Полозкова Вера - Рассчитай меня, Миша
текст песни
60
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Полозкова Вера - Рассчитай меня, Миша - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Рассчитай меня, Миша. Ночь, как чулок с бедра,
Оседает с высоток, чтобы свернуться гущей
В чашке кофе у девушки, раз в три минуты лгущей
Бармену за стойкой, что ей пора,
И, как правило, остающейся до утра.
Её еле хватило на всю чудовищную длину
Этой четверти; жаль, уже не исправить троек.
Каждый день кто-то прилепляет к ее окну
Мир, похожий на старый выцветший полароид
С места взрыва – и тот, кто клялся ей, что прикроет,
Оставляет и оставляет ее одну.
Миша, рассчитай ее. Иногда она столько пьёт,
Что перестает ощущать отчаянье или голод,
Слышит скрежет, с которым ты измельчаешь лёд,
Звук, с которым срывается в небо голубь,
Гул, с которым садится во Внукове самолёт.
Вещи, для которых все еще нет глаголов.
Мама просит меня возвращаться домой до двух.
Я возвращаюсь после седьмого виски.
В моем внутреннем поезде воздух горяч и сух,
Если есть пункт прибытия – путь до него неблизкий,
И Иосиф Бродский сидит у меня в купе, переводит дух
С яростного русского на английский.
Там, за баром, укрывшись, спрятав в ладони нос,
Мальчик спит, в драных джинсах, худ, как военнопленный.
В этом городе устаешь и от летних гроз, -
Был бы Бог милосерд – заливал бы монтажной пеной.
Рассчитай меня, Миша. Меня и мой постепенный,
Обстоятельный,
предрассветный
хмельной
невроз.
Оседает с высоток, чтобы свернуться гущей
В чашке кофе у девушки, раз в три минуты лгущей
Бармену за стойкой, что ей пора,
И, как правило, остающейся до утра.
Её еле хватило на всю чудовищную длину
Этой четверти; жаль, уже не исправить троек.
Каждый день кто-то прилепляет к ее окну
Мир, похожий на старый выцветший полароид
С места взрыва – и тот, кто клялся ей, что прикроет,
Оставляет и оставляет ее одну.
Миша, рассчитай ее. Иногда она столько пьёт,
Что перестает ощущать отчаянье или голод,
Слышит скрежет, с которым ты измельчаешь лёд,
Звук, с которым срывается в небо голубь,
Гул, с которым садится во Внукове самолёт.
Вещи, для которых все еще нет глаголов.
Мама просит меня возвращаться домой до двух.
Я возвращаюсь после седьмого виски.
В моем внутреннем поезде воздух горяч и сух,
Если есть пункт прибытия – путь до него неблизкий,
И Иосиф Бродский сидит у меня в купе, переводит дух
С яростного русского на английский.
Там, за баром, укрывшись, спрятав в ладони нос,
Мальчик спит, в драных джинсах, худ, как военнопленный.
В этом городе устаешь и от летних гроз, -
Был бы Бог милосерд – заливал бы монтажной пеной.
Рассчитай меня, Миша. Меня и мой постепенный,
Обстоятельный,
предрассветный
хмельной
невроз.
Calculate me, Misha. Night like stocking with hips
Settles with high blood to curl down
In a cup of coffee in a girl, once every three minutes of the lug
Bartender for the rack that it's time for her
And, as a rule, remaining until the morning.
It barely had enough of the monstrous length
Of this quarter; Sorry, no longer fix triples.
Every day someone sticks to her window
The world similar to the old faded Polaroid
From the place of the explosion - and the one who swore to her that she would bother
Leaves and leaves it alone.
Misha, calculate her. Sometimes she drinks so much,
That ceases to feel despair or hunger,
Hears the gnash, with whom you crush the ice,
The sound with which the pigeon is broken into the sky
The rumble, with whom the plane sits in the grandchildren.
Things for which there are still no verbs.
Mom asks me to return home to two.
I come back after the seventh whiskey.
In my domestic train, air hot and dry
If there is an arrival point - the path to it is not unclear,
And Joseph Brodsky sits in my coupe, translates the spirit
From fierce Russian to English.
There, behind the bar, hiding, hiding in the palm of the nose,
The boy sleeps, in dranny jeans, how prisoners of war.
In this city you get tired of summer thunderstorms -
There would be a god of merciful - would stick to the mounting foam.
Calculate me, Misha. Me and my gradual
Thorough
predawn
Khmelnaya
neurosis.
Settles with high blood to curl down
In a cup of coffee in a girl, once every three minutes of the lug
Bartender for the rack that it's time for her
And, as a rule, remaining until the morning.
It barely had enough of the monstrous length
Of this quarter; Sorry, no longer fix triples.
Every day someone sticks to her window
The world similar to the old faded Polaroid
From the place of the explosion - and the one who swore to her that she would bother
Leaves and leaves it alone.
Misha, calculate her. Sometimes she drinks so much,
That ceases to feel despair or hunger,
Hears the gnash, with whom you crush the ice,
The sound with which the pigeon is broken into the sky
The rumble, with whom the plane sits in the grandchildren.
Things for which there are still no verbs.
Mom asks me to return home to two.
I come back after the seventh whiskey.
In my domestic train, air hot and dry
If there is an arrival point - the path to it is not unclear,
And Joseph Brodsky sits in my coupe, translates the spirit
From fierce Russian to English.
There, behind the bar, hiding, hiding in the palm of the nose,
The boy sleeps, in dranny jeans, how prisoners of war.
In this city you get tired of summer thunderstorms -
There would be a god of merciful - would stick to the mounting foam.
Calculate me, Misha. Me and my gradual
Thorough
predawn
Khmelnaya
neurosis.
Другие песни исполнителя: