Иосиф Бродский - Anno Domini
текст песни
12
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Иосиф Бродский - Anno Domini - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Провинция справляет Рождество.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках -- толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня -- мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца --
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье -- сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу -- Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
Дворец Наместника увит омелой,
и факелы дымятся у крыльца.
В проулках -- толчея и озорство.
Веселый, праздный, грязный, очумелый
народ толпится позади дворца.
Наместник болен. Лежа на одре,
покрытый шалью, взятой в Альказаре,
где он служил, он размышляет о
жене и о своем секретаре,
внизу гостей приветствующих в зале.
Едва ли он ревнует. Для него
сейчас важней замкнуться в скорлупе
болезней, снов, отсрочки перевода
на службу в Метрополию. Зане
он знает, что для праздника толпе
совсем не обязательна свобода;
по этой же причине и жене
он позволяет изменять. О чем
он думал бы, когда б его не грызли
тоска, припадки? Если бы любил?
Невольно зябко поводя плечом,
он гонит прочь пугающие мысли.
...Веселье в зале умеряет пыл,
но все же длится. Сильно опьянев,
вожди племен стеклянными глазами
взирают в даль, лишенную врага.
Их зубы, выражавшие их гнев,
как колесо, что сжато тормозами,
застряли на улыбке, и слуга
подкладывает пищу им. Во сне
кричит купец. Звучат обрывки песен.
Жена Наместника с секретарем
выскальзывают в сад. И на стене
орел имперский, выклевавший печень
Наместника, глядит нетопырем...
И я, писатель, повидавший свет,
пересекавший на осле экватор,
смотрю в окно на спящие холмы
и думаю о сходстве наших бед:
его не хочет видеть Император,
меня -- мой сын и Цинтия. И мы,
мы здесь и сгинем. Горькую судьбу
гордыня не возвысит до улики,
что отошли от образа Творца.
Все будут одинаковы в гробу.
Так будем хоть при жизни разнолики!
Зачем куда-то рваться из дворца --
отчизне мы не судьи. Меч суда
погрязнет в нашем собственном позоре:
наследники и власть в чужих руках.
Как хорошо, что не плывут суда!
Как хорошо, что замерзает море!
Как хорошо, что птицы в облаках
субтильны для столь тягостных телес!
Такого не поставишь в укоризну.
Но может быть находится как раз
к их голосам в пропорции наш вес.
Пускай летят поэтому в отчизну.
Пускай орут поэтому за нас.
Отечество... чужие господа
у Цинтии в гостях над колыбелью
склоняются, как новые волхвы.
Младенец дремлет. Теплится звезда,
как уголь под остывшею купелью.
И гости, не коснувшись головы,
нимб заменяют ореолом лжи,
а непорочное зачатье -- сплетней,
фигурой умолчанья об отце...
Дворец пустеет. Гаснут этажи.
Один. Другой. И, наконец, последний.
И только два окна во всем дворце
горят: мое, где, к факелу спиной,
смотрю, как диск луны по редколесью
скользит и вижу -- Цинтию, снега;
Наместника, который за стеной
всю ночь безмолвно борется с болезнью
и жжет огонь, чтоб различить врага.
Враг отступает. Жидкий свет зари,
чуть занимаясь на Востоке мира,
вползает в окна, норовя взглянуть
на то, что совершается внутри,
и, натыкаясь на остатки пира,
колеблется. Но продолжает путь.
The province celebrates Christmas.
The governor’s palace will be seen oely,
And the torches are steaming at the porch.
In the alleys - crowds and mischief.
Cheerful, idle, dirty, crazy
The people crowded behind the palace.
The governor is sick. Lying on the bed
covered with a shawl taken in Alcacar,
where he served, he reflects on
wife and about his secretary,
At the bottom of the guests welcome in the hall.
He is hardly jealous. For him
Now it is more important to close in the shell
diseases, dreams, delayed translation
to serve in the metropolis. Zane
He knows that for the holiday the crowd
Freedom is not obligatory;
For the same reason and wife
It allows you to change. About what
He would have thought when he had not been nibbled
Longing, seizures? If you loved?
Involuntarily shaking his shoulder
He drives frightening thoughts.
... The fun in the hall is dead fervor,
But still lasts. Strongly intoxianev
The leaders of the tribes with glass eyes
They look at the distance, devoid of the enemy.
Their teeth, expressing their anger,
like a wheel, which is compressed with brakes,
stuck on a smile, and a servant
Puts food for them. In a dream
The merchant screams. Scraps of songs sound.
Viceroy wife with secretary
Sumped into the garden. And on the wall
Imperial eagle, obstructed liver
Viceroy, looks in an inaccurate ...
And I, a writer who has seen the light,
The equator crossed on a donkey,
I look out the window at the sleeping hills
And I think about the similarity of our troubles:
The emperor does not want to see him
Me is my son and zintia. And we,
We will perish here. A bitter fate
Pride will not exalt the evidence,
that they moved away from the image of the Creator.
Everyone will be the same in the coffin.
So we will at least be different during life!
Why break from the palace somewhere-
The homeland we are not a judge. The sword of the court
It will be bent in our own shame:
Heirs and power in the wrong hands.
It’s good that ships are not floating!
It’s good that the sea freezes!
How good that birds are in the clouds
Subtable for such painful bodies!
You can’t put this in reproach.
But it can be just
To their voices in the proportion of our weight.
Let them fly therefore in the homeland.
Let them yell therefore for us.
Fatherland ... Alien gentlemen
at Qinthia visiting the cradle
They are inclined, like new magi.
The baby is asleep. The star is warming
Like coal under a cooled font.
And the guests, without touching his head,
The halo is replaced by a halo of lies
And the immaculate attachment is gossip,
Figure of silence about the father ...
The palace is empty. The floors go out.
One. Another. And finally, the last.
And only two windows in the entire palace
burn: mine, where, to the torch with my back,
I watch how the disk of the moon by the editorial
glides and see - zintia, snow;
A governor who is behind the wall
All night is silently fighting the disease
And the fire burns to distinguish the enemy.
The enemy retreats. Dawn liquid light,
Striving a little in the east of the world,
crawls out the windows, stringing to look
on what is done inside,
And, stuck on the remains of the feast,
hesitates. But continues the way.
The governor’s palace will be seen oely,
And the torches are steaming at the porch.
In the alleys - crowds and mischief.
Cheerful, idle, dirty, crazy
The people crowded behind the palace.
The governor is sick. Lying on the bed
covered with a shawl taken in Alcacar,
where he served, he reflects on
wife and about his secretary,
At the bottom of the guests welcome in the hall.
He is hardly jealous. For him
Now it is more important to close in the shell
diseases, dreams, delayed translation
to serve in the metropolis. Zane
He knows that for the holiday the crowd
Freedom is not obligatory;
For the same reason and wife
It allows you to change. About what
He would have thought when he had not been nibbled
Longing, seizures? If you loved?
Involuntarily shaking his shoulder
He drives frightening thoughts.
... The fun in the hall is dead fervor,
But still lasts. Strongly intoxianev
The leaders of the tribes with glass eyes
They look at the distance, devoid of the enemy.
Their teeth, expressing their anger,
like a wheel, which is compressed with brakes,
stuck on a smile, and a servant
Puts food for them. In a dream
The merchant screams. Scraps of songs sound.
Viceroy wife with secretary
Sumped into the garden. And on the wall
Imperial eagle, obstructed liver
Viceroy, looks in an inaccurate ...
And I, a writer who has seen the light,
The equator crossed on a donkey,
I look out the window at the sleeping hills
And I think about the similarity of our troubles:
The emperor does not want to see him
Me is my son and zintia. And we,
We will perish here. A bitter fate
Pride will not exalt the evidence,
that they moved away from the image of the Creator.
Everyone will be the same in the coffin.
So we will at least be different during life!
Why break from the palace somewhere-
The homeland we are not a judge. The sword of the court
It will be bent in our own shame:
Heirs and power in the wrong hands.
It’s good that ships are not floating!
It’s good that the sea freezes!
How good that birds are in the clouds
Subtable for such painful bodies!
You can’t put this in reproach.
But it can be just
To their voices in the proportion of our weight.
Let them fly therefore in the homeland.
Let them yell therefore for us.
Fatherland ... Alien gentlemen
at Qinthia visiting the cradle
They are inclined, like new magi.
The baby is asleep. The star is warming
Like coal under a cooled font.
And the guests, without touching his head,
The halo is replaced by a halo of lies
And the immaculate attachment is gossip,
Figure of silence about the father ...
The palace is empty. The floors go out.
One. Another. And finally, the last.
And only two windows in the entire palace
burn: mine, where, to the torch with my back,
I watch how the disk of the moon by the editorial
glides and see - zintia, snow;
A governor who is behind the wall
All night is silently fighting the disease
And the fire burns to distinguish the enemy.
The enemy retreats. Dawn liquid light,
Striving a little in the east of the world,
crawls out the windows, stringing to look
on what is done inside,
And, stuck on the remains of the feast,
hesitates. But continues the way.
Другие песни исполнителя: