашу снова в рот толкал,
Чтоб стал быстрей я старше…
Его уж нет, а я большой.
И вдруг я докумекал:
В тот день был самый главный бой
За звание человеком.
Я не видал родных дедов,
И видеть мог едва ли:
Все до рождения моего
Они поумирали.
Но я не обделён судьбой,
Я всё равно счастливый.
Был рядом дед, пусть не родной,
Но горячо любимый.
Он был нерусский - из армян,
С деревни, из народа -
Агван Тиграныч Григорян,
Двадцать шестого года.
Он был герой и ветеран -
Такой, что прямо с книжки -
Для всех. А я ему кидал
За шиворот ледышки.
Я про войну всё с детства знал -
Ведь дед, без всякой лажи,
Мне каждый день преподавал
С тарелкой манной каши.
Всё было так: он мирно пас
Овец у Арарата.
И вдруг взяла пошла на нас
Немецкая армада,
Чтобы ни русских, ни армян
Здесь не было в природе,
Но тут подъехал дед Агван,
И он был резко против.
Подъехал, правда, не один…
Стекались, словно реки,
Туда и тысячи грузин,
Казахи и узбеки…
Разноязыкою толпой
Они в окопы сели.
И в тех окопах всей гурьбой
Мгновенно обрусели.
Вместо овец на этот раз
Другие были звери.
И дед в прицел свой
«Тигра» пас, крутил хвоста «Пантере»…
По-русски с ним общенье шло
Сперва не идеально,
Но фразу «Башню сорвало»
Он понимал – буквально.
Я с дедом мог тарелки три
Съедать той самой каши,
Внимая, как они пошли
На Запад пешим маршем.
И, как всегда, в который раз
В итоге накидали…
А дальше шёл такой рассказ,
Как в слёзном сериале:
«Берлин. Апрель. Земля дрожит.
Снаряды, пули – градом…»
И дед по улице бежит
С трофейным автоматом.
Кругом - разбитые дома,
Как гор кавказских гребни.
С собой у деда пять гранат,
Вдруг глядь : на куче щебня
Лежит, скулит от страшных ран,
Один, как щепка в шторме,
Такой же, как и он, пацан,
Но лишь в немецкой форме.
И тычет деду на окно,
Руками объясняет,
Что он у дома своего
Лежит и помирает.
Что там родители его,
Что он берлинский, местный,
Его войною домело
До своего подъезда.
И дед поверх своих поклаж
Хоть был не сильный самый,
Взвалил его, и на этаж -
Туда, где папа с мамой,
Где взрывом балку повело,
Где теплится лампада:
«Встречайте, фрау, своего
Немецкого солдата»…
Дед, говоря про этот миг,
Вдруг сразу изменялся:
Про страшный материнский крик,
Про то, как там остался.
Как в кухне, где горел шандал,
Воды ему нагрели,
Как с грязью ненависть смывал
За годы и недели,
Как спал на белых простынях
Среди войны и ада
И видел сны о мирных днях
В долине Арарата.
Как утром снова он пошёл
К победной близкой дате,
Услышав сзади «Danke schon»,
Ответив им «Прощайте»…
Тут я перебивал всегда,
Дослушивал едва ли:
«Дедуня, что за ерунда?
Давай, как вы стреляли!
Давай, как ты горел в огне,
Чуть не погиб на мине…» -
Неинтересно было мне
Про простыни в Берлине.
Но дед чего-то замолкал,
Шёл за добавкой каши
И кашу снова в рот толкал,
Чтоб стал быстрей я старше…
Его уж нет, а я большой.
И вдруг я докумекал:
В тот день был самый главный бой
За звание человеком.
Grandfather Agwan
I have not seen my grandfathers,
And it could hardly see:
All before my birth
They died.
But I am not deprived of fate
I'm still happy.
There was a grandfather nearby, albeit not a native
But beloved.
He was non -Russian - from the Armenians,
From the village, from the people -
Agnvan Tigranich Grigoryan,
The twenty -sixth year.
He was a hero and a veteran -
Such that right from the book -
For all. And I threw him
Behind the scruff of the ice.
I knew everything since childhood -
After all, grandfather, without any bargain
I taught me every day
With a plate of semolina.
Everything was like this: he pass peacefully
Ararat's sheep.
And suddenly she took it on us
German armada,
So that neither Russians nor Armenians
There was no one in nature
But then Grandfather Agwan drove up,
And he was sharply against.
True, not one rode up ...
Flocked like rivers,
Thousands of Georgians there,
Kazakhs and Uzbeks ...
A multilingual crowd
They got into the trenches.
And in those trenches with a whole gouns
Instantly raveled.
Instead of sheep this time
The others were animals.
And grandfather in the sight of his own
"Tiger" pass, twisted the tail "Panther" ...
In Russian, the common went with him
First not perfect
But the phrase "tower tore off"
He understood - literally.
I could have three plates with my grandfather
Eat the same porridge
Listening to how they went
To the west by foot march.
And, as always, once again
In the end, they threw it ...
And then there was such a story
Like in a tender series:
"Berlin. April. The earth is trembling.
Shells, bullets - hail ... "
And the grandfather runs along the street
With a trophy automatic.
Around - broken houses,
Like the mountains of the Caucasian crests.
Grandfather has five grenades with him,
Suddenly look: on a bunch of crushed stone
Lies, whine from terrible wounds,
One, like a chip in a storm,
The same as him, kid,
But only in German form.
And pokes grandfather on the window
Explains with his hands
That he is at his house
Lies and dies.
What is his parents there,
That he is Berlin, local,
His war is dominated
Before your entrance.
And grandfather on top of his luggage
At least it was not strong
Heaned him, and to the floor -
Where dad with mom,
Where the beam led the beam,
Where the lamp is warming up:
“Meet, Frau, your
German soldier "...
Grandfather, talking about this moment,
Suddenly changed immediately:
About a terrible maternal cry,
About how it remained there.
Like in the kitchen where the Shandal was burning,
Water was heated,
How to wash off the mud
Over the years and weeks,
How I slept on white sheets
Among the war and hell
And saw dreams about peaceful days
In the Ararat Valley.
How in the morning he went again
To the victorious close date,
Hearing the “Danke Schon” behind,
By answering them "goodbye" ...
Here I always interrupted
He listened hardly:
“Grandfather, what kind of nonsense?
Come on, how you shot!
Come on how you burned in fire,
Almost died on a mine ... " -
It was not interesting to me
About the sheets in Berlin.
But the grandfather fell silent for something
Walked behind the adding porridge
And porridge again pushed into his mouth,
So that I am faster I am older ...
He is not, but I am big.
And suddenly I documented:
That day was the most important fight
For the title of man.
I have not seen my grandfathers,
And it could hardly see:
All before my birth
They died.
But I am not deprived of fate
I'm still happy.
There was a grandfather nearby, albeit not a native
But beloved.
He was non -Russian - from the Armenians,
From the village, from the people -
Agnvan Tigranich Grigoryan,
The twenty -sixth year.
He was a hero and a veteran -
Such that right from the book -
For all. And I threw him
Behind the scruff of the ice.
I knew everything since childhood -
After all, grandfather, without any bargain
I taught me every day
With a plate of semolina.
Everything was like this: he pass peacefully
Ararat's sheep.
And suddenly she took it on us
German armada,
So that neither Russians nor Armenians
There was no one in nature
But then Grandfather Agwan drove up,
And he was sharply against.
True, not one rode up ...
Flocked like rivers,
Thousands of Georgians there,
Kazakhs and Uzbeks ...
A multilingual crowd
They got into the trenches.
And in those trenches with a whole gouns
Instantly raveled.
Instead of sheep this time
The others were animals.
And grandfather in the sight of his own
"Tiger" pass, twisted the tail "Panther" ...
In Russian, the common went with him
First not perfect
But the phrase "tower tore off"
He understood - literally.
I could have three plates with my grandfather
Eat the same porridge
Listening to how they went
To the west by foot march.
And, as always, once again
In the end, they threw it ...
And then there was such a story
Like in a tender series:
"Berlin. April. The earth is trembling.
Shells, bullets - hail ... "
And the grandfather runs along the street
With a trophy automatic.
Around - broken houses,
Like the mountains of the Caucasian crests.
Grandfather has five grenades with him,
Suddenly look: on a bunch of crushed stone
Lies, whine from terrible wounds,
One, like a chip in a storm,
The same as him, kid,
But only in German form.
And pokes grandfather on the window
Explains with his hands
That he is at his house
Lies and dies.
What is his parents there,
That he is Berlin, local,
His war is dominated
Before your entrance.
And grandfather on top of his luggage
At least it was not strong
Heaned him, and to the floor -
Where dad with mom,
Where the beam led the beam,
Where the lamp is warming up:
“Meet, Frau, your
German soldier "...
Grandfather, talking about this moment,
Suddenly changed immediately:
About a terrible maternal cry,
About how it remained there.
Like in the kitchen where the Shandal was burning,
Water was heated,
How to wash off the mud
Over the years and weeks,
How I slept on white sheets
Among the war and hell
And saw dreams about peaceful days
In the Ararat Valley.
How in the morning he went again
To the victorious close date,
Hearing the “Danke Schon” behind,
By answering them "goodbye" ...
Here I always interrupted
He listened hardly:
“Grandfather, what kind of nonsense?
Come on, how you shot!
Come on how you burned in fire,
Almost died on a mine ... " -
It was not interesting to me
About the sheets in Berlin.
But the grandfather fell silent for something
Walked behind the adding porridge
And porridge again pushed into his mouth,
So that I am faster I am older ...
He is not, but I am big.
And suddenly I documented:
That day was the most important fight
For the title of man.
Другие песни исполнителя: