Раз-два-три, ветер изменится - Глава 5 отрывок 3
текст песни
21
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 5 отрывок 3 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Я отдираю от ладони кусочки кожи, старательно вымывая палец за пальцем, и, когда рука начинает кровоточить, перехожу к другой. Я очень переживаю, что эти ладони, перемазанные в крови этого парня, которыми я вчера сжимал член, нельзя будет отмыть – мне ведь надо ходить в Академию, записывать лекции, а если они останутся такими же грязными, мне придется от них избавиться, понимаете?..
Ведь этими руками я придерживал его за шею, когда, всунув член в рану в его животе, быстро двигался внутри, и стонал каждый раз, когда по его телу пробегала агоническая судорога. Этими руками я гладил его по губам и шептал: «Я люблю тебя, очень сильно люблю тебя». Этой рукой я держал его за горло, этой рукой я ранил его, этой рукой я сделал из него человека. И это не моя рука – это рука Господа, который из мусора делает совершенство.
Только мне застилают слезы глаза, и я, издав какой-то странный хрип, выключаю воду и выхожу в коридор, крепко зажмурившись и надеясь, что мой кавалер решит остаться в ванной, а лучше – исключительно в моем воображении.
Но он, наверное, очень устал быть одиноким и поэтому медленно тянется за мной на кухню. Наверное, месяц в земле не располагает к тому, чтобы надолго оставаться в замкнутом пространстве.
Дело в том, что я не планировал принимать гостей, не планировал устраивать ланч для оравы людей, и это причина, по которой я до крови закусываю щеку, видя второго парня. Они не переглядываются друг с другом – возможно, уже нечего сказать, – а только издают какой-то гортанный стон.
Мой сопровождающий стоит рядом со мной, когда я ставлю чайник, и совсем не смущается того, что я проливаю на пол кипяток, а потом, дрожащей рукой заливая кофе в чашку, намачиваю и скатерть. Они не выговаривают мне за беспорядок и негостеприимство – пока я толстым слоем намазываю масло на хлеб, они, с этим глухим чавкающим, снова и снова перебирают куски своего кишечника, с нажимом проглаживая пальцами места разрыва, как будто стараясь заново склеить их. Может, нужно предложить им джем, или тосты, или джин с тоником. Может, нужно повести себя радушнее, только я, поставив тарелку на пол, опускаюсь на колени, не в силах выносить их пустые лица, полные какого-то тупого горя и гнева, бессильной ярости и недовольства миром. Возможно, мне стыдно. Возможно, я просто слишком впечатлительный.
Они похожи на скупых ростовщиков, которые раз за разом перебирают свое золото: под столом я вижу, как они почти синхронно разглаживают свои кишки. Они бессмысленно пересчитывают количество обрывков, надеясь, что вот сейчас они найдут недостающий, вот сейчас, буквально через секунду, они снова смогут начать дышать. Они надеются: существует хотя бы одна тысячная доля шанса, что они не мертвы, что это дурацкая шутка. Они надеются, что темноту и холод, в которой они оказались, можно прогнать, но только какое-то смутное предчувствие бесконечного разочарования не дает им полностью окунуться в фантазию, где они снова живы. Как же сильно они хотят вернуться уже после того, как осознали, что жизнь – этот короткий промежуток между утробой матери и утробой могилы – была куда лучше вечной тишины и покоя, в которой никогда ничего не происходит, и только время со скрипом перетирает их кости.
- Мне жаль, - у меня слишком хриплый, сдавленный голос, который уходит к ним под ноги. – Мне так жаль. Мне очень жаль… - мы не на радостном и вдохновляющем завтраке у Тиффани – мы на поминках по Финнегану, и я, неразборчиво хрипя в замызганный пол: «Простите, мне правда очень жаль», - стараюсь слиться с цветом линолеума.
Язык не приспособлен для выражения скорби – так мне кажется, когда я затыкаю рот ладонью и начинаю тихо плакать. Как мне объяснить, что мне жаль, что они мертвы?.. Как мне объяснить, что я сопереживаю их утрате своей жизни, как собственной?
Ведь этими руками я придерживал его за шею, когда, всунув член в рану в его животе, быстро двигался внутри, и стонал каждый раз, когда по его телу пробегала агоническая судорога. Этими руками я гладил его по губам и шептал: «Я люблю тебя, очень сильно люблю тебя». Этой рукой я держал его за горло, этой рукой я ранил его, этой рукой я сделал из него человека. И это не моя рука – это рука Господа, который из мусора делает совершенство.
Только мне застилают слезы глаза, и я, издав какой-то странный хрип, выключаю воду и выхожу в коридор, крепко зажмурившись и надеясь, что мой кавалер решит остаться в ванной, а лучше – исключительно в моем воображении.
Но он, наверное, очень устал быть одиноким и поэтому медленно тянется за мной на кухню. Наверное, месяц в земле не располагает к тому, чтобы надолго оставаться в замкнутом пространстве.
Дело в том, что я не планировал принимать гостей, не планировал устраивать ланч для оравы людей, и это причина, по которой я до крови закусываю щеку, видя второго парня. Они не переглядываются друг с другом – возможно, уже нечего сказать, – а только издают какой-то гортанный стон.
Мой сопровождающий стоит рядом со мной, когда я ставлю чайник, и совсем не смущается того, что я проливаю на пол кипяток, а потом, дрожащей рукой заливая кофе в чашку, намачиваю и скатерть. Они не выговаривают мне за беспорядок и негостеприимство – пока я толстым слоем намазываю масло на хлеб, они, с этим глухим чавкающим, снова и снова перебирают куски своего кишечника, с нажимом проглаживая пальцами места разрыва, как будто стараясь заново склеить их. Может, нужно предложить им джем, или тосты, или джин с тоником. Может, нужно повести себя радушнее, только я, поставив тарелку на пол, опускаюсь на колени, не в силах выносить их пустые лица, полные какого-то тупого горя и гнева, бессильной ярости и недовольства миром. Возможно, мне стыдно. Возможно, я просто слишком впечатлительный.
Они похожи на скупых ростовщиков, которые раз за разом перебирают свое золото: под столом я вижу, как они почти синхронно разглаживают свои кишки. Они бессмысленно пересчитывают количество обрывков, надеясь, что вот сейчас они найдут недостающий, вот сейчас, буквально через секунду, они снова смогут начать дышать. Они надеются: существует хотя бы одна тысячная доля шанса, что они не мертвы, что это дурацкая шутка. Они надеются, что темноту и холод, в которой они оказались, можно прогнать, но только какое-то смутное предчувствие бесконечного разочарования не дает им полностью окунуться в фантазию, где они снова живы. Как же сильно они хотят вернуться уже после того, как осознали, что жизнь – этот короткий промежуток между утробой матери и утробой могилы – была куда лучше вечной тишины и покоя, в которой никогда ничего не происходит, и только время со скрипом перетирает их кости.
- Мне жаль, - у меня слишком хриплый, сдавленный голос, который уходит к ним под ноги. – Мне так жаль. Мне очень жаль… - мы не на радостном и вдохновляющем завтраке у Тиффани – мы на поминках по Финнегану, и я, неразборчиво хрипя в замызганный пол: «Простите, мне правда очень жаль», - стараюсь слиться с цветом линолеума.
Язык не приспособлен для выражения скорби – так мне кажется, когда я затыкаю рот ладонью и начинаю тихо плакать. Как мне объяснить, что мне жаль, что они мертвы?.. Как мне объяснить, что я сопереживаю их утрате своей жизни, как собственной?
I tear off pieces of skin from my palm, carefully washing finger by finger, and when my hand begins to bleed, I move on to the other. I’m very worried that these palms, smeared in this guy’s blood, with which I squeezed my penis yesterday, won’t be able to be washed - I have to go to the Academy, record lectures, and if they remain just as dirty, I’ll have to get rid of them, you know? ..
After all, with these hands I held him by the neck when, having stuck my penis into the wound in his stomach, I quickly moved inside, and moaned every time an agony spasm ran through his body. With these hands I stroked his lips and whispered: “I love you, I love you very much.” With this hand I held him by the throat, with this hand I wounded him, with this hand I made a man out of him. And this is not my hand - it is the hand of the Lord, who makes perfection out of garbage.
Only tears fill my eyes, and I, making some strange wheezing, turn off the water and go out into the corridor, closing my eyes tightly and hoping that my gentleman will decide to stay in the bathroom, or better yet, solely in my imagination.
But he is probably very tired of being alone and therefore slowly follows me into the kitchen. Probably, a month in the ground is not conducive to staying in a confined space for a long time.
The thing is, I didn't plan to have guests, I didn't plan to host a lunch for a bunch of people, and that's the reason why I bite my cheek until it bleeds when I see the second guy. They don’t look at each other—perhaps there’s nothing left to say—but just let out some kind of guttural groan.
My companion stands next to me when I put on the kettle, and is not at all embarrassed by the fact that I spill boiling water on the floor, and then, with a trembling hand, pour coffee into the cup, soaking the tablecloth. They do not reprimand me for the mess and inhospitality - while I spread butter on the bread in a thick layer, they, with this dull slurping sound, go through the pieces of their intestines again and again, pressing their fingers along the places where they have broken, as if trying to glue them back together. Maybe you should offer them jam, or toast, or a gin and tonic. Maybe I need to behave more hospitably, but I, putting the plate on the floor, kneel down, unable to bear their empty faces, full of some kind of dull grief and anger, powerless rage and dissatisfaction with the world. Maybe I'm ashamed. Maybe I'm just too impressionable.
They look like stingy money lenders who go through their gold over and over again: under the table I see how they smooth out their guts almost in unison. They senselessly count the number of scraps, hoping that now they will find the missing one, now, literally in a second, they will be able to start breathing again. They hope there is at least one thousandth of a chance that they are not dead, that this is a sick joke. They hope that the darkness and cold in which they find themselves can be driven away, but only some vague premonition of endless disappointment prevents them from completely plunging into a fantasy where they are alive again. How much they want to return after they realized that life - this short interval between the womb of the mother and the womb of the grave - was much better than eternal peace and quiet, in which nothing ever happens, and only time grinds their bones with a creak.
“I’m sorry,” my voice is too hoarse, muffled, and it goes to their feet. - I am so sorry. I’m really sorry... - we’re not at a joyful and inspiring breakfast at Tiffany’s - we’re at Finnegan’s wake, and I, inaudibly wheezing into the filthy floor: “Sorry, I’m really sorry,” I’m trying to blend in with the color of the linoleum.
The tongue is not suitable for expressing grief - that’s what it seems to me when I cover my mouth with my hand and begin to cry quietly. How can I explain that I am sorry that they are dead?.. How can I explain that I empathize with their loss of their life as if it were my own?
After all, with these hands I held him by the neck when, having stuck my penis into the wound in his stomach, I quickly moved inside, and moaned every time an agony spasm ran through his body. With these hands I stroked his lips and whispered: “I love you, I love you very much.” With this hand I held him by the throat, with this hand I wounded him, with this hand I made a man out of him. And this is not my hand - it is the hand of the Lord, who makes perfection out of garbage.
Only tears fill my eyes, and I, making some strange wheezing, turn off the water and go out into the corridor, closing my eyes tightly and hoping that my gentleman will decide to stay in the bathroom, or better yet, solely in my imagination.
But he is probably very tired of being alone and therefore slowly follows me into the kitchen. Probably, a month in the ground is not conducive to staying in a confined space for a long time.
The thing is, I didn't plan to have guests, I didn't plan to host a lunch for a bunch of people, and that's the reason why I bite my cheek until it bleeds when I see the second guy. They don’t look at each other—perhaps there’s nothing left to say—but just let out some kind of guttural groan.
My companion stands next to me when I put on the kettle, and is not at all embarrassed by the fact that I spill boiling water on the floor, and then, with a trembling hand, pour coffee into the cup, soaking the tablecloth. They do not reprimand me for the mess and inhospitality - while I spread butter on the bread in a thick layer, they, with this dull slurping sound, go through the pieces of their intestines again and again, pressing their fingers along the places where they have broken, as if trying to glue them back together. Maybe you should offer them jam, or toast, or a gin and tonic. Maybe I need to behave more hospitably, but I, putting the plate on the floor, kneel down, unable to bear their empty faces, full of some kind of dull grief and anger, powerless rage and dissatisfaction with the world. Maybe I'm ashamed. Maybe I'm just too impressionable.
They look like stingy money lenders who go through their gold over and over again: under the table I see how they smooth out their guts almost in unison. They senselessly count the number of scraps, hoping that now they will find the missing one, now, literally in a second, they will be able to start breathing again. They hope there is at least one thousandth of a chance that they are not dead, that this is a sick joke. They hope that the darkness and cold in which they find themselves can be driven away, but only some vague premonition of endless disappointment prevents them from completely plunging into a fantasy where they are alive again. How much they want to return after they realized that life - this short interval between the womb of the mother and the womb of the grave - was much better than eternal peace and quiet, in which nothing ever happens, and only time grinds their bones with a creak.
“I’m sorry,” my voice is too hoarse, muffled, and it goes to their feet. - I am so sorry. I’m really sorry... - we’re not at a joyful and inspiring breakfast at Tiffany’s - we’re at Finnegan’s wake, and I, inaudibly wheezing into the filthy floor: “Sorry, I’m really sorry,” I’m trying to blend in with the color of the linoleum.
The tongue is not suitable for expressing grief - that’s what it seems to me when I cover my mouth with my hand and begin to cry quietly. How can I explain that I am sorry that they are dead?.. How can I explain that I empathize with their loss of their life as if it were my own?
Другие песни исполнителя: