Вера Полозкова - Бобби Диллиган
текст песни
20
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Вера Полозкова - Бобби Диллиган - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
покупай, мое сердце, билет на последний кэш
из лиможа в париж, из тривандрума в ришикеш
столик в спинке кресла, за плотной обшивкой тишь
а стюарда зовут рамеш
ну чего ты сидишь
поешь
там, за семь поездов отсюда, семь кораблей
те, что поотчаянней, ходят с теми, что посмуглей
когда ищешь в кармане звонкие пять рублей -
выпадает драм,
или пара гривен,
или вот лей
не трави своих ран, мое сердце, и не раздувай углей
уходи и того, что брошено, не жалей
***
Уже ночь, на стекла ложится влага, оседает во тьму округа. Небеса черней, чем зрачки у мага, и свежо, если ехать с юга. Из больницы в Джерси пришла бумага, очень скоро придется туго; "это для твоего же блага", повторяет ему подруга.
Бобби Диллиган статен, как древний эллин, самая живописная из развалин. Ему пишут письма из богаделен, из надушенных вдовьих спален. Бобби, в общем, знает, что крепко болен, но не то чтобы он печален: он с гастролей едет домой, похмелен, и немного даже сентиментален.
Когда папа Бобби был найден мёртвым, мать была уже месяце на четвёртом; он мог стать девятым ее абортом, но не стал, и жив, за каким-то чёртом. Бобби слыл отпетым головорезом, надевался на вражеский ножик пузом, даже пару раз с незаконным грузом пересекал границу с соседним штатом; но потом внезапно увлёкся блюзом, и девчонки аж тормозили юзом, чтоб припарковаться у "Кейт и Сьюзан", где он пел; и вешались; но куда там.
Тембр был густ у Бобби, пиджак был клетчат, гриф у контрабаса до мяса вытерт. Смерть годами его выглядывала, как кречет, но он думал, что ни черта у неё не выйдет. Бобби ненавидел, когда его кто-то лечит. Он по-прежнему ненавидит.
Бобби отыграл двадцать три концерта, тысячи сердец отворил и выжег. Он отдаст своей девочке всё до цента, не покажет ей, как он выжат.
Скоро кожа слезет с него, как цедра, и болезнь его обездвижит.
В Бобби плещет блюз, из его горячего эпицентра он таинственный голос слышит.
***
поезжай, моё сердце, куда-нибудь наугад
солнечной маршруткой из светлогорска в калининград
синим поездом из нью-дели в алла'абад
рейсовым автобусом из сьенфуэгоса в тринидад
вытряхни над морем весь этот ад
по крупинке на каждый город и каждый штат
никогда не приди назад
поезжай, моё сердце, вдаль, реки мёд и миндаль, берега кисель
операторы 'водафон', или 'альджауаль', или 'кубасель'
все царапины под водой заживляет соль
все твои кошмары тебя не ищут, теряют цель
уходи, печали кусок, пить густой тростниковый сок или тёмный ром
наблюдать, как ложатся тени наискосок,
как волну обливает плавленым серебром;
будет выглядеть так, словно краем стола в висок,
когда завтра они придут за мной вчетвером, -
черепичные крыши и платья тоньше, чем волосок,
а не наледь, стекло и хром,
а не снег, смолотый в колючий песок,
что змеится медленно от турбин, будто бы паром
неподвижный пересекает аэродром
из лиможа в париж, из тривандрума в ришикеш
столик в спинке кресла, за плотной обшивкой тишь
а стюарда зовут рамеш
ну чего ты сидишь
поешь
там, за семь поездов отсюда, семь кораблей
те, что поотчаянней, ходят с теми, что посмуглей
когда ищешь в кармане звонкие пять рублей -
выпадает драм,
или пара гривен,
или вот лей
не трави своих ран, мое сердце, и не раздувай углей
уходи и того, что брошено, не жалей
***
Уже ночь, на стекла ложится влага, оседает во тьму округа. Небеса черней, чем зрачки у мага, и свежо, если ехать с юга. Из больницы в Джерси пришла бумага, очень скоро придется туго; "это для твоего же блага", повторяет ему подруга.
Бобби Диллиган статен, как древний эллин, самая живописная из развалин. Ему пишут письма из богаделен, из надушенных вдовьих спален. Бобби, в общем, знает, что крепко болен, но не то чтобы он печален: он с гастролей едет домой, похмелен, и немного даже сентиментален.
Когда папа Бобби был найден мёртвым, мать была уже месяце на четвёртом; он мог стать девятым ее абортом, но не стал, и жив, за каким-то чёртом. Бобби слыл отпетым головорезом, надевался на вражеский ножик пузом, даже пару раз с незаконным грузом пересекал границу с соседним штатом; но потом внезапно увлёкся блюзом, и девчонки аж тормозили юзом, чтоб припарковаться у "Кейт и Сьюзан", где он пел; и вешались; но куда там.
Тембр был густ у Бобби, пиджак был клетчат, гриф у контрабаса до мяса вытерт. Смерть годами его выглядывала, как кречет, но он думал, что ни черта у неё не выйдет. Бобби ненавидел, когда его кто-то лечит. Он по-прежнему ненавидит.
Бобби отыграл двадцать три концерта, тысячи сердец отворил и выжег. Он отдаст своей девочке всё до цента, не покажет ей, как он выжат.
Скоро кожа слезет с него, как цедра, и болезнь его обездвижит.
В Бобби плещет блюз, из его горячего эпицентра он таинственный голос слышит.
***
поезжай, моё сердце, куда-нибудь наугад
солнечной маршруткой из светлогорска в калининград
синим поездом из нью-дели в алла'абад
рейсовым автобусом из сьенфуэгоса в тринидад
вытряхни над морем весь этот ад
по крупинке на каждый город и каждый штат
никогда не приди назад
поезжай, моё сердце, вдаль, реки мёд и миндаль, берега кисель
операторы 'водафон', или 'альджауаль', или 'кубасель'
все царапины под водой заживляет соль
все твои кошмары тебя не ищут, теряют цель
уходи, печали кусок, пить густой тростниковый сок или тёмный ром
наблюдать, как ложатся тени наискосок,
как волну обливает плавленым серебром;
будет выглядеть так, словно краем стола в висок,
когда завтра они придут за мной вчетвером, -
черепичные крыши и платья тоньше, чем волосок,
а не наледь, стекло и хром,
а не снег, смолотый в колючий песок,
что змеится медленно от турбин, будто бы паром
неподвижный пересекает аэродром
Buy, my heart, ticket for the last cache
from Limozh to Paris, from Trivandrum to Rishikesh
table in the back of the chair, behind a dense lining quiet
And Stuard's name is Ramesh
Well, what are you sitting
You sing
There, for seven trains from here, seven ships
Those who are more likely go with those that are sophisticated
When you are looking for voiced five rubles in your pocket -
Drama falls out
or a couple of hryvnias,
Or here is Lei
Do not poke your wounds, my heart, and do not fan the coal
go away and what is abandoned, do not regret
***
Already night, moisture lies on the glass, settles into the darkness of the district. Heaven is black than the pupils of the magician, and fresh, if you go from the south. Paper came from the hospital to Jersey, very soon it will have to be tight; “This is for your good,” a girlfriend repeats him.
Bobby Dilligan Staten, like an ancient Ellin, is the most picturesque of the ruins. They write letters from the almshouse, of the pouts of widow bedrooms. Bobby, in general, knows that he is strongly sick, but not that he is sad: he goes home with a tour, hanging, and a little even sentimental.
When Pope Bobby was found dead, his mother was already in the fourth month; He could become her ninth abortion, but did not, and alive, behind some kind of hell. Bobby was known as a soldered thug, put on an enemy knife with a belly, even a couple of times with an illegal load crossed the border with a neighboring state; But then he suddenly became interested in the blues, and the girls were already inhibited by the yuz to park at Kate and Susan, where he sang; and hung; But where is there.
Bobby was the timbre, the jacket was checked, the griff of the smuggling to the meat was wiped. Death for years looked like a grubs, but he thought that not a damn thing would come out. Bobby hated when someone heals him. He still hates.
Bobby played twenty -three concerts, opened thousands of hearts and burned. He will give his girl everything to the cent, will not show her how he squeezes.
Soon the skin gets away from him like a zest, and his disease is immobilized.
Blues splashing in Bobby, from his hot epicenter he hears mysterious voice.
***
Go, my heart, at random
Solar minibus from Svetlogorsk to Kaliningrad
blue train from New Delhi to Alla'abad
SENFEGOS TREEGOS TREASEN
shake all this hell above the sea
grain for every city and every state
never come back
Go, my heart, into the distance, rivers of honey and almonds, coast Kisel
Operators 'Vodafonh', or 'Aljaual', or 'Kubasel'
All scratches under water heal salt
All your nightmares are not looking for you, they lose their goal
Go away, sorrow of a piece, drink thick reed juice or dark rum
Watch how the shadows are obliquely,
as a wave is doused with melted silver;
will look like the edge of the table in the temple,
When tomorrow they come for me by a four of me, -
Tile roofs and dresses thinner than a hair,
and not ice, glass and chrome,
and not snow, ground in prickly sand,
what is sniffing slowly from turbines, as if steam
The motionless crosses the airfield
from Limozh to Paris, from Trivandrum to Rishikesh
table in the back of the chair, behind a dense lining quiet
And Stuard's name is Ramesh
Well, what are you sitting
You sing
There, for seven trains from here, seven ships
Those who are more likely go with those that are sophisticated
When you are looking for voiced five rubles in your pocket -
Drama falls out
or a couple of hryvnias,
Or here is Lei
Do not poke your wounds, my heart, and do not fan the coal
go away and what is abandoned, do not regret
***
Already night, moisture lies on the glass, settles into the darkness of the district. Heaven is black than the pupils of the magician, and fresh, if you go from the south. Paper came from the hospital to Jersey, very soon it will have to be tight; “This is for your good,” a girlfriend repeats him.
Bobby Dilligan Staten, like an ancient Ellin, is the most picturesque of the ruins. They write letters from the almshouse, of the pouts of widow bedrooms. Bobby, in general, knows that he is strongly sick, but not that he is sad: he goes home with a tour, hanging, and a little even sentimental.
When Pope Bobby was found dead, his mother was already in the fourth month; He could become her ninth abortion, but did not, and alive, behind some kind of hell. Bobby was known as a soldered thug, put on an enemy knife with a belly, even a couple of times with an illegal load crossed the border with a neighboring state; But then he suddenly became interested in the blues, and the girls were already inhibited by the yuz to park at Kate and Susan, where he sang; and hung; But where is there.
Bobby was the timbre, the jacket was checked, the griff of the smuggling to the meat was wiped. Death for years looked like a grubs, but he thought that not a damn thing would come out. Bobby hated when someone heals him. He still hates.
Bobby played twenty -three concerts, opened thousands of hearts and burned. He will give his girl everything to the cent, will not show her how he squeezes.
Soon the skin gets away from him like a zest, and his disease is immobilized.
Blues splashing in Bobby, from his hot epicenter he hears mysterious voice.
***
Go, my heart, at random
Solar minibus from Svetlogorsk to Kaliningrad
blue train from New Delhi to Alla'abad
SENFEGOS TREEGOS TREASEN
shake all this hell above the sea
grain for every city and every state
never come back
Go, my heart, into the distance, rivers of honey and almonds, coast Kisel
Operators 'Vodafonh', or 'Aljaual', or 'Kubasel'
All scratches under water heal salt
All your nightmares are not looking for you, they lose their goal
Go away, sorrow of a piece, drink thick reed juice or dark rum
Watch how the shadows are obliquely,
as a wave is doused with melted silver;
will look like the edge of the table in the temple,
When tomorrow they come for me by a four of me, -
Tile roofs and dresses thinner than a hair,
and not ice, glass and chrome,
and not snow, ground in prickly sand,
what is sniffing slowly from turbines, as if steam
The motionless crosses the airfield
Другие песни исполнителя: