Игорь Егиков - Иосиф Бродский - Исп. Ирина Воронцова
текст песни
24
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Игорь Егиков - Иосиф Бродский - Исп. Ирина Воронцова - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесённом снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим "ты",
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звёзд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
задув свечу пред тем, как лечь.
Поскольку больше дней, чем свеч,
сулит нам календарь.
Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть,
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.
И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймешь, что скупость – лишь залог
того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам
– чистосердечный дар.
Плывёт в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу жёлтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывёт в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывёт в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывёт в тоске необъяснимой.
Плывёт во мгле замоскворецкой,
плывёт в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на жёлтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывёт красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывёт в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льётся мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несёт сочельник
над головою.
Твой Новый год по тёмно-синей
волне средь моря городского
плывёт в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнётся снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнётся вправо,
качнувшись влево.
Добрый путь, добрый путь, возвращайся с деньгами и славой.
Добрый путь, добрый путь, о как ты далека, Боже правый!
О куда ты спешишь, по бескрайней земле пробегая,
как здесь нету тебя! Ты как будто мертва, дорогая.
B этой новой стране непорочный асфальт под ногою,
твои руки и грудь – ты становишься смело другою,
в этой новой стране, там, где ты обнимаешь и дышишь,
говоришь в микрофон, но на свете кого-то не слышишь.
Сохраняю твой лик, устремлённый на миг в безнадежность, –
безразличный тебе – за твою уходящую нежность,
за твою одинокость, за слепую твою однодумность,
за смятенье твоё, за твою молчаливую юность.
Всё, что ты обгоняешь, отстраняешь, приносишься мимо,
всё, что было и есть, всё, что будет тобою гонимо, --
ночью, днём ли, зимою ли, летом, весною
и в осенних полях, – это всё остается со мною.
Принимаю твой дар, твой безвольный, бездумный подарок,
грех отмытый, чтоб жизнь распахнулась, как тысяча арок,
а быть может, сигнал – дружелюбный – о прожитой жизни,
чтоб не сбиться с пути на твоей невредимой отчизне.
До свиданья! Прощай! Там не ты – это кто-то другая,
до свиданья, прощай, до свиданья,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесённом снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим "ты",
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.
Волхвы забудут адрес твой.
Не будет звёзд над головой.
И только ветра сиплый вой
расслышишь ты, как встарь.
Ты сбросишь тень с усталых плеч,
задув свечу пред тем, как лечь.
Поскольку больше дней, чем свеч,
сулит нам календарь.
Что это? Грусть? Возможно, грусть.
Напев, знакомый наизусть,
Он повторяется. И пусть.
Пусть повторится впредь.
Пусть он звучит и в смертный час,
как благодарность уст и глаз
тому, что заставляет нас
порою вдаль смотреть.
И молча глядя в потолок,
поскольку явно пуст чулок,
поймешь, что скупость – лишь залог
того, что слишком стар.
Что поздно верить чудесам.
И, взгляд подняв свой к небесам,
ты вдруг почувствуешь, что сам
– чистосердечный дар.
Плывёт в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу жёлтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.
Плывёт в тоске необъяснимой
пчелиный ход сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.
Плывёт в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывёт в тоске необъяснимой.
Плывёт во мгле замоскворецкой,
плывёт в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на жёлтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый год, под воскресенье,
плывёт красотка записная,
своей тоски не объясняя.
Плывёт в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льётся мед огней вечерних
и пахнет сладкою халвою,
ночной пирог несёт сочельник
над головою.
Твой Новый год по тёмно-синей
волне средь моря городского
плывёт в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнётся снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнётся вправо,
качнувшись влево.
Добрый путь, добрый путь, возвращайся с деньгами и славой.
Добрый путь, добрый путь, о как ты далека, Боже правый!
О куда ты спешишь, по бескрайней земле пробегая,
как здесь нету тебя! Ты как будто мертва, дорогая.
B этой новой стране непорочный асфальт под ногою,
твои руки и грудь – ты становишься смело другою,
в этой новой стране, там, где ты обнимаешь и дышишь,
говоришь в микрофон, но на свете кого-то не слышишь.
Сохраняю твой лик, устремлённый на миг в безнадежность, –
безразличный тебе – за твою уходящую нежность,
за твою одинокость, за слепую твою однодумность,
за смятенье твоё, за твою молчаливую юность.
Всё, что ты обгоняешь, отстраняешь, приносишься мимо,
всё, что было и есть, всё, что будет тобою гонимо, --
ночью, днём ли, зимою ли, летом, весною
и в осенних полях, – это всё остается со мною.
Принимаю твой дар, твой безвольный, бездумный подарок,
грех отмытый, чтоб жизнь распахнулась, как тысяча арок,
а быть может, сигнал – дружелюбный – о прожитой жизни,
чтоб не сбиться с пути на твоей невредимой отчизне.
До свиданья! Прощай! Там не ты – это кто-то другая,
до свиданья, прощай, до свиданья,
Out of now with love, above Martrab,
dear, respected, cute, but not important
even who, for the devil's devil
frankly, not to remember anymore, not yours, but
and nobody faithful friend welcomes you from one
Of the five continents holding on cowboys.
I loved you more than angels and myself
And therefore then now
From you than both of them.
Far, late at night, in the valley, at the very bottom,
In a town, covered with snow on the door handle,
Carrying at night on the sheet
as not said below, at least
I whip the pillow with the mumbled "you"
beyond the mountains, which is the end and the edges,
In the dark with your whole body, your features
Like a crazy mirror, repeating.
The magi will forget your address.
There will be no stars over your head.
And only the wind is sipper howl
You hear how to get up.
You will drop a shadow from tired shoulders,
By blowing a candle before lying.
Since there are more days than a candle,
The calendar promises us.
What is this? Sadness? Perhaps sadness.
A melting, familiar by heart,
It is repeated. Let it go.
Let it happen again.
Let it sound in the death hour
Like gratitude to the mouth and eye
what makes us
Sometimes look into the distance.
And silently looking at the ceiling
since it is clearly empty stocking
You will understand that stinginess is just a key
The fact that is too old.
What is late to believe miracles.
And, raising his eyes to heaven,
You suddenly feel that you yourself
- A sincere gift.
Floats in the longing of inexplicable
Among the brick inspection
The night boat is unhappy
From the Alexander Garden,
The night flashlight is unconvinial,
A lifting rose is similar,
Above the head of their loved ones
At the feet of passers -by.
Floats in the longing of inexplicable
The bee move somnambul, drunkards.
In the night capital of a photograph
The foreigner made sadly
and leaves for the horde
taxi with sick riders,
and the dead are in the arms
With mansions.
Floats in the longing of inexplicable
Singer singer in the capital,
stands at the kerosene shop
The sad janitor is chubby,
hurry on the street of a nondescript
The lover is old and beautiful.
Midnight train is a newlywed
Sails in the longing inexplicable.
Floats in the darkness of Zamoskvoretskaya,
Swims into the misfortune of random,
Jewish reprimand wanders
On the yellow staircase sad,
And from love to gloomy
On New Year, Sunday,
The beauty is floating,
without explaining your longing.
Sails in the eyes of a cold evening
Snowflakes tremble on the carriage
frosty wind, pale wind
He will cover the red palms
and pouring the honey of evening lights
And it smells of sweet halva
Night Pie carries the Christmas Eve
Above the head.
Your New Year is dark blue
Wave in the middle of the sea of urban
floats in the longing inexplicable,
As if life will begin again
as if there will be light and glory
Good day and plenty of bread
as if life will swing to the right,
Swing to the left.
Good path, good path, come back with money and glory.
Good path, good path, oh how far you are, God's right!
Where are you in a hurry, running around the endless earth,
How you are not here! You are as if dead, dear.
In this new country, immaculate asphalt under the leg,
Your hands and chest - you become boldly different
In this new country, where you hug and breathe,
You speak to the microphone, but you don’t hear someone in the world.
I keep your face, directed for a moment in hopelessness, -
indifferent to you - for your outgoing tenderness,
For your loneliness, for your blind one -thought,
For your confusion, for your silent youth.
All that you overtake, remove, you are brought by,
Everything that was and is, everything that will be persecuted, -
at night, in the afternoon, in winter, in the summer, spring
And in the autumn fields - this all remains with me.
I accept your gift, your limp, thoughtless gift,
sin washed, so that life swings over like a thousand arches,
And perhaps the signal is friendly - about the life of life,
So as not to go astray on your unharmed homeland.
Goodbye! Goodbye! It’s not you there-this is someone else
Goodbye, goodbye, goodbye,
dear, respected, cute, but not important
even who, for the devil's devil
frankly, not to remember anymore, not yours, but
and nobody faithful friend welcomes you from one
Of the five continents holding on cowboys.
I loved you more than angels and myself
And therefore then now
From you than both of them.
Far, late at night, in the valley, at the very bottom,
In a town, covered with snow on the door handle,
Carrying at night on the sheet
as not said below, at least
I whip the pillow with the mumbled "you"
beyond the mountains, which is the end and the edges,
In the dark with your whole body, your features
Like a crazy mirror, repeating.
The magi will forget your address.
There will be no stars over your head.
And only the wind is sipper howl
You hear how to get up.
You will drop a shadow from tired shoulders,
By blowing a candle before lying.
Since there are more days than a candle,
The calendar promises us.
What is this? Sadness? Perhaps sadness.
A melting, familiar by heart,
It is repeated. Let it go.
Let it happen again.
Let it sound in the death hour
Like gratitude to the mouth and eye
what makes us
Sometimes look into the distance.
And silently looking at the ceiling
since it is clearly empty stocking
You will understand that stinginess is just a key
The fact that is too old.
What is late to believe miracles.
And, raising his eyes to heaven,
You suddenly feel that you yourself
- A sincere gift.
Floats in the longing of inexplicable
Among the brick inspection
The night boat is unhappy
From the Alexander Garden,
The night flashlight is unconvinial,
A lifting rose is similar,
Above the head of their loved ones
At the feet of passers -by.
Floats in the longing of inexplicable
The bee move somnambul, drunkards.
In the night capital of a photograph
The foreigner made sadly
and leaves for the horde
taxi with sick riders,
and the dead are in the arms
With mansions.
Floats in the longing of inexplicable
Singer singer in the capital,
stands at the kerosene shop
The sad janitor is chubby,
hurry on the street of a nondescript
The lover is old and beautiful.
Midnight train is a newlywed
Sails in the longing inexplicable.
Floats in the darkness of Zamoskvoretskaya,
Swims into the misfortune of random,
Jewish reprimand wanders
On the yellow staircase sad,
And from love to gloomy
On New Year, Sunday,
The beauty is floating,
without explaining your longing.
Sails in the eyes of a cold evening
Snowflakes tremble on the carriage
frosty wind, pale wind
He will cover the red palms
and pouring the honey of evening lights
And it smells of sweet halva
Night Pie carries the Christmas Eve
Above the head.
Your New Year is dark blue
Wave in the middle of the sea of urban
floats in the longing inexplicable,
As if life will begin again
as if there will be light and glory
Good day and plenty of bread
as if life will swing to the right,
Swing to the left.
Good path, good path, come back with money and glory.
Good path, good path, oh how far you are, God's right!
Where are you in a hurry, running around the endless earth,
How you are not here! You are as if dead, dear.
In this new country, immaculate asphalt under the leg,
Your hands and chest - you become boldly different
In this new country, where you hug and breathe,
You speak to the microphone, but you don’t hear someone in the world.
I keep your face, directed for a moment in hopelessness, -
indifferent to you - for your outgoing tenderness,
For your loneliness, for your blind one -thought,
For your confusion, for your silent youth.
All that you overtake, remove, you are brought by,
Everything that was and is, everything that will be persecuted, -
at night, in the afternoon, in winter, in the summer, spring
And in the autumn fields - this all remains with me.
I accept your gift, your limp, thoughtless gift,
sin washed, so that life swings over like a thousand arches,
And perhaps the signal is friendly - about the life of life,
So as not to go astray on your unharmed homeland.
Goodbye! Goodbye! It’s not you there-this is someone else
Goodbye, goodbye, goodbye,