Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 8
текст песни
57
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Раз-два-три, ветер изменится - Глава 9 отрывок 8 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Он прятался под кроватью, а отец заходил в комнату с ремнем наперевес, задирал покрывало и орал, разбрызгивая слюну: «Вылезай, тварь! Вылезай!». Он тащил его за руку: огромная лапища на тонком запястье – волок в зал, где на диване сидела мама, дрожащая от страха и боли (разбитое лицо и широкий синий след на шее). Отец тряс его за плечо и визжал: «Снимай трусы, кусок дерьма! Я сказал – снимай!». И ему приходилось; ему приходилось стаскивать с себя заштопанное дешевое белье, мокрое от ужаса, и, прижав ладони друг к другу, становиться на колени и ждать, пока воздух не рассечет первый удар. Было больно, очень больно; отец упирался ногой в его ягодицы и бил ремнем по бедрам, приговаривая: «Я тебе покажу, как гадить в постель! Я тебе покажу!..»
Мама хрипела: «Отпусти его, пожалуйста!» - но отец подходил и давал ей оплеуху, а потом еще одну, и еще одну, а была ночь, когда он, избив и его, и ее, стал снимать с нее юбку и достал из штанов член: уродливый, багровый член – и начал тыкать им ей в лицо. «Бери, сука… Бери…» - отец держал ее за волосы и быстро двигал бедрами, не обращай внимания на то, что маму тошнило.
И он помнил, помнил, помнил эту ночь, потому что поднял голову и увидел, как мама, рыдая, задыхаясь от рвоты и слез, показала ему рукой на дверь. И это был момент, когда он понял: никто не придет и не спасет его. Боль будет вечной.
Он шел в комнату, где брат, забившись в угол кровати, читал какую-то молитву и, зажмурившись, обкусывая кожу с пальцев. Брат говорил: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста» - и так длилось часами, пока отец не уставал и не стаскивал мать на пол, чтобы, обозвав ее шлюхой и ударив в живот, уйти пить в ближайший паб.
Никто не помог ему. Никто не вытащил его из этого Ада.
И меня никто не вытащит. Ад внутри каждого из нас, и с годами он разгорается только ярче.
В тот вечер я впервые понял, насколько правильными и справедливыми были его действия: только смерть может избавить от вечной внутренней пустоты, от одиночества, от страданий, от непонятности. Потому что после смерти ничего нет – и он дарил людям, которых любил, этот подарок. Он освобождал их.
Мама хрипела: «Отпусти его, пожалуйста!» - но отец подходил и давал ей оплеуху, а потом еще одну, и еще одну, а была ночь, когда он, избив и его, и ее, стал снимать с нее юбку и достал из штанов член: уродливый, багровый член – и начал тыкать им ей в лицо. «Бери, сука… Бери…» - отец держал ее за волосы и быстро двигал бедрами, не обращай внимания на то, что маму тошнило.
И он помнил, помнил, помнил эту ночь, потому что поднял голову и увидел, как мама, рыдая, задыхаясь от рвоты и слез, показала ему рукой на дверь. И это был момент, когда он понял: никто не придет и не спасет его. Боль будет вечной.
Он шел в комнату, где брат, забившись в угол кровати, читал какую-то молитву и, зажмурившись, обкусывая кожу с пальцев. Брат говорил: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста» - и так длилось часами, пока отец не уставал и не стаскивал мать на пол, чтобы, обозвав ее шлюхой и ударив в живот, уйти пить в ближайший паб.
Никто не помог ему. Никто не вытащил его из этого Ада.
И меня никто не вытащит. Ад внутри каждого из нас, и с годами он разгорается только ярче.
В тот вечер я впервые понял, насколько правильными и справедливыми были его действия: только смерть может избавить от вечной внутренней пустоты, от одиночества, от страданий, от непонятности. Потому что после смерти ничего нет – и он дарил людям, которых любил, этот подарок. Он освобождал их.
He hid under the bed, and his father went into the room with a belt. Nerrevis, looked into the bedspread and screamed, splashing saliva: "Get out, creature! Get out! ". He dragged him by his hand: a huge strainer on a thin wrist - wolves in the hall, where the mother was sitting on the sofa, trembling from fear and pain (broken face and a wide blue trail on the neck). Father Shake him by the shoulder and screamed: "Remove the panties, a piece of shit! I said - take off! " And he had to; He had to paint with herself a shepherd cheap underwear, wet from horror, and, pressing her palms to each other, put on his knees and wait until the air dissect the first blow. It was painful, very painful; Father rests on his foot in his buttocks and beat the huge belt, sentenced: "I'll show you how to shine in bed! I'll show you!.."
Mom hoarse: "Let him go, please!" "But my father approached and gave her to her fell, and then another one, and another one, and there was a night when he, beating him, and her, began to shoot a skirt from her and took a member from his pants: an ugly, crimson member. Poking them to her face. "Take, bitch ... take ..." - the father kept her hair and moved quickly with his thighs, do not pay attention to the fact that Mom was sick.
And he remembered, remembered, remembered this night, because he looked up and saw his mother, sobbing, choking from vomiting and tears, showed him a hand on the door. And it was a moment when he understood: no one comes and will not save him. The pain will be eternal.
He walked into the room, where the brother, clogging into the corner of the bed, read some prayer and, clogging, biting the skin from the fingers. Brother said: "Please, please, please" - and so lasted the clock until the father was tired and did not paint the mother to the floor, so that, calling her whore and hitting his stomach, go to drink to the nearest pub.
No one helped him. No one pulled him out of this hell.
And no one pulls me out. Hell inside each of us, and over the years it flashes only brighter.
That evening, I first realized how correctly his actions were and fair were: only death can get rid of the eternal inner void, from loneliness, from suffering, from incomprehensibility. Because after death there is nothing - and he gave people who loved, this gift. He freed them.
Mom hoarse: "Let him go, please!" "But my father approached and gave her to her fell, and then another one, and another one, and there was a night when he, beating him, and her, began to shoot a skirt from her and took a member from his pants: an ugly, crimson member. Poking them to her face. "Take, bitch ... take ..." - the father kept her hair and moved quickly with his thighs, do not pay attention to the fact that Mom was sick.
And he remembered, remembered, remembered this night, because he looked up and saw his mother, sobbing, choking from vomiting and tears, showed him a hand on the door. And it was a moment when he understood: no one comes and will not save him. The pain will be eternal.
He walked into the room, where the brother, clogging into the corner of the bed, read some prayer and, clogging, biting the skin from the fingers. Brother said: "Please, please, please" - and so lasted the clock until the father was tired and did not paint the mother to the floor, so that, calling her whore and hitting his stomach, go to drink to the nearest pub.
No one helped him. No one pulled him out of this hell.
And no one pulls me out. Hell inside each of us, and over the years it flashes only brighter.
That evening, I first realized how correctly his actions were and fair were: only death can get rid of the eternal inner void, from loneliness, from suffering, from incomprehensibility. Because after death there is nothing - and he gave people who loved, this gift. He freed them.
Другие песни исполнителя: