Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 5
текст песни
25
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 5 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
А я знал, что он любит Рождество, потому что они с семьей всегда уезжали к родителям мамы, в горы, и там было тихо, тихо, очень тихо. Никто не ссорился, никто не орал друг на друга, мама не пряталась на чердаке и не кричала: «Ты больной ублюдок!» - угрожая отцу пистолетом. Домик был маленький, крохотная коробочка, потерянная в узкой расщелине, все рассаживались вокруг стола и ели в гробовой тишине; бабушка стучала ножом о край тарелки и хмурилась, глядя на скелет индейки, оставшийся на середине стола. Они спали с братом в подвале – сыро и холодно – и как-то он проснулся посреди ночи от шороха, думал: крыса. А брат елозил под покрывалом и взвизгивал, как побитый щенок, увидел, что смотрит, зашипел: «Отвернись, гаденыш», - но он все равно продолжал смотреть, и тогда брат стянул одеяло.
Я знал, что он любит Рождество; у брата был маленький кривой член, который он сжимал в кулаке и с силой оттягивал в сторону, быстро поглаживая пальцами головку, а он, мой худой мальчик с узкими плечами, сидел на краю своей кровати и слушал, как его брат, зажевывая угол подушки, стонал: «Подойди сюда». Он подошел, и тот похлопал его по шее: «Молодец, молодец, а теперь – возьми в рот. Все так делают». Во рту склизко и солоно, неприятно и не хватает воздуха, а брат давит на затылок и приговаривает: «Хороший мальчик, хороший мальчик» - а ему было шесть или семь? Шесть или семь?... Брату тринадцать, и у него тяжелая рука; он поднимает бедра и хлопает его по щеке: «Давай, быстрее» - и сперма течет по подбородку.
И так три года, три года, три года; я знал, что он любит Рождество.
А потом ему исполнилось семнадцать, и по всей комнате были разложены разноцветные мигающие огоньки, и елка, стоявшая в центре комнаты, была очень тщательно украшена. Брат сидел рядом, прислонившись к стене, и, закрывая ладонью дыру в животе, повторял: «Ты сгоришь в аду, ты сгоришь в аду, ты сгоришь». Брат не знал, что ад давно, давно, давно был здесь.
Ад был внутри него.
Он напевал «Сияй, маленькая звездочка» и оборачивал круг за кругом еловые лапки тонкой лентой, которая тянулась из его брата, и ветки проламывались под тяжестью. И это было самое лучшее Рождество, с лучшими подарками, потому что на следующее утро, когда он проснулся и пошел на кухню за куском кекса, он посмотрел на то, что осталось от его семьи.
И впервые почувствовал себя свободным.
- Теперь никто из вас не будет страдать. Теперь вы можете любить друг друга, - я присаживаюсь рядом с матерью и сжимаю ее чуть теплые пальцы. – Больше не нужно терпеть боль, мама. Больше не нужно.
Папа, мама и брат. Они лежали втроем, и он сидел рядом с ними несколько суток, чтобы удостовериться: теперь им не больно.
Теперь все будет в порядке.
Я знал, что он любит Рождество; у брата был маленький кривой член, который он сжимал в кулаке и с силой оттягивал в сторону, быстро поглаживая пальцами головку, а он, мой худой мальчик с узкими плечами, сидел на краю своей кровати и слушал, как его брат, зажевывая угол подушки, стонал: «Подойди сюда». Он подошел, и тот похлопал его по шее: «Молодец, молодец, а теперь – возьми в рот. Все так делают». Во рту склизко и солоно, неприятно и не хватает воздуха, а брат давит на затылок и приговаривает: «Хороший мальчик, хороший мальчик» - а ему было шесть или семь? Шесть или семь?... Брату тринадцать, и у него тяжелая рука; он поднимает бедра и хлопает его по щеке: «Давай, быстрее» - и сперма течет по подбородку.
И так три года, три года, три года; я знал, что он любит Рождество.
А потом ему исполнилось семнадцать, и по всей комнате были разложены разноцветные мигающие огоньки, и елка, стоявшая в центре комнаты, была очень тщательно украшена. Брат сидел рядом, прислонившись к стене, и, закрывая ладонью дыру в животе, повторял: «Ты сгоришь в аду, ты сгоришь в аду, ты сгоришь». Брат не знал, что ад давно, давно, давно был здесь.
Ад был внутри него.
Он напевал «Сияй, маленькая звездочка» и оборачивал круг за кругом еловые лапки тонкой лентой, которая тянулась из его брата, и ветки проламывались под тяжестью. И это было самое лучшее Рождество, с лучшими подарками, потому что на следующее утро, когда он проснулся и пошел на кухню за куском кекса, он посмотрел на то, что осталось от его семьи.
И впервые почувствовал себя свободным.
- Теперь никто из вас не будет страдать. Теперь вы можете любить друг друга, - я присаживаюсь рядом с матерью и сжимаю ее чуть теплые пальцы. – Больше не нужно терпеть боль, мама. Больше не нужно.
Папа, мама и брат. Они лежали втроем, и он сидел рядом с ними несколько суток, чтобы удостовериться: теперь им не больно.
Теперь все будет в порядке.
And I knew that he loves Christmas, because he and his family always went to his mother’s parents, in the mountains, and it was quiet, quiet, very quiet. No one quarreled, no one shouted at each other, my mother did not hide in the attic and did not shout: "You are a sick bastard!" - threatening his father with a gun. The house was a small, tiny box, lost in a narrow crevice, everyone planted around the table and ate in the grave silence; Grandmother pounded with a knife on the edge of the plate and frowned, looking at the skeleton of the turkey, remaining in the middle of the table. They slept with his brother in the basement-damp and cold-and somehow he woke up in the middle of the night from the rustle, thought: Rat. And his brother fucked under the veil and squealed like a beaten puppy, he saw that he was looking, hissed: “Turn away, bastard,” but he still continued to look, and then his brother pulled the blanket.
I knew that he loves Christmas; The brother had a small crooked member, which he clenched in his fist and pulled his head with force, quickly stroking his head with his fingers, and he, my thin boy with narrow shoulders, sat on the edge of his bed and listened as his brother, lit the corner of the pillow, Groble: "Come here." He came up, and he patted his neck: “Well done, well done, and now - take it into your mouth. Everyone is doing this. ” In the mouth Sklizko and Solono, unpleasant and not enough air, and the brother presses on the back of the head and says: “A good boy, a good boy” - and he was six or seven? Six or seven? ... to his brother thirteen, and he has a heavy hand; He lifts his hips and claps his cheek: “Come on, faster” - and sperm flows along the chin.
And so three years, three years, three years; I knew that he loves Christmas.
And then he turned seventeen, and multi -colored flashing lights were laid out throughout the room, and the Christmas tree, which stood in the center of the room, was very carefully decorated. The brother sat next to him, leaning against the wall, and, covering his hole in his stomach with his palm, repeated: "You will burn in hell, you will burn in hell, you will burn." Brother did not know that hell had long been here for a long time.
Hell was inside him.
He hummed a “shining, little star” and wrapped a circle behind the spruce paws with a thin ribbon that stretched out of his brother, and the branches broke under the weight. And it was the best Christmas, with the best gifts, because the next morning, when he woke up and went to the kitchen for a piece of Kex, he looked at what was left of his family.
And for the first time he felt free.
“Now none of you will suffer.” Now you can love each other, - I sit down next to my mother and squeeze her slightly warm fingers. “No more need to endure pain, mom.” Do not need anymore.
Dad, mom and brother. They lay the three of them, and he sat next to them for several days to make sure: now they were not hurt.
Now everything will be in order.
I knew that he loves Christmas; The brother had a small crooked member, which he clenched in his fist and pulled his head with force, quickly stroking his head with his fingers, and he, my thin boy with narrow shoulders, sat on the edge of his bed and listened as his brother, lit the corner of the pillow, Groble: "Come here." He came up, and he patted his neck: “Well done, well done, and now - take it into your mouth. Everyone is doing this. ” In the mouth Sklizko and Solono, unpleasant and not enough air, and the brother presses on the back of the head and says: “A good boy, a good boy” - and he was six or seven? Six or seven? ... to his brother thirteen, and he has a heavy hand; He lifts his hips and claps his cheek: “Come on, faster” - and sperm flows along the chin.
And so three years, three years, three years; I knew that he loves Christmas.
And then he turned seventeen, and multi -colored flashing lights were laid out throughout the room, and the Christmas tree, which stood in the center of the room, was very carefully decorated. The brother sat next to him, leaning against the wall, and, covering his hole in his stomach with his palm, repeated: "You will burn in hell, you will burn in hell, you will burn." Brother did not know that hell had long been here for a long time.
Hell was inside him.
He hummed a “shining, little star” and wrapped a circle behind the spruce paws with a thin ribbon that stretched out of his brother, and the branches broke under the weight. And it was the best Christmas, with the best gifts, because the next morning, when he woke up and went to the kitchen for a piece of Kex, he looked at what was left of his family.
And for the first time he felt free.
“Now none of you will suffer.” Now you can love each other, - I sit down next to my mother and squeeze her slightly warm fingers. “No more need to endure pain, mom.” Do not need anymore.
Dad, mom and brother. They lay the three of them, and he sat next to them for several days to make sure: now they were not hurt.
Now everything will be in order.
Другие песни исполнителя: