Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 6
текст песни
11
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 6 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Возможно, мне стоило более ровно отнестись к этому откровению. Скажем, обсудить его с кем-нибудь в Академии как плохой фильм, который недавно крутили в автокинотеатре. Или сделать заметку на полях тетради: «Никогда больше не сопереживать незнакомцам». Безусловно, я мог найти более адекватное решение, чем дойти до своей квартиры и, прижимая колючие ветки к груди, как котенка, подобранного на улице, закрыться в ванной комнате. Мне не стоило еще раз прокручивать в голове этот момент: шаг – и ощущение неповторимого восторга, детской радости от того, что маме больше не нужно прятаться от отца, отцу больше не нужно напиваться потому, что он ненавидит свою жизнь, брат больше не будет просыпаться в холодном поту, боясь, что родители узнают: он гей, гей, и с этим ничего нельзя сделать. Шаг, один небольшой шаг от стены в гостиную: елка переливается голубыми и красными огоньками, и брат тихо плачет, прижав к лицу ладони.
Если бы я знал раньше, что проведу в ванной столько времени, возможно, я бы установил там полку с книгами, небольшой журнальный столик для игры в бридж и мини-бар под зеркалом. Мой дом не моя крепость, мой дом – мое поле битвы, и только в ванне, укутавшись в махровое полотенце, сидя рядом с колючими еловыми лапами, прижавшись лбом к коленям, я чувствую себя в безопасности. Мой самый гнусный враг – я сам. Я, подтягивающийся к зеркалу и смотрящий на свое оплывшее лицо; я, скребущий до крови щеку и вытирающий сукровицу о джемпер. Я. Только я.
И находиться с таким человеком в закрытом помещении на протяжении семи часов – это не самая разумная идея хотя бы потому, что через сорок минут моего заточения у меня начинает болеть голова. Я по-настоящему дерьмовый собеседник: вместо того, чтобы расслабиться и восстановить дыхание, я думаю исключительно о том, что должен был переживать мой друг с пшеничными волосами, убивая своих родителей, что должен он был чувствовать потом всю оставшуюся жизнь. И не обнаруживаю в своих мыслях на этот счет хоть намек на облегчение. Скорее всего, в его жизни, полной боли, стало еще больше страданий, которые ему пришлось выносить. Так или иначе пришлось бы убить кого-то либо себя, либо окружающих – а у него оставалось недосмотренным шоу, поэтому самоубийство было не выходом.
Если бы я знал раньше, что проведу в ванной столько времени, возможно, я бы установил там полку с книгами, небольшой журнальный столик для игры в бридж и мини-бар под зеркалом. Мой дом не моя крепость, мой дом – мое поле битвы, и только в ванне, укутавшись в махровое полотенце, сидя рядом с колючими еловыми лапами, прижавшись лбом к коленям, я чувствую себя в безопасности. Мой самый гнусный враг – я сам. Я, подтягивающийся к зеркалу и смотрящий на свое оплывшее лицо; я, скребущий до крови щеку и вытирающий сукровицу о джемпер. Я. Только я.
И находиться с таким человеком в закрытом помещении на протяжении семи часов – это не самая разумная идея хотя бы потому, что через сорок минут моего заточения у меня начинает болеть голова. Я по-настоящему дерьмовый собеседник: вместо того, чтобы расслабиться и восстановить дыхание, я думаю исключительно о том, что должен был переживать мой друг с пшеничными волосами, убивая своих родителей, что должен он был чувствовать потом всю оставшуюся жизнь. И не обнаруживаю в своих мыслях на этот счет хоть намек на облегчение. Скорее всего, в его жизни, полной боли, стало еще больше страданий, которые ему пришлось выносить. Так или иначе пришлось бы убить кого-то либо себя, либо окружающих – а у него оставалось недосмотренным шоу, поэтому самоубийство было не выходом.
Perhaps I should have taken this revelation more evenly. Let's say, discuss it with someone at the Academy like a bad movie that was recently shown in a drive-in theater. Or write a note in the margin of your notebook: “Never empathize with strangers again.” Of course, I could have found a more adequate solution than to walk to my apartment and, clutching the thorny branches to my chest, like a kitten picked up on the street, lock myself in the bathroom. I shouldn’t have replayed this moment in my head again: a step - and a feeling of unique delight, childish joy from the fact that mom no longer needs to hide from her father, father no longer needs to get drunk because he hates his life, brother will no longer wake up in a cold sweat, afraid that his parents will find out: he is gay, gay, and nothing can be done about it. Step, one small step from the wall into the living room: the tree shimmers with blue and red lights, and the brother is quietly crying, pressing his palms to his face.
If I had known earlier that I would spend so much time in the bathroom, I might have installed a shelf with books, a small coffee table for playing bridge and a minibar under the mirror. My home is not my fortress, my home is my battlefield, and only in the bath, wrapped in a terry towel, sitting next to the prickly spruce paws, pressing my forehead to my knees, do I feel safe. My most vile enemy is myself. Me, pulling myself up to the mirror and looking at my swollen face; me, scratching my cheek until it bled and wiping the ichor on my jumper. Me. Only me.
And being with such a person in a closed room for seven hours is not the smartest idea, if only because after forty minutes of my confinement my head starts to hurt. I'm a really shitty conversationalist: instead of relaxing and catching my breath, I think only about what my wheat-haired friend must have felt when he killed his parents, and how he must have felt for the rest of his life. And I don’t find even a hint of relief in my thoughts on this matter. Most likely, in his life of pain, there was even more suffering that he had to endure. One way or another, he would have to kill someone, either himself or those around him - and he had an unfinished show, so suicide was not an option.
If I had known earlier that I would spend so much time in the bathroom, I might have installed a shelf with books, a small coffee table for playing bridge and a minibar under the mirror. My home is not my fortress, my home is my battlefield, and only in the bath, wrapped in a terry towel, sitting next to the prickly spruce paws, pressing my forehead to my knees, do I feel safe. My most vile enemy is myself. Me, pulling myself up to the mirror and looking at my swollen face; me, scratching my cheek until it bled and wiping the ichor on my jumper. Me. Only me.
And being with such a person in a closed room for seven hours is not the smartest idea, if only because after forty minutes of my confinement my head starts to hurt. I'm a really shitty conversationalist: instead of relaxing and catching my breath, I think only about what my wheat-haired friend must have felt when he killed his parents, and how he must have felt for the rest of his life. And I don’t find even a hint of relief in my thoughts on this matter. Most likely, in his life of pain, there was even more suffering that he had to endure. One way or another, he would have to kill someone, either himself or those around him - and he had an unfinished show, so suicide was not an option.
Другие песни исполнителя: