Борис Пастернак - Вакханалия
текст песни
27
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Борис Пастернак - Вакханалия - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Борис Пастернак
Вакханалия
Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идет.
Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны
Свечек пламенем снизу
Слабо озарены.
А на улице вьюга
Все смешала в одно,
И пробиться друг к другу
Никому не дано.
В завываньи бурана
Потонули: тюрьма,
Экскаваторы, краны,
Новостройки, дома,
Клочья репертуара
На афишном столбе
И деревья бульвара
В серебристой резьбе.
И великой эпохи
След на каждом шагу
B толчее, в суматохе,
В метках шин на снегу,
B ломке взглядов, симптомах
Вековых перемен,
B наших добрых знакомых,
В тучах мачт и антенн,
На фасадах, в костюмах,
В простоте без прикрас,
B разговорах и думах,
Умиляющих нас.
И в значеньи двояком
Жизни, бедной на взгляд,
Но великой под знаком
Понесенных утрат.
"Зимы", "Зисы" и "Татры",
Сдвинув полосы фар,
Подъезжают к театру
И слепят тротуар.
Затерявшись в метели,
Перекупщики мест
Осаждают без цели
Театральный подъезд.
Все идут вереницей,
Как сквозь строй алебард,
Торопясь протесниться
На "Марию Стюарт".
Молодежь по записке
Добывает билет
И великой артистке
Шлет горячий привет.
За дверьми еще драка,
А уж средь темноты
Вырастают из мрака
Декораций холсты.
Словно выбежав с танцев
И покинув их круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.
Все в ней жизнь, все свобода,
И в груди колотье,
И тюремные своды
Не сломили ее.
Стрекозою такою
Родила ее мать
Ранить сердце мужское,
Женской лаской пленять.
И за это быть, может,
Как огонь горяча,
Дочка голову сложит
Под рукой палача.
В юбке пепельно-сизой
Села с краю за стол.
Рампа яркая снизу
Льет ей свет на подол.
Нипочем вертихвостке
Похождений угар,
И стихи, и подмостки,
И Париж, и Ронсар.
К смерти приговоренной,
Что ей пища и кров,
Рвы, форты, бастионы,
Пламя рефлекторов?
Но конец героини
До скончанья времен
Будет славой отныне
И молвой окружен.
То же бешенство риска,
Та же радость и боль
Слили роль и артистку,
И артистку и роль.
Словно буйство премьерши
Через столько веков
Помогает умершей
Убежать из оков.
Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река,
Как играют алмазы,
Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено,
Как игралось подростку
На народе простом
В белом платье в полоску
И с косою жгутом.
И опять мы в метели,
А она все метет,
И в церковном приделе
Свет, и служба идет.
Где-то зимнее небо,
Проходные дворы,
И окно ширпотреба
Под горой мишуры.
Где-то пир. Где-то пьянка.
Именинный кутеж.
Мехом вверх, наизнанку
Свален ворох одеж.
Двери с лестницы в сени,
Смех и мнений обмен.
Три корзины сирени.
Ледяной цикламен.
По соседству в столовой
Зелень, горы икры,
В сервировке лиловой
Семга, сельди, сыры,
И хрустенье салфеток,
И приправ острота,
И вино всех расцветок,
И всех водок сорта.
И под говор стоустый
Люстра топит в лучах
Плечи, спины и бюсты,
И сережки в ушах.
И смертельней картечи
Эти линии рта,
Этих рук бессердечье,
Этих губ доброта.
И на эти-то дива
Глядя, как маниак,
Кто-то пьет молчаливо
До рассвета коньяк.
Уж над ним межеумки
Проливают слезу.
На шестнадцатой рюмке
Ни в одном он глазу.
За собою упрочив
Право зваться немым,
Он средь женщин находчив,
Средь мужчин нелюдим.
В третий раз разведенец
И дожив до седин,
Жизнь своих современниц
Оправдал он один.
Дар подруг и товарок
Он пустил в оборот
И вернул им в подарок
Целый мир в
Вакханалия
Город. Зимнее небо.
Тьма. Пролеты ворот.
У Бориса и Глеба
Свет, и служба идет.
Лбы молящихся, ризы
И старух шушуны
Свечек пламенем снизу
Слабо озарены.
А на улице вьюга
Все смешала в одно,
И пробиться друг к другу
Никому не дано.
В завываньи бурана
Потонули: тюрьма,
Экскаваторы, краны,
Новостройки, дома,
Клочья репертуара
На афишном столбе
И деревья бульвара
В серебристой резьбе.
И великой эпохи
След на каждом шагу
B толчее, в суматохе,
В метках шин на снегу,
B ломке взглядов, симптомах
Вековых перемен,
B наших добрых знакомых,
В тучах мачт и антенн,
На фасадах, в костюмах,
В простоте без прикрас,
B разговорах и думах,
Умиляющих нас.
И в значеньи двояком
Жизни, бедной на взгляд,
Но великой под знаком
Понесенных утрат.
"Зимы", "Зисы" и "Татры",
Сдвинув полосы фар,
Подъезжают к театру
И слепят тротуар.
Затерявшись в метели,
Перекупщики мест
Осаждают без цели
Театральный подъезд.
Все идут вереницей,
Как сквозь строй алебард,
Торопясь протесниться
На "Марию Стюарт".
Молодежь по записке
Добывает билет
И великой артистке
Шлет горячий привет.
За дверьми еще драка,
А уж средь темноты
Вырастают из мрака
Декораций холсты.
Словно выбежав с танцев
И покинув их круг,
Королева шотландцев
Появляется вдруг.
Все в ней жизнь, все свобода,
И в груди колотье,
И тюремные своды
Не сломили ее.
Стрекозою такою
Родила ее мать
Ранить сердце мужское,
Женской лаской пленять.
И за это быть, может,
Как огонь горяча,
Дочка голову сложит
Под рукой палача.
В юбке пепельно-сизой
Села с краю за стол.
Рампа яркая снизу
Льет ей свет на подол.
Нипочем вертихвостке
Похождений угар,
И стихи, и подмостки,
И Париж, и Ронсар.
К смерти приговоренной,
Что ей пища и кров,
Рвы, форты, бастионы,
Пламя рефлекторов?
Но конец героини
До скончанья времен
Будет славой отныне
И молвой окружен.
То же бешенство риска,
Та же радость и боль
Слили роль и артистку,
И артистку и роль.
Словно буйство премьерши
Через столько веков
Помогает умершей
Убежать из оков.
Сколько надо отваги,
Чтоб играть на века,
Как играют овраги,
Как играет река,
Как играют алмазы,
Как играет вино,
Как играть без отказа
Иногда суждено,
Как игралось подростку
На народе простом
В белом платье в полоску
И с косою жгутом.
И опять мы в метели,
А она все метет,
И в церковном приделе
Свет, и служба идет.
Где-то зимнее небо,
Проходные дворы,
И окно ширпотреба
Под горой мишуры.
Где-то пир. Где-то пьянка.
Именинный кутеж.
Мехом вверх, наизнанку
Свален ворох одеж.
Двери с лестницы в сени,
Смех и мнений обмен.
Три корзины сирени.
Ледяной цикламен.
По соседству в столовой
Зелень, горы икры,
В сервировке лиловой
Семга, сельди, сыры,
И хрустенье салфеток,
И приправ острота,
И вино всех расцветок,
И всех водок сорта.
И под говор стоустый
Люстра топит в лучах
Плечи, спины и бюсты,
И сережки в ушах.
И смертельней картечи
Эти линии рта,
Этих рук бессердечье,
Этих губ доброта.
И на эти-то дива
Глядя, как маниак,
Кто-то пьет молчаливо
До рассвета коньяк.
Уж над ним межеумки
Проливают слезу.
На шестнадцатой рюмке
Ни в одном он глазу.
За собою упрочив
Право зваться немым,
Он средь женщин находчив,
Средь мужчин нелюдим.
В третий раз разведенец
И дожив до седин,
Жизнь своих современниц
Оправдал он один.
Дар подруг и товарок
Он пустил в оборот
И вернул им в подарок
Целый мир в
Boris Pasternak
Bacchanalia
Town. Winter sky.
Dark. Gate flights.
Boris and Gleb
Light, and the service is coming.
Praying foreheads, ries
And the old Shushuna
Candles with a flame from below
Weakly illuminated.
And on the street Vyuga
I mixed everything in one
And break through to each other
Nobody is given.
In Vyvyuyas Buran
Smiled: prison,
Excavators, taps,
New buildings, houses,
Clugs of the repertoire
On a posture pillar
And the trees of the boulevard
In silver thread.
And the great era
Trace at every step
B crop, in the turmoil,
In tire tires in the snow,
B broken views, symptoms
Centuries -old changes,
In our good friends,
In the clouds of masts and antennas,
On the facades, in costumes,
In simplicity without embellishment,
B conversations and thoughts
Touching us.
And in the knowledge of double
Life, poor in my opinion,
But great under the sign
The losses incurred.
"Winter", "Zis" and "Tatra",
Having shifted the headlights,
They drive up to the theater
And they blind the sidewalk.
Lost in the snowstorm
Reflectors of places
They besiege without a goal
Theater entrance.
Everyone goes a string
As through the system of the halberd,
Hurry to push
On "Maria Stuart".
Youth by note
Goes a ticket
And the great artist
Helgish hello to.
There is still a fight behind the doors
And in the midst of darkness
Growing out of darkness
Scenery canvases.
As if running out of dancing
And having left their circle,
Queen of the Scots
Appears suddenly.
All in her life, all freedom,
And in the chest stabberry,
And prison arches
They did not break her.
Dragonfly
Her mother gave birth
Wound the male heart,
Female affection to captivate.
And for this, maybe
How hot fire is
The daughter will fold her head
At hand, the executioner.
In the skirt of ashes
She sat down with the edge at the table.
Ramfa is bright from below
The light pours her on the hem.
Nothing a rotikhrostka
Administrations carriers,
Both poems and stage,
Both Paris and Ronsar.
To the death of the sentenced,
That her food and shelter,
Ditches, forts, bastions,
Flame of reflectors?
But the end of the heroine
Until the rest of the time
Will be fame from now on
And surrounded by rumor.
The same rabies of risk,
The same joy and pain
Packed the role and artist,
And the artist and the role.
Like a prime buoy
Through so many centuries
Helps the deceased
Run away from the shackles.
How much courage is needed
To play for centuries,
How the ravines play
How the river plays,
How diamonds play,
How wine plays,
How to play without refusal
Sometimes destined
How was played by a teenager
The people are simple
In a white dress in strip
And with a scythe.
And again we are in snowstorms
And she is still sweeping
And in a church chapel
Light, and the service is coming.
Somewhere the winter sky
Passing yards,
And the window of the consumer goods
Under Mount Mishura.
Somewhere a feast. Somewhere booze.
Birthday katezh.
Fur up, inside out
Pile of clothes.
Doors from the stairs to the canopy,
Laughter and opinions exchange.
Three lilac baskets.
Ice cyclamen.
Next door to the dining room
Greens, mountains of caviar,
In the serving of Lilova
Salmon, herring, cheeses,
And the crunch of napkins,
And seasoning is
And the wine of all the colors,
And all vods of the variety.
And under the dialect of a stow
Chandelier drowns in rays
Shoulders, backs and busts,
And earrings in the ears.
And more deadly crankcases
These lines of the mouth,
These hands are heartless,
These lips are kindness.
And on these diva
Watching how Maniac
Someone drinks silently
Until dawn, cognac.
Already above him Meshumi
They shed a tear.
On the sixteenth glass
He is not in the eye.
Having strengthened behind
The right to be called dumb,
He is resourceful in women,
In the middle of men is unleasable.
For the third time a divorce
And having lived to the gray hair,
The life of their contemporaries
He justified alone.
Gift of friends and goods
He put into circulation
And returned them as a gift
The whole world in
Bacchanalia
Town. Winter sky.
Dark. Gate flights.
Boris and Gleb
Light, and the service is coming.
Praying foreheads, ries
And the old Shushuna
Candles with a flame from below
Weakly illuminated.
And on the street Vyuga
I mixed everything in one
And break through to each other
Nobody is given.
In Vyvyuyas Buran
Smiled: prison,
Excavators, taps,
New buildings, houses,
Clugs of the repertoire
On a posture pillar
And the trees of the boulevard
In silver thread.
And the great era
Trace at every step
B crop, in the turmoil,
In tire tires in the snow,
B broken views, symptoms
Centuries -old changes,
In our good friends,
In the clouds of masts and antennas,
On the facades, in costumes,
In simplicity without embellishment,
B conversations and thoughts
Touching us.
And in the knowledge of double
Life, poor in my opinion,
But great under the sign
The losses incurred.
"Winter", "Zis" and "Tatra",
Having shifted the headlights,
They drive up to the theater
And they blind the sidewalk.
Lost in the snowstorm
Reflectors of places
They besiege without a goal
Theater entrance.
Everyone goes a string
As through the system of the halberd,
Hurry to push
On "Maria Stuart".
Youth by note
Goes a ticket
And the great artist
Helgish hello to.
There is still a fight behind the doors
And in the midst of darkness
Growing out of darkness
Scenery canvases.
As if running out of dancing
And having left their circle,
Queen of the Scots
Appears suddenly.
All in her life, all freedom,
And in the chest stabberry,
And prison arches
They did not break her.
Dragonfly
Her mother gave birth
Wound the male heart,
Female affection to captivate.
And for this, maybe
How hot fire is
The daughter will fold her head
At hand, the executioner.
In the skirt of ashes
She sat down with the edge at the table.
Ramfa is bright from below
The light pours her on the hem.
Nothing a rotikhrostka
Administrations carriers,
Both poems and stage,
Both Paris and Ronsar.
To the death of the sentenced,
That her food and shelter,
Ditches, forts, bastions,
Flame of reflectors?
But the end of the heroine
Until the rest of the time
Will be fame from now on
And surrounded by rumor.
The same rabies of risk,
The same joy and pain
Packed the role and artist,
And the artist and the role.
Like a prime buoy
Through so many centuries
Helps the deceased
Run away from the shackles.
How much courage is needed
To play for centuries,
How the ravines play
How the river plays,
How diamonds play,
How wine plays,
How to play without refusal
Sometimes destined
How was played by a teenager
The people are simple
In a white dress in strip
And with a scythe.
And again we are in snowstorms
And she is still sweeping
And in a church chapel
Light, and the service is coming.
Somewhere the winter sky
Passing yards,
And the window of the consumer goods
Under Mount Mishura.
Somewhere a feast. Somewhere booze.
Birthday katezh.
Fur up, inside out
Pile of clothes.
Doors from the stairs to the canopy,
Laughter and opinions exchange.
Three lilac baskets.
Ice cyclamen.
Next door to the dining room
Greens, mountains of caviar,
In the serving of Lilova
Salmon, herring, cheeses,
And the crunch of napkins,
And seasoning is
And the wine of all the colors,
And all vods of the variety.
And under the dialect of a stow
Chandelier drowns in rays
Shoulders, backs and busts,
And earrings in the ears.
And more deadly crankcases
These lines of the mouth,
These hands are heartless,
These lips are kindness.
And on these diva
Watching how Maniac
Someone drinks silently
Until dawn, cognac.
Already above him Meshumi
They shed a tear.
On the sixteenth glass
He is not in the eye.
Having strengthened behind
The right to be called dumb,
He is resourceful in women,
In the middle of men is unleasable.
For the third time a divorce
And having lived to the gray hair,
The life of their contemporaries
He justified alone.
Gift of friends and goods
He put into circulation
And returned them as a gift
The whole world in
Другие песни исполнителя: