Александр Гинзбург - Баллада о кембрийской глине
текст песни
29
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Александр Гинзбург - Баллада о кембрийской глине - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Из разорванных альвеол
воздух - клочья ржавой пены -
Вырывается наружу еле слышными словами:
- Радуйся, народ афинский, ты не встанешь на колени -
Вновь одержана победа над великими врагами.
Если бы у Леонида был такой посланник верный,
Марафонцы б назывались фермопильцами, что верно…
Не было у Леонида ни фаланги для подмоги,
Ни квадриги легконогой, ни гермесовых сандалий,
И сказал он волонтёру:
- Ты обратною дорогой
Расскажи народу Спарты, что стоим мы, где стояли.
Только раненному в руку я могу доверить этот
Взмах последнего привета и мучительную смерть.
Скажет мне историк рьяный (как перечить старикану?):
- Ты не веришь Геродоту, ты оспориваешь быль!
Я отвечу:
- Верю, верю, но хотелось бы мне, братцы,
Чтоб горел у этой притчи несгорающий фитиль!
Ведь наша память мягче воска - жирною кембрийской глиной
Сглаживает все детали, лижет острые края.
Наша память твёрже камня - тонкие овалит грани,
Наша память словно птица - птица в клетке из вранья.
Я там был и это видел, но рассказывать не просто -
Ведь бродяги не особо говорливы и честны…
Это - всё равно, что в детстве посмотреть картины Босха
И заикою остаться, испугавшись на всю жизнь.
А когда приходит зрелость, и испуг проходит детский,
Потому что пантомима жизни много крат страшней, -
Сквозь осенних листьев прелость пробивается нерезкий
Босха свет, Иеронима, - ярче, яростней, ясней!
Я прошёл двенадцать поприщ - сбиты ноги о булыжник,
Я прополз двенадцать стадьев - ногти сорваны о камни,
И двенадцать лун восходит - в ноздри тухлая отрыжка,
И двенадцать солнц садится на дорогу в пене ржавой,
И два раза по двенадцать изменялся номер века -
Говорю вам только правду, как ни горько, правду, братцы:
Ничего там не осталось - ни следа, ни человека,
Только камни, только небо, только память, только Спарта!
Через высохшие связки раскалённою стрелою
Вырывается наружу, вырвав купидонов лук,
Воздух. И его сменяя, обнимает сердце стужа,
На чело ложится острой ржавой проволоки круг.
И летит победный шёпот в неизвестные пределы,
Сквозь непрожитые годы, сквозь хромые километры,
В переводе на латинский, переводе неумелом:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - выше смерти!
Говорите - это враки? Растворится глина жижей?
Сердца колокол не замер, я там не жил - я там был!
И незрячими глазами я заплачу и увижу
Триста воинов атаки - верных стражей Фермопил!
Навсегда в тени от солнца, тысячами стрел закрытом,
Равнодушных и прекрасных верных стражей Фермопил.
Я не стал бы их тревожить, но на что же опереться?
Среди смуты и забвенья боги - гордые - молчат…
И замедленные вздохи остывающего сердца
Слышит странник своевольный, возвратившийся назад.
И бесчинствуют химеры беззащитным ранним утром,
На победный взрыв аорты выдох горький сохрани:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
Я последним из когорты принимаю бой в тени.
1998
воздух - клочья ржавой пены -
Вырывается наружу еле слышными словами:
- Радуйся, народ афинский, ты не встанешь на колени -
Вновь одержана победа над великими врагами.
Если бы у Леонида был такой посланник верный,
Марафонцы б назывались фермопильцами, что верно…
Не было у Леонида ни фаланги для подмоги,
Ни квадриги легконогой, ни гермесовых сандалий,
И сказал он волонтёру:
- Ты обратною дорогой
Расскажи народу Спарты, что стоим мы, где стояли.
Только раненному в руку я могу доверить этот
Взмах последнего привета и мучительную смерть.
Скажет мне историк рьяный (как перечить старикану?):
- Ты не веришь Геродоту, ты оспориваешь быль!
Я отвечу:
- Верю, верю, но хотелось бы мне, братцы,
Чтоб горел у этой притчи несгорающий фитиль!
Ведь наша память мягче воска - жирною кембрийской глиной
Сглаживает все детали, лижет острые края.
Наша память твёрже камня - тонкие овалит грани,
Наша память словно птица - птица в клетке из вранья.
Я там был и это видел, но рассказывать не просто -
Ведь бродяги не особо говорливы и честны…
Это - всё равно, что в детстве посмотреть картины Босха
И заикою остаться, испугавшись на всю жизнь.
А когда приходит зрелость, и испуг проходит детский,
Потому что пантомима жизни много крат страшней, -
Сквозь осенних листьев прелость пробивается нерезкий
Босха свет, Иеронима, - ярче, яростней, ясней!
Я прошёл двенадцать поприщ - сбиты ноги о булыжник,
Я прополз двенадцать стадьев - ногти сорваны о камни,
И двенадцать лун восходит - в ноздри тухлая отрыжка,
И двенадцать солнц садится на дорогу в пене ржавой,
И два раза по двенадцать изменялся номер века -
Говорю вам только правду, как ни горько, правду, братцы:
Ничего там не осталось - ни следа, ни человека,
Только камни, только небо, только память, только Спарта!
Через высохшие связки раскалённою стрелою
Вырывается наружу, вырвав купидонов лук,
Воздух. И его сменяя, обнимает сердце стужа,
На чело ложится острой ржавой проволоки круг.
И летит победный шёпот в неизвестные пределы,
Сквозь непрожитые годы, сквозь хромые километры,
В переводе на латинский, переводе неумелом:
"Ave vita! Morituri te salutant!" - выше смерти!
Говорите - это враки? Растворится глина жижей?
Сердца колокол не замер, я там не жил - я там был!
И незрячими глазами я заплачу и увижу
Триста воинов атаки - верных стражей Фермопил!
Навсегда в тени от солнца, тысячами стрел закрытом,
Равнодушных и прекрасных верных стражей Фермопил.
Я не стал бы их тревожить, но на что же опереться?
Среди смуты и забвенья боги - гордые - молчат…
И замедленные вздохи остывающего сердца
Слышит странник своевольный, возвратившийся назад.
И бесчинствуют химеры беззащитным ранним утром,
На победный взрыв аорты выдох горький сохрани:
"Ave vita! Ave vita! Morituri te salutant!"
Я последним из когорты принимаю бой в тени.
1998
From torn alveoli
Air - shreds of rusty foam -
It breaks out with barely audible words:
- Rejoice, Athenian people, you will not kneel down -
The victory over the great enemies is won again.
If Leonid had such a messenger faithful,
Marathoners B were called farm pists, which is true ...
Leonid did not have a phalanx for the help,
Neither the quadriga of lightweight, nor Hermes of sandals,
And he said to the volunteer:
- You're backward
Tell the people Sparta that we are standing, where we were standing.
Only the wounded in the hand I can entrust this
The wave of the last greetings and a painful death.
The historian is zealous (how to argue with the old man?):
- You do not believe Herodotus, you are challenging the past!
I will answer:
- I believe, I believe, but I would like me, brothers,
To burn a fireless wick at this parable!
After all, our memory is softer wax - a fat Cambrian clay
Smokes all the details, licks sharp edges.
Our memory is firmer than the stone - Thin ones will wrap the facets,
Our memory is like a bird - a bird in a cage of lies.
I was there and saw it, but not easy to tell -
After all, the tramps are not particularly talkative and honest ...
This is the same as in childhood to see the pictures of the Bosch
And staying with a stain, frightened for life.
And when maturity comes, and the fright passes for children,
Because the pantomime of life is much worse -
Through the autumn leaves, an improper
Bosha Light, Jerome, - brighter, fierce, clearer!
I passed twelve flowering - my legs are knocked down on the cobblestone,
I crawled twelve hundreds - my nails are torn against the stones,
And twelve moon rises - in the nostrils a rotten belch,
And twelve suns settled on the road in the foam with rusty,
And twice twelve changed the number of a century -
I tell you only the truth, no matter how bitter, truth, brothers:
There is nothing left there - neither a trace nor a person,
Only stones, only sky, only memory, only Sparta!
Through dry ligaments with a hot arrow
It breaks out, tearing out the bucids onions,
Air. And replacing it, hugs the heart of a cold,
A circle of rusty wire lies on a person.
And the victorious whisper flies to unknown limits,
Through the uninhabited years, through the lame kilometers,
Translated to Latin, translated inaccurate:
"Ave Vita! Morituri Te Salutant!" - Above death!
Speak - are these enemies? Will the clay of slurry dissolve?
The bell did not freeze the heart, I didn’t live there - I was there!
And I will pay and see with blind eyes
Three hundred attacks of attacks - faithful guards farmiles!
Forever in the shade of the sun, by thousands of arrows closed,
The indifferent and beautiful faithful guardians of the farmopili.
I would not disturb them, but what to rely on?
Among the Time of Troubles and oblivion the gods - proud - are silent ...
And slow sighs of the cooling heart
Hears a wanderer a self -wise, returning back.
And chimeras are infuriated with defenseless early morning,
Explosion Gorky retain the Aortic Explosion: Save:
"Ave vita! Ave vita! Morituri Te Salutant!"
I am the last of the cohort I take the battle in the shade.
1998
Air - shreds of rusty foam -
It breaks out with barely audible words:
- Rejoice, Athenian people, you will not kneel down -
The victory over the great enemies is won again.
If Leonid had such a messenger faithful,
Marathoners B were called farm pists, which is true ...
Leonid did not have a phalanx for the help,
Neither the quadriga of lightweight, nor Hermes of sandals,
And he said to the volunteer:
- You're backward
Tell the people Sparta that we are standing, where we were standing.
Only the wounded in the hand I can entrust this
The wave of the last greetings and a painful death.
The historian is zealous (how to argue with the old man?):
- You do not believe Herodotus, you are challenging the past!
I will answer:
- I believe, I believe, but I would like me, brothers,
To burn a fireless wick at this parable!
After all, our memory is softer wax - a fat Cambrian clay
Smokes all the details, licks sharp edges.
Our memory is firmer than the stone - Thin ones will wrap the facets,
Our memory is like a bird - a bird in a cage of lies.
I was there and saw it, but not easy to tell -
After all, the tramps are not particularly talkative and honest ...
This is the same as in childhood to see the pictures of the Bosch
And staying with a stain, frightened for life.
And when maturity comes, and the fright passes for children,
Because the pantomime of life is much worse -
Through the autumn leaves, an improper
Bosha Light, Jerome, - brighter, fierce, clearer!
I passed twelve flowering - my legs are knocked down on the cobblestone,
I crawled twelve hundreds - my nails are torn against the stones,
And twelve moon rises - in the nostrils a rotten belch,
And twelve suns settled on the road in the foam with rusty,
And twice twelve changed the number of a century -
I tell you only the truth, no matter how bitter, truth, brothers:
There is nothing left there - neither a trace nor a person,
Only stones, only sky, only memory, only Sparta!
Through dry ligaments with a hot arrow
It breaks out, tearing out the bucids onions,
Air. And replacing it, hugs the heart of a cold,
A circle of rusty wire lies on a person.
And the victorious whisper flies to unknown limits,
Through the uninhabited years, through the lame kilometers,
Translated to Latin, translated inaccurate:
"Ave Vita! Morituri Te Salutant!" - Above death!
Speak - are these enemies? Will the clay of slurry dissolve?
The bell did not freeze the heart, I didn’t live there - I was there!
And I will pay and see with blind eyes
Three hundred attacks of attacks - faithful guards farmiles!
Forever in the shade of the sun, by thousands of arrows closed,
The indifferent and beautiful faithful guardians of the farmopili.
I would not disturb them, but what to rely on?
Among the Time of Troubles and oblivion the gods - proud - are silent ...
And slow sighs of the cooling heart
Hears a wanderer a self -wise, returning back.
And chimeras are infuriated with defenseless early morning,
Explosion Gorky retain the Aortic Explosion: Save:
"Ave vita! Ave vita! Morituri Te Salutant!"
I am the last of the cohort I take the battle in the shade.
1998
Другие песни исполнителя: