Раз-два-три, ветер изменится - Глава 11 отрывок 1
текст песни
6
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 11 отрывок 1 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Мы живем в параллельном мире, где я просыпаюсь от того, что Ганнибал целует мою шею. Первые несколько секунд я мучительно медленно пытаюсь понять, где нахожусь, а потом, увидев керамическую белую чашку, поставленную перед сном на прикроватной тумбочке, чтобы мне не нужно было спускаться на кухню среди ночи, я вспоминаю. Я вспоминаю, что вот уже три недели как я, будто бы случайно, остаюсь на ночь в его доме. Такси, о котором я вспомнил за десять минут до полуночи, опаздывает, и Ганнибал сообщает тем же тихим голосом, каким недавно отменял мой вызов машины, что он не может отпустить меня домой в такую темноту. Следуя какой-то роковой схеме сессии, во время которых мы обсуждаем музыку и искусство (Ганнибал говорит – я слушаю), заканчиваются на час или два позже, когда воздух гудит от разговоров, и я тереблю воротник рубашки.
Или – другой вариант развития событий – мы просто по-идиотски молчим, глядя друг на друга, пока я не пересаживаюсь на подлокотник его кресла, и доктор Лектер не обхватывает меня рукой за талию. И это почему-то слишком правильно. И почему-то именно тогда я и успокаиваюсь, чувствуя его ровное горячее дыхание около своих ребер.
Меня ужасает его отношение ко мне: он всегда предупредителен, вежлив, тактичен и ласков. Он узнает мой любимый сорт чая, достает из шкафа для меня одеяло, он уступает мне собственную подушку, а потом, в одну из ночей, когда я просыпаюсь от собственного крика и шарю в темноте гостиной, стараясь найти выключатель, он устало массирует свою шею, стоя на лестнице, и бросает: «Поднимайся».
Ганнибал укладывается за моей спиной, и, в то время как я с осторожностью ворочаюсь на бязевых простынях, прихватывает меня за волосы на затылке.
- Спи, - говорит он и дотрагивается губами до плеча. Мой голос больше похож на сдавленную истерику:
- Я соскальзываю с простыней, - о, конечно, Ганнибал знает, что это всего лишь повод, очень жалкая и достойная сочувствия попытка заснуть рядом с ним, и, тем не менее, он перехватывает меня рукой через живот и прижимает к себе.
- Я держу тебя, - у него хриплый сонный голос, и в ту ночь впервые за долгое время мне не снится ничего.
Ганнибал охраняет мой сон, Ганнибал защищает меня.
В тот вечер и все последующие вечера перед сном он водит ладонью по моим волосам, пропускает между пальцев прядь и дотрагивается подушечками до затылка. Это носит характер самоубийственной нежности: его легкие прикосновение к моей коже, которые расплываются пятнами тепла. Впервые в жизни я чувствую себя свободным от кошмаров и тягучей боли, которая липкой пленкой покрывала меня на протяжении последних лет. Я чувствую себя в безопасности.
В окно ветер бросает пригоршни снега и с пронзительным скрипом сгибает стволы деревьев – Ганнибал лишь крепче обнимает меня и укутывает одеялом.
Пока я не сплю и вглядываюсь в темный угол комнаты, я перебираю ощущения, спрятанные внутри себя: страх, боль, обида, тоска, одиночества и, совсем неожиданно, удивительное чувство спасения. В ту зиму я был спасенным, я был спасенным от самого себя. В ту зиму Ганнибал забрал меня из ада, который другие люди называли моей жизнью, однако вопрос, почему он это сделал, и на сегодняшний день остается открытым. Ганнибал не был добр, не был отзывчив, он не питал особенного пристрастия к гуманизму или концепции помощи ближнему – Ганнибал преследовал собственные интересы, но в тот момент я старался не думать об этом.
Когда тебя спасают, ты забываешь критически отнестись к тому, что с тобой происходит. Какая разница, что от спасителя разит пятицентовыми сигаретами; какая разница, что у него заплывшие глаза и аллергия по всей шее; какая разница, если он появился и боль прошла. Очень многое можно простить человеку, который делает посильным бремя твоей жизни.
Или – другой вариант развития событий – мы просто по-идиотски молчим, глядя друг на друга, пока я не пересаживаюсь на подлокотник его кресла, и доктор Лектер не обхватывает меня рукой за талию. И это почему-то слишком правильно. И почему-то именно тогда я и успокаиваюсь, чувствуя его ровное горячее дыхание около своих ребер.
Меня ужасает его отношение ко мне: он всегда предупредителен, вежлив, тактичен и ласков. Он узнает мой любимый сорт чая, достает из шкафа для меня одеяло, он уступает мне собственную подушку, а потом, в одну из ночей, когда я просыпаюсь от собственного крика и шарю в темноте гостиной, стараясь найти выключатель, он устало массирует свою шею, стоя на лестнице, и бросает: «Поднимайся».
Ганнибал укладывается за моей спиной, и, в то время как я с осторожностью ворочаюсь на бязевых простынях, прихватывает меня за волосы на затылке.
- Спи, - говорит он и дотрагивается губами до плеча. Мой голос больше похож на сдавленную истерику:
- Я соскальзываю с простыней, - о, конечно, Ганнибал знает, что это всего лишь повод, очень жалкая и достойная сочувствия попытка заснуть рядом с ним, и, тем не менее, он перехватывает меня рукой через живот и прижимает к себе.
- Я держу тебя, - у него хриплый сонный голос, и в ту ночь впервые за долгое время мне не снится ничего.
Ганнибал охраняет мой сон, Ганнибал защищает меня.
В тот вечер и все последующие вечера перед сном он водит ладонью по моим волосам, пропускает между пальцев прядь и дотрагивается подушечками до затылка. Это носит характер самоубийственной нежности: его легкие прикосновение к моей коже, которые расплываются пятнами тепла. Впервые в жизни я чувствую себя свободным от кошмаров и тягучей боли, которая липкой пленкой покрывала меня на протяжении последних лет. Я чувствую себя в безопасности.
В окно ветер бросает пригоршни снега и с пронзительным скрипом сгибает стволы деревьев – Ганнибал лишь крепче обнимает меня и укутывает одеялом.
Пока я не сплю и вглядываюсь в темный угол комнаты, я перебираю ощущения, спрятанные внутри себя: страх, боль, обида, тоска, одиночества и, совсем неожиданно, удивительное чувство спасения. В ту зиму я был спасенным, я был спасенным от самого себя. В ту зиму Ганнибал забрал меня из ада, который другие люди называли моей жизнью, однако вопрос, почему он это сделал, и на сегодняшний день остается открытым. Ганнибал не был добр, не был отзывчив, он не питал особенного пристрастия к гуманизму или концепции помощи ближнему – Ганнибал преследовал собственные интересы, но в тот момент я старался не думать об этом.
Когда тебя спасают, ты забываешь критически отнестись к тому, что с тобой происходит. Какая разница, что от спасителя разит пятицентовыми сигаретами; какая разница, что у него заплывшие глаза и аллергия по всей шее; какая разница, если он появился и боль прошла. Очень многое можно простить человеку, который делает посильным бремя твоей жизни.
We live in a parallel world where I wake up to Hannibal kissing my neck. For the first few seconds, I'm agonizingly slow trying to figure out where I am, and then, seeing the ceramic white cup placed on the nightstand before bed so I don't have to go down to the kitchen in the middle of the night, I remember. I remember that for three weeks now I have, as if by accident, stayed overnight at his house. The taxi, which I remembered ten minutes before midnight, is late, and Hannibal says in the same quiet voice with which he recently canceled my call for a car that he cannot let me go home in such darkness. Following some fateful pattern, the sessions during which we discuss music and art (Hannibal speaks, I listen) end an hour or two later, with the air buzzing with conversation and me fiddling with my shirt collar.
Or - another scenario - we just remain idiotically silent, looking at each other, until I move to the arm of his chair and Dr. Lecter wraps his arm around my waist. And for some reason this is too true. And for some reason, it was then that I calmed down, feeling his even hot breath near my ribs.
I am horrified by his attitude towards me: he is always helpful, polite, tactful and affectionate. He recognizes my favorite type of tea, takes a blanket out of the closet for me, he gives me my own pillow, and then, one night, when I wake up from my own scream and fumble in the darkness of the living room, trying to find the light switch, he wearily massages his neck, standing on the stairs, and says: “Come up.”
Hannibal lies down behind me, and while I carefully toss and turn on the calico sheets, he grabs the hair at the back of my head.
“Sleep,” he says and touches his lips to his shoulder. My voice is more like a strangled hysteria:
“I’m slipping off the sheets,” oh, of course, Hannibal knows that this is just an excuse, a very pathetic and pathetic attempt to sleep next to him, and, nevertheless, he grabs me with his hand over my stomach and presses me to him.
“I’m holding you,” his voice is hoarse and sleepy, and that night for the first time in a long time I didn’t dream of anything.
Hannibal guards my sleep, Hannibal protects me.
That evening and all subsequent evenings before going to bed, he runs his palm over my hair, passes a strand between his fingers and touches the back of my head with his pads. It has the character of suicidal tenderness: his light touch on my skin, which blurs into spots of warmth. For the first time in my life, I feel free from the nightmares and nagging pain that has covered me like a sticky film over the past years. I feel safe.
The wind throws handfuls of snow through the window and bends tree trunks with a piercing creak - Hannibal only hugs me tighter and wraps me in a blanket.
While I am awake and peering into the dark corner of the room, I go through the sensations hidden inside myself: fear, pain, resentment, melancholy, loneliness and, quite unexpectedly, an amazing feeling of salvation. That winter I was saved, I was saved from myself. That winter Hannibal took me from the hell that other people called my life, but the question of why he did this remains open to this day. Hannibal was not kind, he was not sympathetic, he had no particular passion for humanity or the concept of helping others - Hannibal was pursuing his own interests, but at that moment I tried not to think about it.
When you are rescued, you forget to think critically about what is happening to you. Who cares if the savior reeks of five-cent cigarettes; who cares if he has swollen eyes and allergies all over his neck; what difference does it make if it appears and the pain goes away. A lot can be forgiven for a person who makes the burden of your life bearable.
Or - another scenario - we just remain idiotically silent, looking at each other, until I move to the arm of his chair and Dr. Lecter wraps his arm around my waist. And for some reason this is too true. And for some reason, it was then that I calmed down, feeling his even hot breath near my ribs.
I am horrified by his attitude towards me: he is always helpful, polite, tactful and affectionate. He recognizes my favorite type of tea, takes a blanket out of the closet for me, he gives me my own pillow, and then, one night, when I wake up from my own scream and fumble in the darkness of the living room, trying to find the light switch, he wearily massages his neck, standing on the stairs, and says: “Come up.”
Hannibal lies down behind me, and while I carefully toss and turn on the calico sheets, he grabs the hair at the back of my head.
“Sleep,” he says and touches his lips to his shoulder. My voice is more like a strangled hysteria:
“I’m slipping off the sheets,” oh, of course, Hannibal knows that this is just an excuse, a very pathetic and pathetic attempt to sleep next to him, and, nevertheless, he grabs me with his hand over my stomach and presses me to him.
“I’m holding you,” his voice is hoarse and sleepy, and that night for the first time in a long time I didn’t dream of anything.
Hannibal guards my sleep, Hannibal protects me.
That evening and all subsequent evenings before going to bed, he runs his palm over my hair, passes a strand between his fingers and touches the back of my head with his pads. It has the character of suicidal tenderness: his light touch on my skin, which blurs into spots of warmth. For the first time in my life, I feel free from the nightmares and nagging pain that has covered me like a sticky film over the past years. I feel safe.
The wind throws handfuls of snow through the window and bends tree trunks with a piercing creak - Hannibal only hugs me tighter and wraps me in a blanket.
While I am awake and peering into the dark corner of the room, I go through the sensations hidden inside myself: fear, pain, resentment, melancholy, loneliness and, quite unexpectedly, an amazing feeling of salvation. That winter I was saved, I was saved from myself. That winter Hannibal took me from the hell that other people called my life, but the question of why he did this remains open to this day. Hannibal was not kind, he was not sympathetic, he had no particular passion for humanity or the concept of helping others - Hannibal was pursuing his own interests, but at that moment I tried not to think about it.
When you are rescued, you forget to think critically about what is happening to you. Who cares if the savior reeks of five-cent cigarettes; who cares if he has swollen eyes and allergies all over his neck; what difference does it make if it appears and the pain goes away. A lot can be forgiven for a person who makes the burden of your life bearable.
Другие песни исполнителя: