Раз-два-три, ветер изменится - Глава 4 отрывок 1
текст песни
20
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 4 отрывок 1 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Это моя третья ошибка, которая, в конечном итоге, станет роковой: я вхожу в его кабинет, поправляю ворот куртки и жадно рассматриваю обстановку, то ли оценивая, насколько моя одежда, украденная из сэконд хэнда, выглядит здесь не к месту, то ли пытаясь запомнить как можно больше из жизни доктора Лектера.
В Академии меня учат обращать внимание на мелочи, и я, будучи очень сознательным студентом, щепетильно следую этому указанию, чуть ли не вылизывая доктора Лектера взглядом: у него ухоженные руки, от которых едва ощутимо пахнет кольдкремом, и он, указав мне на кресло, отходит к настенному шкафу. У доктора Лектера небольшой шрам на тыльной стороне ладони – тонкая белая линия от большого пальца к запястью – и удивительно, я бы сказал, невероятно красивые пальцы.
Кольдкремом пахло от мамы – я откидываюсь на спинку кресла и кладу ладони на колени, надеясь, что гадкий пот на коже обсохнет. Она втирала кольдкрем в обветренные губы, а потом целовала меня в щеку, словно это был специальный ритуал, призванный доводить меня до отчаяния. Жирно блестящие губы, оставлявшие на щеке влажный след, как будто по моему лицу сползал тепловатый слизень, были худшим наказанием детства. Любое проявление нежности моей мамы, обычно сопровождавшееся комментариями насчет моего отца и моей дурной наследственности, заканчивалось поцелуями или крепкими объятьями, в которых мне покорно приходилось задыхаться. Ее ласка и любовь были, по меньшей мере, невыносимы, если не позволить себе вольность и не сказать «омерзительны», потому что она никогда не могла остановиться и в какой-то момент начинала душить меня. И каждый раз, когда я пытался прекратить эту пытку, мама ударяла меня по спине и кричала: «Ты такой же выродок, как и твой отец, Уилл! Точно такой же!». Думаю, этой фразой моя мама выражала степень своего расстройства тем, что отец застрелился в гараже.
Но, вполне вероятно, ей просто хотелось обозначить, что я в равной степени, как и он, стараюсь избежать ее любви, вырождаясь в человека, которого тяготит ее общество. Считал ли я, что отец решил отправиться на свидание с дробовиком отчасти из-за темперамента моей матери, которая к моему совершеннолетию превратилась в апатичное существо, заинтересованное разве что в лотереях и распродажах? Нет, я никогда не винил ее.
Моя мама хотела любить кого-нибудь, но никому не нужна была ее любовь. Очень драматично, вы не находите? Если бы я дожил до старости, я бы смог дать этой жажде любви обоснованную трактовку, но сейчас я могу обойтись очень общими суждениями по поводу этого.
Рано или поздно люди перестают нас любить. Это ужасающая истина: их начинают напрягать мелочи, которые раньше казались приятными и милыми, их начинает раздражать наша манера говорить, ходить, есть, смеяться, спать, дышать, жить. Их начинаем раздражать мы сами, и от того, чтобы облить друг друга серной кислотой, нас отделяет только тонкая пленка совместных воспоминаний.
Любовь заканчивается; любая любовь: сына к матери, парня к девушке, учителя к ученику, художника к музе – все проходит.
Мы обречены однажды возненавидеть друг друга.
В Академии меня учат обращать внимание на мелочи, и я, будучи очень сознательным студентом, щепетильно следую этому указанию, чуть ли не вылизывая доктора Лектера взглядом: у него ухоженные руки, от которых едва ощутимо пахнет кольдкремом, и он, указав мне на кресло, отходит к настенному шкафу. У доктора Лектера небольшой шрам на тыльной стороне ладони – тонкая белая линия от большого пальца к запястью – и удивительно, я бы сказал, невероятно красивые пальцы.
Кольдкремом пахло от мамы – я откидываюсь на спинку кресла и кладу ладони на колени, надеясь, что гадкий пот на коже обсохнет. Она втирала кольдкрем в обветренные губы, а потом целовала меня в щеку, словно это был специальный ритуал, призванный доводить меня до отчаяния. Жирно блестящие губы, оставлявшие на щеке влажный след, как будто по моему лицу сползал тепловатый слизень, были худшим наказанием детства. Любое проявление нежности моей мамы, обычно сопровождавшееся комментариями насчет моего отца и моей дурной наследственности, заканчивалось поцелуями или крепкими объятьями, в которых мне покорно приходилось задыхаться. Ее ласка и любовь были, по меньшей мере, невыносимы, если не позволить себе вольность и не сказать «омерзительны», потому что она никогда не могла остановиться и в какой-то момент начинала душить меня. И каждый раз, когда я пытался прекратить эту пытку, мама ударяла меня по спине и кричала: «Ты такой же выродок, как и твой отец, Уилл! Точно такой же!». Думаю, этой фразой моя мама выражала степень своего расстройства тем, что отец застрелился в гараже.
Но, вполне вероятно, ей просто хотелось обозначить, что я в равной степени, как и он, стараюсь избежать ее любви, вырождаясь в человека, которого тяготит ее общество. Считал ли я, что отец решил отправиться на свидание с дробовиком отчасти из-за темперамента моей матери, которая к моему совершеннолетию превратилась в апатичное существо, заинтересованное разве что в лотереях и распродажах? Нет, я никогда не винил ее.
Моя мама хотела любить кого-нибудь, но никому не нужна была ее любовь. Очень драматично, вы не находите? Если бы я дожил до старости, я бы смог дать этой жажде любви обоснованную трактовку, но сейчас я могу обойтись очень общими суждениями по поводу этого.
Рано или поздно люди перестают нас любить. Это ужасающая истина: их начинают напрягать мелочи, которые раньше казались приятными и милыми, их начинает раздражать наша манера говорить, ходить, есть, смеяться, спать, дышать, жить. Их начинаем раздражать мы сами, и от того, чтобы облить друг друга серной кислотой, нас отделяет только тонкая пленка совместных воспоминаний.
Любовь заканчивается; любая любовь: сына к матери, парня к девушке, учителя к ученику, художника к музе – все проходит.
Мы обречены однажды возненавидеть друг друга.
This is my third mistake, which, ultimately, will become fatal: I enter his office, correct the gate of the jacket and eagerly examine the situation, or evaluating how much my clothes stolen from the Saacond Hand look out of place, then trying to try Remember as much as possible from the life of Dr. Lecture.
I am taught to pay attention to the little things at the Academy, and I, being a very conscious student, scrupulously follow this instruction, almost licking the doctor of Lecturer with a look: he has well -groomed hands, from which it smells of a chaseling with a chapel, and he, pointing me to the chair, Directs to the wall cabinet. Dr. Lecter has a small scar on the back of his palm - a thin white line from the thumb to his wrist - and amazing, I would say incredibly beautiful fingers.
It smelled of my mother with a raffshore - I lean back in my chair and put my palms on my knees, hoping that the ugly sweat on the skin will dry out. She rubbed Caldkrem into the weathered lips, and then kissed me on the cheek, as if it was a special ritual designed to bring me to despair. A fat brilliant lips, leaving a wet trace on my cheek, as if a warm -coil mucus slid down my face, were the worst punishment of childhood. Any manifestation of my mother’s tenderness, usually accompanied by comments about my father and my bad heredity, ended with kisses or strong arms, in which I dutifully had to suffocate. Her affection and love were at least unbearable, if they did not afford liberties and not say “disgusting”, because she could never stop and at some point began to strangle me. And every time I tried to stop this torture, my mother hit me on the back and shouted: “You are the same geek as your father, Will! Exactly the same!". I think that with this phrase my mother expressed the degree of her disorder by the fact that his father shot himself in the garage.
But, quite likely, she just wanted to indicate that I am equally, like him, I try to avoid her love, degenerating into a person who burden her society. Did I think that my father decided to go on a date with a shotgun partly due to the temperament of my mother, who, by my majority, turned into an apathetic creature, unless in lottery and sales? No, I never blamed her.
My mother wanted to love someone, but no one needed her love. Very dramatic, do you not find? If I lived to my old age, I would be able to give this thirst for love a reasonable interpretation, but now I can do with very general judgments about this.
Sooner or later, people cease to love us. This is a terrifying truth: they begin to strain the little things that used to seem pleasant and cute, they are starting to annoy our manner of speaking, walking, eating, laughing, sleeping, breathing, living. We begin to irritate them ourselves, and only a thin film of joint memories separates us from pouring each other with sulfuric acid.
Love ends; Any love: a son for a mother, a guy for a girl, a teacher to a student, an artist to the muse - everything goes away.
We are doomed once to hate each other.
I am taught to pay attention to the little things at the Academy, and I, being a very conscious student, scrupulously follow this instruction, almost licking the doctor of Lecturer with a look: he has well -groomed hands, from which it smells of a chaseling with a chapel, and he, pointing me to the chair, Directs to the wall cabinet. Dr. Lecter has a small scar on the back of his palm - a thin white line from the thumb to his wrist - and amazing, I would say incredibly beautiful fingers.
It smelled of my mother with a raffshore - I lean back in my chair and put my palms on my knees, hoping that the ugly sweat on the skin will dry out. She rubbed Caldkrem into the weathered lips, and then kissed me on the cheek, as if it was a special ritual designed to bring me to despair. A fat brilliant lips, leaving a wet trace on my cheek, as if a warm -coil mucus slid down my face, were the worst punishment of childhood. Any manifestation of my mother’s tenderness, usually accompanied by comments about my father and my bad heredity, ended with kisses or strong arms, in which I dutifully had to suffocate. Her affection and love were at least unbearable, if they did not afford liberties and not say “disgusting”, because she could never stop and at some point began to strangle me. And every time I tried to stop this torture, my mother hit me on the back and shouted: “You are the same geek as your father, Will! Exactly the same!". I think that with this phrase my mother expressed the degree of her disorder by the fact that his father shot himself in the garage.
But, quite likely, she just wanted to indicate that I am equally, like him, I try to avoid her love, degenerating into a person who burden her society. Did I think that my father decided to go on a date with a shotgun partly due to the temperament of my mother, who, by my majority, turned into an apathetic creature, unless in lottery and sales? No, I never blamed her.
My mother wanted to love someone, but no one needed her love. Very dramatic, do you not find? If I lived to my old age, I would be able to give this thirst for love a reasonable interpretation, but now I can do with very general judgments about this.
Sooner or later, people cease to love us. This is a terrifying truth: they begin to strain the little things that used to seem pleasant and cute, they are starting to annoy our manner of speaking, walking, eating, laughing, sleeping, breathing, living. We begin to irritate them ourselves, and only a thin film of joint memories separates us from pouring each other with sulfuric acid.
Love ends; Any love: a son for a mother, a guy for a girl, a teacher to a student, an artist to the muse - everything goes away.
We are doomed once to hate each other.
Другие песни исполнителя: