Раз-два-три, ветер изменится - Глава 7 отрывок 3
текст песни
21
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 7 отрывок 3 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
О, эти игры разума, эта печальная необходимость мозга добавлять к визуальному образу тактильное подкрепление – почему я должен быть жертвой собственного тела? Мне кажется, будто художник обнимает меня за талию, прижимается лбом к моему плечу и шепчет в мою шею: «Конечно знаешь».
- Ты хочешь помнить, - он счастливо смеется и крепче прижимается ко мне. – Ты сначала рисуешь их, чтобы запомнить, чтобы понять, из чего они состоят, а потом оставляешь рисунки, чтобы и мы могли увидеть.
- Да, именно, - он целует меня под ухом и цепляется пальцами за мой ремень. – Потому что они хотят быть увековеченными, Уилл. Знаешь, зачем они выходят по вечерам, надев свои самые дорогие вещи, купленные на последние деньги?.. Их семьи не питают к ним ничего, кроме ненависти и отвращения, от них отказалось общество, ведь они паршивые овцы для всего стада. Они никому не нужны, кроме друг друга, но и в их помойной яме выбирают только самых красивых, самых молодых... Они гниют заживо в своих подвалах, в своих общественных туалетах, трахаются по колено в дерьме, пьют самый дешевый алкоголь и дают первому встречному, чтобы хоть кто-то помнил, хоть кто-то знал, пускай и пятнадцать минут в подворотне, что они существуют. Я делаю доброе дело, Уилл, - мы смотрим на наше отражение, и он поправляет мои волосы: пальцы дотрагиваются до щеки и убирают выбившуюся прядь за мое ухо. – Мы делаем доброе дело.
И я отталкиваю его от себя.
Я беру стакан с зубными щетками и бросаю его в стекло; серебристые осколки пляшут на кафельной плитке, сейчас в дверь ванной комнаты ворвется съемочная группа и режиссер закричит: «А теперь второй дубль!» - слишком театрально, слишком постановочно. Я шатаюсь и, пытаясь найти опору, хватаюсь за пустую рамку зеркала. Пусть острые края целуют мои ладони, пусть на фаянсе появятся яркие разводы – я зачерпываю битое стекло и стискиваю в руке, стараясь не закричать.
Если я смогу спрятать осколки, я смогу прекратить слышать «Мы делаем доброе дело», правда? Я смогу забыть, правда?.. Нужно вымыться с мылом, нужно счистить грязь – я разгребаю алмазную пыль и достаю пробку из раковины; я растворюсь в канализации, я стану водой, меня вынесет в океан. Только я слишком большой, слишком большой – я стягиваю рубашку и встряхиваю отяжелевшими кистями, разбрызгивая кровь. Мне нужно оставить все лишнее – зажимаю осколок в правой руке и дотрагиваюсь до сгиба локтя. Я грязный – первая ломанная от предплечья к запястью, и кожа расходится с глухим треском.
Я слышу его смех; его гнусный, хриплый смех: «Мы делаем это вместе» - но я смогу сбежать, конечно, я смогу, нужно просто сделать еще одну линию, чтобы можно было оттянуть этот кусок кожи. Цвет чистоты – белый; если я буду держать руку под водой, красный смоется.
- Ты хочешь помнить, - он счастливо смеется и крепче прижимается ко мне. – Ты сначала рисуешь их, чтобы запомнить, чтобы понять, из чего они состоят, а потом оставляешь рисунки, чтобы и мы могли увидеть.
- Да, именно, - он целует меня под ухом и цепляется пальцами за мой ремень. – Потому что они хотят быть увековеченными, Уилл. Знаешь, зачем они выходят по вечерам, надев свои самые дорогие вещи, купленные на последние деньги?.. Их семьи не питают к ним ничего, кроме ненависти и отвращения, от них отказалось общество, ведь они паршивые овцы для всего стада. Они никому не нужны, кроме друг друга, но и в их помойной яме выбирают только самых красивых, самых молодых... Они гниют заживо в своих подвалах, в своих общественных туалетах, трахаются по колено в дерьме, пьют самый дешевый алкоголь и дают первому встречному, чтобы хоть кто-то помнил, хоть кто-то знал, пускай и пятнадцать минут в подворотне, что они существуют. Я делаю доброе дело, Уилл, - мы смотрим на наше отражение, и он поправляет мои волосы: пальцы дотрагиваются до щеки и убирают выбившуюся прядь за мое ухо. – Мы делаем доброе дело.
И я отталкиваю его от себя.
Я беру стакан с зубными щетками и бросаю его в стекло; серебристые осколки пляшут на кафельной плитке, сейчас в дверь ванной комнаты ворвется съемочная группа и режиссер закричит: «А теперь второй дубль!» - слишком театрально, слишком постановочно. Я шатаюсь и, пытаясь найти опору, хватаюсь за пустую рамку зеркала. Пусть острые края целуют мои ладони, пусть на фаянсе появятся яркие разводы – я зачерпываю битое стекло и стискиваю в руке, стараясь не закричать.
Если я смогу спрятать осколки, я смогу прекратить слышать «Мы делаем доброе дело», правда? Я смогу забыть, правда?.. Нужно вымыться с мылом, нужно счистить грязь – я разгребаю алмазную пыль и достаю пробку из раковины; я растворюсь в канализации, я стану водой, меня вынесет в океан. Только я слишком большой, слишком большой – я стягиваю рубашку и встряхиваю отяжелевшими кистями, разбрызгивая кровь. Мне нужно оставить все лишнее – зажимаю осколок в правой руке и дотрагиваюсь до сгиба локтя. Я грязный – первая ломанная от предплечья к запястью, и кожа расходится с глухим треском.
Я слышу его смех; его гнусный, хриплый смех: «Мы делаем это вместе» - но я смогу сбежать, конечно, я смогу, нужно просто сделать еще одну линию, чтобы можно было оттянуть этот кусок кожи. Цвет чистоты – белый; если я буду держать руку под водой, красный смоется.
Oh, these mind games, this sad need for the brain to add tactile reinforcement to the visual image - why should I be a victim of my own body? It seems to me that the artist hugs me by the waist, presses his forehead against my shoulder and whispers in my neck: "Of course you know."
“You want to remember,” he laughs happily and presses tightly to me. “You first draw them in order to remember to understand what they consist of, and then leave the drawings so that we can see.”
“Yes, exactly,” he kisses me under his ear and clings to my belt with his fingers. “Because they want to be perpetuated, Will.” You know why they go out in the evenings, putting on their most expensive things bought for the last money? .. Their families do not have anything but hatred and disgust, society abandoned them, because they are lousy sheep for the whole herd. Nobody needs them except each other, but in their garbage pits they choose only the most beautiful, youngest ... They rot alive in their cellars, in their public toilets, fuck knee -deep in shit, drink the cheapest alcohol and give the first The counter, so that at least someone remembers, at least someone knew, let him even fifteen minutes in the gateway that they exist. I am doing a good deed, Will, - we look at our reflection, and he straightens my hair: fingers touch the cheek and remove the knocked strand in my ear. - We do a good deed.
And I push him away from myself.
I take a glass with toothbrushes and throw it into glass; Silver fragments are dancing on tiles, now the filming group will burst at the door of the bathroom and the director will shout: “And now the second double!” - Too theatrical, too staged. I stagger and, trying to find support, grab onto the empty frame of the mirror. Let the sharp edges kiss my palms, let bright stains appear on the faience - I scoop up broken glass and squeeze in my hand, trying not to scream.
If I can hide the fragments, I can stop hearing “We are doing a good deed”, right? I can forget, right? .. I need to wash myself with soap, you need to clean the dirt - I will rake diamond dust and take out the cork from the sink; I will dissolve in the sewer, I will become water, I will take me to the ocean. Only I am too large, too large - I pull my shirt and shake my heavy brushes, spraying blood. I need to leave all the excess - I clamp in my right hand and touch the bend of the elbow. I am dirty - the first broken from the forearm to the wrist, and the skin diverges with a dull crack.
I hear his laughter; His vile, hoarse laugh: “We do it together” - but I can escape, of course, I can, you just need to make another line so that this piece of skin can be delayed. The color of purity is white; If I hold my hand under water, red is washed.
“You want to remember,” he laughs happily and presses tightly to me. “You first draw them in order to remember to understand what they consist of, and then leave the drawings so that we can see.”
“Yes, exactly,” he kisses me under his ear and clings to my belt with his fingers. “Because they want to be perpetuated, Will.” You know why they go out in the evenings, putting on their most expensive things bought for the last money? .. Their families do not have anything but hatred and disgust, society abandoned them, because they are lousy sheep for the whole herd. Nobody needs them except each other, but in their garbage pits they choose only the most beautiful, youngest ... They rot alive in their cellars, in their public toilets, fuck knee -deep in shit, drink the cheapest alcohol and give the first The counter, so that at least someone remembers, at least someone knew, let him even fifteen minutes in the gateway that they exist. I am doing a good deed, Will, - we look at our reflection, and he straightens my hair: fingers touch the cheek and remove the knocked strand in my ear. - We do a good deed.
And I push him away from myself.
I take a glass with toothbrushes and throw it into glass; Silver fragments are dancing on tiles, now the filming group will burst at the door of the bathroom and the director will shout: “And now the second double!” - Too theatrical, too staged. I stagger and, trying to find support, grab onto the empty frame of the mirror. Let the sharp edges kiss my palms, let bright stains appear on the faience - I scoop up broken glass and squeeze in my hand, trying not to scream.
If I can hide the fragments, I can stop hearing “We are doing a good deed”, right? I can forget, right? .. I need to wash myself with soap, you need to clean the dirt - I will rake diamond dust and take out the cork from the sink; I will dissolve in the sewer, I will become water, I will take me to the ocean. Only I am too large, too large - I pull my shirt and shake my heavy brushes, spraying blood. I need to leave all the excess - I clamp in my right hand and touch the bend of the elbow. I am dirty - the first broken from the forearm to the wrist, and the skin diverges with a dull crack.
I hear his laughter; His vile, hoarse laugh: “We do it together” - but I can escape, of course, I can, you just need to make another line so that this piece of skin can be delayed. The color of purity is white; If I hold my hand under water, red is washed.
Другие песни исполнителя: