Арсений Тарковский - Эвридика.Первые свидания .
текст песни
30
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Арсений Тарковский - Эвридика.Первые свидания . - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
У человека тело
Одно, как одиночка.
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей - шрам на шраме,
Надетой на костяк.
Летит сквозь роговицу
В небесную криницу,
На ледяную спицу,
На птичью колесницу
И слышит сквозь решетку
Живой тюрьмы своей
Лесов и нив трещотку,
Трубу семи морей.
Душе грешно без тела,
Как телу без сорочки, -
Ни помысла, ни дела,
Ни замысла, ни строчки.
Загадка без разгадки:
Кто возвратится вспять,
Сплясав на той площадке,
Где некому плясать?
И снится мне другая
Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От робости к надежде,
Огнем, как спирт, без тени
Уходит по земле,
На память гроздь сирени
Оставив на столе.
Дитя, беги, не сетуй
Над Эвридикой бедной
И палочкой по свету
Гони свой обруч медный,
Пока хоть в четверть слуха
В ответ на каждый шаг
И весело и сухо
Земля шумит в ушах.
Свиданий наших каждое мгновенье,
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - Боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь поьгорло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь.
На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин, - когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось перед нами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом -
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподнимаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
Одно, как одиночка.
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей - шрам на шраме,
Надетой на костяк.
Летит сквозь роговицу
В небесную криницу,
На ледяную спицу,
На птичью колесницу
И слышит сквозь решетку
Живой тюрьмы своей
Лесов и нив трещотку,
Трубу семи морей.
Душе грешно без тела,
Как телу без сорочки, -
Ни помысла, ни дела,
Ни замысла, ни строчки.
Загадка без разгадки:
Кто возвратится вспять,
Сплясав на той площадке,
Где некому плясать?
И снится мне другая
Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От робости к надежде,
Огнем, как спирт, без тени
Уходит по земле,
На память гроздь сирени
Оставив на столе.
Дитя, беги, не сетуй
Над Эвридикой бедной
И палочкой по свету
Гони свой обруч медный,
Пока хоть в четверть слуха
В ответ на каждый шаг
И весело и сухо
Земля шумит в ушах.
Свиданий наших каждое мгновенье,
Мы праздновали, как богоявленье,
Одни на целом свете. Ты была
Смелей и легче птичьего крыла,
По лестнице, как головокруженье,
Через ступень сбегала и вела
Сквозь влажную сирень в свои владенья
С той стороны зеркального стекла.
Когда настала ночь, была мне милость
Дарована, алтарные врата
Отворены, и в темноте светилась
И медленно клонилась нагота,
И, просыпаясь: "Будь благословенна!" -
Я говорил и знал, что дерзновенно
Мое благословенье: ты спала,
И тронуть веки синевой вселенной
К тебе сирень тянулась со стола,
И синевою тронутые веки
Спокойны были, и рука тепла.
А в хрустале пульсировали реки,
Дымились горы, брезжили моря,
И ты держала сферу на ладони
Хрустальную, и ты спала на троне,
И - Боже правый! - ты была моя.
Ты пробудилась и преобразила
Вседневный человеческий словарь,
И речь поьгорло полнозвучной силой
Наполнилась, и слово ты раскрыло
Свой новый смысл и означало: царь.
На свете все преобразилось, даже
Простые вещи - таз, кувшин, - когда
Стояла между нами, как на страже,
Слоистая и твердая вода.
Нас повело неведомо куда.
Пред нами расступались, как миражи,
Построенные чудом города,
Сама ложилась мята нам под ноги,
И птицам с нами было по дороге,
И рыбы поднимались по реке,
И небо развернулось перед нами...
Когда судьба по следу шла за нами,
Как сумасшедший с бритвою в руке.
Предчувствиям не верю и примет
Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда
Я не бегу. На свете смерти нет.
Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо
Бояться смерти ни в семнадцать лет,
Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,
Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.
Мы все уже на берегу морском,
И я из тех, кто выбирает сети,
Когда идет бессмертье косяком.
Живите в доме - и не рухнет дом.
Я вызову любое из столетий,
Войду в него и дом построю в нем.
Вот почему со мною ваши дети
И жены ваши за одним столом -
А стол один и прадеду и внуку:
Грядущее свершается сейчас,
И если я приподнимаю руку,
Все пять лучей останутся у вас.
Я каждый день минувшего, как крепью,
Ключицами своими подпирал,
Измерил время землемерной цепью
И сквозь него прошел, как сквозь Урал.
Я век себе по росту подбирал.
Мы шли на юг, держали пыль над степью;
Бурьян чадил; кузнечик баловал,
Подковы трогал усом, и пророчил,
И гибелью грозил мне, как монах.
Судьбу свою к седлу я приторочил;
Я и сейчас, в грядущих временах,
Как мальчик, привстаю на стременах.
Мне моего бессмертия довольно,
Чтоб кровь моя из века в век текла.
За верный угол ровного тепла
Я жизнью заплатил бы своевольно,
Когда б ее летучая игла
Меня, как нить, по свету не вела.
A person has a body
One as a loner.
The soul was dancing
Solid shell
With ears and eyes
The size of the pile
And leather - a scar on the scars,
Pested for a backbone.
Flies through the cornea
To the heavenly krinitsa,
On the ice knit
On a bird chariot
And hears through the grill
Living prison
Forests and Niv rattles,
The pipe of the seven seas.
The soul is sin without a body,
Like a body without a shirt, -
Neither thought nor business
No plan, no line.
Riddle without clue:
Who will return back
Drooping on that site,
Where is there no one to dance?
And I dream about another
Soul, in other clothes:
Burning, running around
From timidity to hope,
Fire, like alcohol, without shadow
Left on the ground
Grazd lilac
Leaving on the table.
Child, run, don't complain
Above the Eurydice of the poor
And a wand around the light
Drive your hoop copper,
So far at least a quarter hearing
In response to every step
And fun and dry
The earth is noisy in the ears.
Our dates every moment,
We celebrated as Epiphany,
Some in the whole world. You were
Bold and lighter than a bird wing,
Up the stairs, like a dizziness,
I ran through the step and led
Through the wet lilac in their possessions
On the other side of the mirror glass.
When the night came, I was mercy
Granted, altar gates
Open and glowed in the dark
And nudity was slowly tending,
And, waking up: "Be blessed!" -
I spoke and knew that it was bold
My blessing: you slept
And touch the eyelids of the blue universe
Lilac was drawn to you from the table
And blue -touched eyelids
They were calm, and the hand of warmth.
And in the crystal rivers pulsed,
The mountains smoked, the seas were disgraced,
And you held the sphere in the palm of your hand
Crystal, and you slept on the throne,
And - God is right! - You were mine.
You woke up and transformed
Everyday human dictionary,
And the speech of the pygorlo with full -willed force
Filled and the word you revealed
His new meaning and meant: king.
Everything was transformed in the world, even
Simple things - pelvis, jug - when
Stood between us, as on guard,
Layered and solid water.
We were led by unknown where.
Before us parted like mirages,
Built by the miracle of the city,
Herself laid mint under our feet,
And the birds were with us on the way,
And the fish climbed the river,
And the sky turned before us ...
When fate followed us,
Like crazy with a razor in his hand.
I do not believe in forebodings and accept
I'm not afraid. Neither slander nor poison
I'm not running. There is no death in the world.
Everything is immortal. Everything is immortal. No need
Afraid of death at the age of seventeen
Not seventy. There is only reality and light,
Neither darkness nor death in this world.
We are all on the shore of the sea,
And I am one of those who choose the nets,
When there is an immortality, a jamb.
Live in the house - and the house will not collapse.
I will call any of the centuries
I’ll enter it into it and build a house in it.
That's why your children are with me
And your wives at the same table -
And there is only one table and great -grandfather and grandson:
The future is being done now
And if I raise my hand,
All five rays will remain with you.
I am every day of the past, as I fasten
He propped up with his collarbone,
Measured the time of the surveying chain
And through it passed, as through the Urals.
I picked up a century for my height.
We walked south, kept dust above the steppe;
Buryan Chail; The grasshopper pammied
The horseshoes touched the mustache, and prophesied,
And in death threatened me like a monk.
I tricked my fate to the saddle;
I am now, in the coming times,
Like a boy, I get up on the stirrups.
I am enough for my immortality,
So that my blood is flowing from century to century.
For the right angle of even heat
I would have paid my life selflessly
When would her flying needle
I, like a thread, did not lead in the light.
One as a loner.
The soul was dancing
Solid shell
With ears and eyes
The size of the pile
And leather - a scar on the scars,
Pested for a backbone.
Flies through the cornea
To the heavenly krinitsa,
On the ice knit
On a bird chariot
And hears through the grill
Living prison
Forests and Niv rattles,
The pipe of the seven seas.
The soul is sin without a body,
Like a body without a shirt, -
Neither thought nor business
No plan, no line.
Riddle without clue:
Who will return back
Drooping on that site,
Where is there no one to dance?
And I dream about another
Soul, in other clothes:
Burning, running around
From timidity to hope,
Fire, like alcohol, without shadow
Left on the ground
Grazd lilac
Leaving on the table.
Child, run, don't complain
Above the Eurydice of the poor
And a wand around the light
Drive your hoop copper,
So far at least a quarter hearing
In response to every step
And fun and dry
The earth is noisy in the ears.
Our dates every moment,
We celebrated as Epiphany,
Some in the whole world. You were
Bold and lighter than a bird wing,
Up the stairs, like a dizziness,
I ran through the step and led
Through the wet lilac in their possessions
On the other side of the mirror glass.
When the night came, I was mercy
Granted, altar gates
Open and glowed in the dark
And nudity was slowly tending,
And, waking up: "Be blessed!" -
I spoke and knew that it was bold
My blessing: you slept
And touch the eyelids of the blue universe
Lilac was drawn to you from the table
And blue -touched eyelids
They were calm, and the hand of warmth.
And in the crystal rivers pulsed,
The mountains smoked, the seas were disgraced,
And you held the sphere in the palm of your hand
Crystal, and you slept on the throne,
And - God is right! - You were mine.
You woke up and transformed
Everyday human dictionary,
And the speech of the pygorlo with full -willed force
Filled and the word you revealed
His new meaning and meant: king.
Everything was transformed in the world, even
Simple things - pelvis, jug - when
Stood between us, as on guard,
Layered and solid water.
We were led by unknown where.
Before us parted like mirages,
Built by the miracle of the city,
Herself laid mint under our feet,
And the birds were with us on the way,
And the fish climbed the river,
And the sky turned before us ...
When fate followed us,
Like crazy with a razor in his hand.
I do not believe in forebodings and accept
I'm not afraid. Neither slander nor poison
I'm not running. There is no death in the world.
Everything is immortal. Everything is immortal. No need
Afraid of death at the age of seventeen
Not seventy. There is only reality and light,
Neither darkness nor death in this world.
We are all on the shore of the sea,
And I am one of those who choose the nets,
When there is an immortality, a jamb.
Live in the house - and the house will not collapse.
I will call any of the centuries
I’ll enter it into it and build a house in it.
That's why your children are with me
And your wives at the same table -
And there is only one table and great -grandfather and grandson:
The future is being done now
And if I raise my hand,
All five rays will remain with you.
I am every day of the past, as I fasten
He propped up with his collarbone,
Measured the time of the surveying chain
And through it passed, as through the Urals.
I picked up a century for my height.
We walked south, kept dust above the steppe;
Buryan Chail; The grasshopper pammied
The horseshoes touched the mustache, and prophesied,
And in death threatened me like a monk.
I tricked my fate to the saddle;
I am now, in the coming times,
Like a boy, I get up on the stirrups.
I am enough for my immortality,
So that my blood is flowing from century to century.
For the right angle of even heat
I would have paid my life selflessly
When would her flying needle
I, like a thread, did not lead in the light.
Другие песни исполнителя: