Alexander Pope - Eloisa to Abelard
текст песни
18
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Alexander Pope - Eloisa to Abelard - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Eloisa to Abelard
In these deep solitudes and awful cells,
Where heav'nly-pensive contemplation dwells,
And ever-musing melancholy reigns;
What means this tumult in a vestal's veins?
Why rove my thoughts beyond this last retreat?
Why feels my heart its long-forgotten heat?
Yet, yet I love! — From Abelard it came,
And Eloisa yet must kiss the name.
Dear fatal name! rest ever unreveal'd,
Nor pass these lips in holy silence seal'd.
Hide it, my heart, within that close disguise,
Where mix'd with God's, his lov'd idea lies:
O write it not, my hand — the name appears
Already written — wash it out, my tears!
In vain lost Eloisa weeps and prays,
Her heart still dictates, and her hand obeys.
Relentless walls! whose darksome round contains
Repentant sighs, and voluntary pains:
Ye rugged rocks! which holy knees have worn;
Ye grots and caverns shagg'd with horrid thorn!
Shrines! where their vigils pale-ey'd virgins keep,
And pitying saints, whose statues learn to weep!
Though cold like you, unmov'd, and silent grown,
I have not yet forgot myself to stone.
All is not Heav'n's while Abelard has part,
Still rebel nature holds out half my heart;
Nor pray'rs nor fasts its stubborn pulse restrain,
Nor tears, for ages, taught to flow in vain.
Soon as thy letters trembling I unclose,
That well-known name awakens all my woes.
Oh name for ever sad! for ever dear!
Still breath'd in sighs, still usher'd with a tear.
I tremble too, where'er my own I find,
Some dire misfortune follows close behind.
Line after line my gushing eyes o'erflow,
Led through a sad variety of woe:
Now warm in love, now with'ring in thy bloom,
Lost in a convent's solitary gloom!
There stern religion quench'd th' unwilling flame,
There died the best of passions, love and fame.
Yet write, oh write me all, that I may join
Griefs to thy griefs, and echo sighs to thine.
Nor foes nor fortune take this pow'r away;
And is my Abelard less kind than they?
Tears still are mine, and those I need not spare,
Love but demands what else were shed in pray'r;
No happier task these faded eyes pursue;
To read and weep is all they now can do.
Then share thy pain, allow that sad relief;
Ah, more than share it! give me all thy grief.
Heav'n first taught letters for some wretch's aid,
Some banish'd lover, or some captive maid;
They live, they speak, they breathe what love inspires,
Warm from the soul, and faithful to its fires,
The virgin's wish without her fears impart,
Excuse the blush, and pour out all the heart,
Speed the soft intercourse from soul to soul,
And waft a sigh from Indus to the Pole.
Thou know'st how guiltless first I met thy flame,
When Love approach'd me under Friendship's name;
My fancy form'd thee of angelic kind,
Some emanation of th' all-beauteous Mind.
Those smiling eyes, attemp'ring ev'ry day,
Shone sweetly lambent with celestial day.
Guiltless I gaz'd; heav'n listen'd while you sung;
And truths divine came mended from that tongue.
From lips like those what precept fail'd to move?
Too soon they taught me 'twas no sin to love.
Back through the paths of pleasing sense I ran,
Nor wish'd an Angel whom I lov'd a Man.
Dim and remote the joys of saints I see;
Nor envy them, that heav'n I lose for thee.
How oft, when press'd to marriage, have I said,
Curse on all laws but those which love has made!
Love, free as air, at sight of human ties,
Spreads his light wings, and in a moment flies,
Let wealth, let honour, wait the wedded dame,
August her deed, and sacred be her fame;
Before true passion all those views remove,
Fame, wealth, and honour! what are you to Love?
The jealous God, when
In these deep solitudes and awful cells,
Where heav'nly-pensive contemplation dwells,
And ever-musing melancholy reigns;
What means this tumult in a vestal's veins?
Why rove my thoughts beyond this last retreat?
Why feels my heart its long-forgotten heat?
Yet, yet I love! — From Abelard it came,
And Eloisa yet must kiss the name.
Dear fatal name! rest ever unreveal'd,
Nor pass these lips in holy silence seal'd.
Hide it, my heart, within that close disguise,
Where mix'd with God's, his lov'd idea lies:
O write it not, my hand — the name appears
Already written — wash it out, my tears!
In vain lost Eloisa weeps and prays,
Her heart still dictates, and her hand obeys.
Relentless walls! whose darksome round contains
Repentant sighs, and voluntary pains:
Ye rugged rocks! which holy knees have worn;
Ye grots and caverns shagg'd with horrid thorn!
Shrines! where their vigils pale-ey'd virgins keep,
And pitying saints, whose statues learn to weep!
Though cold like you, unmov'd, and silent grown,
I have not yet forgot myself to stone.
All is not Heav'n's while Abelard has part,
Still rebel nature holds out half my heart;
Nor pray'rs nor fasts its stubborn pulse restrain,
Nor tears, for ages, taught to flow in vain.
Soon as thy letters trembling I unclose,
That well-known name awakens all my woes.
Oh name for ever sad! for ever dear!
Still breath'd in sighs, still usher'd with a tear.
I tremble too, where'er my own I find,
Some dire misfortune follows close behind.
Line after line my gushing eyes o'erflow,
Led through a sad variety of woe:
Now warm in love, now with'ring in thy bloom,
Lost in a convent's solitary gloom!
There stern religion quench'd th' unwilling flame,
There died the best of passions, love and fame.
Yet write, oh write me all, that I may join
Griefs to thy griefs, and echo sighs to thine.
Nor foes nor fortune take this pow'r away;
And is my Abelard less kind than they?
Tears still are mine, and those I need not spare,
Love but demands what else were shed in pray'r;
No happier task these faded eyes pursue;
To read and weep is all they now can do.
Then share thy pain, allow that sad relief;
Ah, more than share it! give me all thy grief.
Heav'n first taught letters for some wretch's aid,
Some banish'd lover, or some captive maid;
They live, they speak, they breathe what love inspires,
Warm from the soul, and faithful to its fires,
The virgin's wish without her fears impart,
Excuse the blush, and pour out all the heart,
Speed the soft intercourse from soul to soul,
And waft a sigh from Indus to the Pole.
Thou know'st how guiltless first I met thy flame,
When Love approach'd me under Friendship's name;
My fancy form'd thee of angelic kind,
Some emanation of th' all-beauteous Mind.
Those smiling eyes, attemp'ring ev'ry day,
Shone sweetly lambent with celestial day.
Guiltless I gaz'd; heav'n listen'd while you sung;
And truths divine came mended from that tongue.
From lips like those what precept fail'd to move?
Too soon they taught me 'twas no sin to love.
Back through the paths of pleasing sense I ran,
Nor wish'd an Angel whom I lov'd a Man.
Dim and remote the joys of saints I see;
Nor envy them, that heav'n I lose for thee.
How oft, when press'd to marriage, have I said,
Curse on all laws but those which love has made!
Love, free as air, at sight of human ties,
Spreads his light wings, and in a moment flies,
Let wealth, let honour, wait the wedded dame,
August her deed, and sacred be her fame;
Before true passion all those views remove,
Fame, wealth, and honour! what are you to Love?
The jealous God, when
Элоиза в Абелард
В этих глубоких соображениях и ужасных клетках,
Где живое созерцание живет,
И постоянно разговаривают меланхоличные правления;
Что означает этот удар в венах Вестала?
Почему мои мысли за пределами этого последнего отступления?
Почему я чувствую, что мое сердце его длиннозабоченная жара?
Но все же я люблю! - от Абеларда это пришло,
И Элоиза еще должна поцеловать имя.
Уважаемый фатальный имя! отдых когда -либо не откровенно,
Ни пройдите эти губы в священном тишине.
Скрыть это, мое сердце, внутри этой близкой маскировки,
Где микшн с Богом, его идея лжет:
O Напишите это не, моя рука - Имя появляется
Уже написано - вымыть, мои слезы!
Джневым потерянным Элоиза плачет и молится,
Ее сердце все еще диктует, и ее рука подчиняется.
Безжалостные стены! чей темночный раунд содержит
Раскаленные вздыхания, и добровольные боли:
Вы бурные камни! которые носили святые колени;
Вы гротсы и пещеры с ужасным колючом!
Свячих! где держатся их брюшные бледные девственницы,
И жаль святых, чьи статуи учатся плакать!
Хотя холодно, как ты, Манмов, и молчаливый,
Я еще не забыл себя на камне.
Все не тяжело, пока Авелард участвует,
По -прежнему повстанческая природа удерживает половину моего сердца;
И не молитесь и не постигает его упрямый пульс сдерживает,
Ни слезы, на протяжении веков, научились тщетно течь.
Скоро твои письма дрожат, я раскрываю,
Это хорошо известное имя пробуждает все мои проблемы.
О, имя навсегда! Навсегда!
Все еще дышите в вздохах, все еще открыл слеза.
Я тоже дрожу, где я нахожу, я нахожу,
Некоторые ужасные несчастья следует близко позади.
Строка за линией моих хлестающих глаз Opflow,
Вел через грустное разнообразие горя:
Теперь тепло в любви, теперь с «В твоей цвету,
Потерян в одиночном мраке монастыря!
Там строгая религия утолкнула пламя нежелания,
Там умерла лучшая из страстей, любви и славы.
Но напиши, о, напиши мне все, что я могу присоединиться
Скорби твоя скорби, и Эхо вздыхает от твоих.
Ни врага, ни удача не забирает этого Pow'r;
И мой авелард менее добрый, чем они?
Слезы все еще мои, и те, что мне не нужно запасно,
Любовь, но требует того, что еще было пролито в Pray'r;
Никакой более счастливой задачи эти блеклые глаза преследуют;
Читать и плакать - это все, что они теперь могут сделать.
Затем поделитесь своей болью, позвольте этому грустному облегчению;
Ах, больше, чем поделиться этим! Дай мне все свое горе.
Тяжелый сначала преподавал письма для помощи какой -то неспособности,
Какой -то изгнанный любовник или какая -то пленная горничная;
Они живут, они говорят, они дышат то, что вдохновляет любовь,
Тепло от души и верные его пожарам,
Желание девственницы без ее страхов.
Извините за румянец и вылейте все сердце,
Ускорить мягкий общение от души к душе,
И вздохнуть от Инда к шесту.
Ты знаешь, как не виновато сначала я встретил твое пламя,
Когда любовь подходила ко мне под именем дружбы;
Моя модная форма
Некоторое эманацию все-блюдного разума.
Эти улыбающиеся глаза, попытка Ev'ry Day,
Сладко сиял из -за небесного дня.
Я не чувствую вину; тяжело слушать, пока ты пел;
И истины Божественные пошли из этого языка.
Из губ, как это то, что может двигаться?
Слишком скоро они научили меня «не грешить, чтобы любить».
Вернувшись через пути приятного смысла, я бежал,
И не желал ангела, которого я любил мужчину.
Тусклый и отдаленный радости святых, которые я вижу;
Не завидую им, что я теряю для тебя.
Как часто, когда нажали на брак, я сказал:
Проклят все законы, но те, которые сделала любовь!
Любовь, свободная как воздух, при наблюдении за человеческими связями,
Распространяет свои легкие крылья, и через мгновение летит,
Позвольте богатству, дай честь, подожди в свадебную даму,
Август ее поступок и священная быть ее славой;
Перед настоящей страстью все эти взгляды удаляют,
Слава, богатство и честь! Что ты любишь?
Ревнивый Бог, когда
В этих глубоких соображениях и ужасных клетках,
Где живое созерцание живет,
И постоянно разговаривают меланхоличные правления;
Что означает этот удар в венах Вестала?
Почему мои мысли за пределами этого последнего отступления?
Почему я чувствую, что мое сердце его длиннозабоченная жара?
Но все же я люблю! - от Абеларда это пришло,
И Элоиза еще должна поцеловать имя.
Уважаемый фатальный имя! отдых когда -либо не откровенно,
Ни пройдите эти губы в священном тишине.
Скрыть это, мое сердце, внутри этой близкой маскировки,
Где микшн с Богом, его идея лжет:
O Напишите это не, моя рука - Имя появляется
Уже написано - вымыть, мои слезы!
Джневым потерянным Элоиза плачет и молится,
Ее сердце все еще диктует, и ее рука подчиняется.
Безжалостные стены! чей темночный раунд содержит
Раскаленные вздыхания, и добровольные боли:
Вы бурные камни! которые носили святые колени;
Вы гротсы и пещеры с ужасным колючом!
Свячих! где держатся их брюшные бледные девственницы,
И жаль святых, чьи статуи учатся плакать!
Хотя холодно, как ты, Манмов, и молчаливый,
Я еще не забыл себя на камне.
Все не тяжело, пока Авелард участвует,
По -прежнему повстанческая природа удерживает половину моего сердца;
И не молитесь и не постигает его упрямый пульс сдерживает,
Ни слезы, на протяжении веков, научились тщетно течь.
Скоро твои письма дрожат, я раскрываю,
Это хорошо известное имя пробуждает все мои проблемы.
О, имя навсегда! Навсегда!
Все еще дышите в вздохах, все еще открыл слеза.
Я тоже дрожу, где я нахожу, я нахожу,
Некоторые ужасные несчастья следует близко позади.
Строка за линией моих хлестающих глаз Opflow,
Вел через грустное разнообразие горя:
Теперь тепло в любви, теперь с «В твоей цвету,
Потерян в одиночном мраке монастыря!
Там строгая религия утолкнула пламя нежелания,
Там умерла лучшая из страстей, любви и славы.
Но напиши, о, напиши мне все, что я могу присоединиться
Скорби твоя скорби, и Эхо вздыхает от твоих.
Ни врага, ни удача не забирает этого Pow'r;
И мой авелард менее добрый, чем они?
Слезы все еще мои, и те, что мне не нужно запасно,
Любовь, но требует того, что еще было пролито в Pray'r;
Никакой более счастливой задачи эти блеклые глаза преследуют;
Читать и плакать - это все, что они теперь могут сделать.
Затем поделитесь своей болью, позвольте этому грустному облегчению;
Ах, больше, чем поделиться этим! Дай мне все свое горе.
Тяжелый сначала преподавал письма для помощи какой -то неспособности,
Какой -то изгнанный любовник или какая -то пленная горничная;
Они живут, они говорят, они дышат то, что вдохновляет любовь,
Тепло от души и верные его пожарам,
Желание девственницы без ее страхов.
Извините за румянец и вылейте все сердце,
Ускорить мягкий общение от души к душе,
И вздохнуть от Инда к шесту.
Ты знаешь, как не виновато сначала я встретил твое пламя,
Когда любовь подходила ко мне под именем дружбы;
Моя модная форма
Некоторое эманацию все-блюдного разума.
Эти улыбающиеся глаза, попытка Ev'ry Day,
Сладко сиял из -за небесного дня.
Я не чувствую вину; тяжело слушать, пока ты пел;
И истины Божественные пошли из этого языка.
Из губ, как это то, что может двигаться?
Слишком скоро они научили меня «не грешить, чтобы любить».
Вернувшись через пути приятного смысла, я бежал,
И не желал ангела, которого я любил мужчину.
Тусклый и отдаленный радости святых, которые я вижу;
Не завидую им, что я теряю для тебя.
Как часто, когда нажали на брак, я сказал:
Проклят все законы, но те, которые сделала любовь!
Любовь, свободная как воздух, при наблюдении за человеческими связями,
Распространяет свои легкие крылья, и через мгновение летит,
Позвольте богатству, дай честь, подожди в свадебную даму,
Август ее поступок и священная быть ее славой;
Перед настоящей страстью все эти взгляды удаляют,
Слава, богатство и честь! Что ты любишь?
Ревнивый Бог, когда