Вера Полозкова - Обещай себе жить без драм и живи один
текст песни
22
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Вера Полозкова - Обещай себе жить без драм и живи один - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Это как проснуться в пустой палате,
повыдирать из себя все трубки, иголки, датчики,
Выбежать во двор, в чьих-нибудь бахилах на босу ногу;
Что они сделают, эти чертовы неудачники,
С обреченным тобой, подыхающим понемногу;
И стоять, и дышать, и думать – вот, я живой еще,
Утро пахнет морозом, и пар изо рта, и мне бы
Хоть бы день; а уже тишина начинает сигналить воюще,
Уже сердце растет, как сказочное чудовище,
Небо едет вниз по дуге, и ты падаешь возле неба.
Твою душу легонько сталкивают корабликом
Вдоль по вечной реке, и весь мир обретает краски
И рельеф; а ты сам навсегда лежишь почерневшим яблоком,
Поздним августом, на ступенечке
У терраски.
Увы, но он непоколебим
И горд. Во взгляде его сердитом
Читаю имя свое петитом
И чуть заметное «мы скорбим».
Мы снова жанрами не сошлись:
Он чинит розги, глядит серьезней, -
Но брюхом вниз из-за чьих-то козней
На сцену рушится с бранью поздней
И обрывает кусок кулис.
Он зол, и мутны его белки.
Он хочет к той, из отеля «Плаза».
Она мила и голубоглаза
И носит розовые чулки.
А я должна быть поражена,
Сидеть и плакать в рукав, конечно,
Но я смотрю на него так нежно,
Как смотрит будущая жена.
Его – брюзглива, а зять прохвост
И хам; из окон одни трущобы.
Он ненавидит меня – еще бы –
За отражение южных звезд
В глазах, усмешку на уголок,
То, что меня узнают без грима
И то, что я, к сожаленью, прима
И никогда не ношу чулок.
Я ноль. Я дырочка в номерке.
Но – буду профилем на монете.
А он останется в кабинете
С куском кулисы в одной руке.
Мы найдемся, как на концерте, -
Дело просто в моей ленце.
Я подумываю о смерти –
Смерть икает на том конце
ИНДИЙСКИЙ ЦИКЛ
Так-то, мама, мы тут уже семь ночей.
Если дома ты неприкаянный, мама, то тут ты совсем ничей.
Воды Ганга приправлены воском, трупами и мочой и жирны, как масала-чай.
Шива ищет на дне серьгу, только эта толща непроницаема
ни для одного из его лучей.
И над всем этим я стою белокожей стриженной каланчой,
с сумкой «Премия Кандинского» вдоль плеча.
Ужин на троих стоит пять бачей, все нас принимают за богачей,
И никто, слава богу, не понимает наших речей,
И поэтому мы так громко все комментируем, хохоча.
Каждый бог тут всевидящ, мама, и ничего, если ты неимущ и тощ.
Варишь себе неизвестный науке овощ, добавляешь к нему
какой-нибудь хитрый хвощ
И бываешь счастлив; неважно, что на тебе за вещь,
Важно, мама, какую ты в себе
заключаешь при этом мощь.
В общем, мы тут неделю, мама, и пятый город подряд
Происходит полный Джонатан Свифт плюс омар-хайямовский рубаят.
Нужен только крутой фотоаппарат, что способен долго держать заряд,
И друзья, которые быстро все понимают. Ничего при этом не говорят.
Так что, мама, кризис коммуникации, творческое бессилие,
отторгающая среда –
Это все, бесспорно, большие проблемы, да,
Но у них тут в почете белая кожа, монетка в рупию и вода,
В городах есть мужчины в брюках – если это серьезные города,
Так что мы были правы, когда добрались сюда.
О, как мы были правы,
когда добрались сюда.
Мы в Пушкаре, мама, это штат Раджастан, если в двух словах.
Женщин с двумя головами нет, но есть женщины в шторах
с дровами на головах.
Мы ночуем в пустыне, мама, пахнет кострами, травами
и верблюдами, ущемляемыми в правах.
Люди будто сушеные мама – рука у взрослого человека
всегда толщиною с плеть.
На каждом товаре по сантиметровому слою пыли,
каждая спальня – сырая клеть,
Здесь никто ничего не сносит, не убирает, не ремонтирует –
всему просто дают истлеть.
Едут бешеные автобусы, дребезжат, и машины им вслед визжат,
и перебегают дорогу босые женщины в сари
– у любой ребенок к груди прижат,
И коровы тощие возлежат, никому не принадлежат,
И в углу кафе сидим мы, сытые эксплуататоры, попиваем свой оранжад.
Костя вывихнул руку, мама, вздыхает так, будто бы кончина его близка.
Мы в пустын
повыдирать из себя все трубки, иголки, датчики,
Выбежать во двор, в чьих-нибудь бахилах на босу ногу;
Что они сделают, эти чертовы неудачники,
С обреченным тобой, подыхающим понемногу;
И стоять, и дышать, и думать – вот, я живой еще,
Утро пахнет морозом, и пар изо рта, и мне бы
Хоть бы день; а уже тишина начинает сигналить воюще,
Уже сердце растет, как сказочное чудовище,
Небо едет вниз по дуге, и ты падаешь возле неба.
Твою душу легонько сталкивают корабликом
Вдоль по вечной реке, и весь мир обретает краски
И рельеф; а ты сам навсегда лежишь почерневшим яблоком,
Поздним августом, на ступенечке
У терраски.
Увы, но он непоколебим
И горд. Во взгляде его сердитом
Читаю имя свое петитом
И чуть заметное «мы скорбим».
Мы снова жанрами не сошлись:
Он чинит розги, глядит серьезней, -
Но брюхом вниз из-за чьих-то козней
На сцену рушится с бранью поздней
И обрывает кусок кулис.
Он зол, и мутны его белки.
Он хочет к той, из отеля «Плаза».
Она мила и голубоглаза
И носит розовые чулки.
А я должна быть поражена,
Сидеть и плакать в рукав, конечно,
Но я смотрю на него так нежно,
Как смотрит будущая жена.
Его – брюзглива, а зять прохвост
И хам; из окон одни трущобы.
Он ненавидит меня – еще бы –
За отражение южных звезд
В глазах, усмешку на уголок,
То, что меня узнают без грима
И то, что я, к сожаленью, прима
И никогда не ношу чулок.
Я ноль. Я дырочка в номерке.
Но – буду профилем на монете.
А он останется в кабинете
С куском кулисы в одной руке.
Мы найдемся, как на концерте, -
Дело просто в моей ленце.
Я подумываю о смерти –
Смерть икает на том конце
ИНДИЙСКИЙ ЦИКЛ
Так-то, мама, мы тут уже семь ночей.
Если дома ты неприкаянный, мама, то тут ты совсем ничей.
Воды Ганга приправлены воском, трупами и мочой и жирны, как масала-чай.
Шива ищет на дне серьгу, только эта толща непроницаема
ни для одного из его лучей.
И над всем этим я стою белокожей стриженной каланчой,
с сумкой «Премия Кандинского» вдоль плеча.
Ужин на троих стоит пять бачей, все нас принимают за богачей,
И никто, слава богу, не понимает наших речей,
И поэтому мы так громко все комментируем, хохоча.
Каждый бог тут всевидящ, мама, и ничего, если ты неимущ и тощ.
Варишь себе неизвестный науке овощ, добавляешь к нему
какой-нибудь хитрый хвощ
И бываешь счастлив; неважно, что на тебе за вещь,
Важно, мама, какую ты в себе
заключаешь при этом мощь.
В общем, мы тут неделю, мама, и пятый город подряд
Происходит полный Джонатан Свифт плюс омар-хайямовский рубаят.
Нужен только крутой фотоаппарат, что способен долго держать заряд,
И друзья, которые быстро все понимают. Ничего при этом не говорят.
Так что, мама, кризис коммуникации, творческое бессилие,
отторгающая среда –
Это все, бесспорно, большие проблемы, да,
Но у них тут в почете белая кожа, монетка в рупию и вода,
В городах есть мужчины в брюках – если это серьезные города,
Так что мы были правы, когда добрались сюда.
О, как мы были правы,
когда добрались сюда.
Мы в Пушкаре, мама, это штат Раджастан, если в двух словах.
Женщин с двумя головами нет, но есть женщины в шторах
с дровами на головах.
Мы ночуем в пустыне, мама, пахнет кострами, травами
и верблюдами, ущемляемыми в правах.
Люди будто сушеные мама – рука у взрослого человека
всегда толщиною с плеть.
На каждом товаре по сантиметровому слою пыли,
каждая спальня – сырая клеть,
Здесь никто ничего не сносит, не убирает, не ремонтирует –
всему просто дают истлеть.
Едут бешеные автобусы, дребезжат, и машины им вслед визжат,
и перебегают дорогу босые женщины в сари
– у любой ребенок к груди прижат,
И коровы тощие возлежат, никому не принадлежат,
И в углу кафе сидим мы, сытые эксплуататоры, попиваем свой оранжад.
Костя вывихнул руку, мама, вздыхает так, будто бы кончина его близка.
Мы в пустын
It's like waking up in an empty ward,
To get out of yourself all pipes, needles, sensors,
Run out into the yard, in someone’s leg on the bare foot;
What they will do, these damn losers,
With the doomed by you, who died a little;
And stand, and breathe, and think - here, I'm alive,
The morning smells of frost, and pairs from my mouth, and I would
At least a day; And the silence is already starting to signal howl,
The heart is already growing like a fairy -tale monster,
The sky goes down the arc, and you fall near the sky.
Your soul is gently pushed by a boat
Along the eternal river, and the whole world takes on paints
And relief; And you yourself forever lie with a blackened apple,
Late August, on the step
At the terrace.
Alas, he will unshak
And proud. In his eyes angry
I read my name petit
And a little noticeable "we grieve."
We did not agree on the genres again:
He repairs rods, looks more serious, -
But a belly down because of someone's intrigues
On stage collapses with a late late
And it breaks off a piece of backstage.
He is angry, and his squirrels are cloudy.
He wants the one from the Plaza hotel.
She is sweet and blue -eyed
And wears pink stockings.
And I must be amazed
Sit and cry in the sleeve, of course
But I look at him so gently
As the future wife looks at.
It is grumbled, and the son -in -law is
And boor; From the windows there are only slums.
He hates me - still -
For reflecting the southern stars
In the eyes, a grin on the corner,
That they recognize me without makeup
And the fact that I, to regret, prima
And I never wear a stocking.
I am zero. I am a hole in the number.
But - I will be a profile on the coin.
And he will remain in the office
With a piece of curtains in one hand.
We will find like at a concert -
It's just about my Lenza.
I'm thinking about death -
Death hiccups at the other end
Indian cycle
So, mom, we are already seven nights here.
If you are restless at home, mom, then here you are completely nobody.
The water of the Ganges is seasoned with wax, corpses and urine and fat, like Masala-tea.
Shiva is looking for earring at the bottom, only this thickness is impenetrable
For any of its rays.
And above all this I stand white -skinned calamin,
With the Kandinsky Prize bag along the shoulder.
Dinner for three costs five baches, everyone takes us for the rich,
And no one, thank God, understands our speeches,
And so we comment on everything so loudly, laughing.
Every god here is all -seeing, Mom, and nothing if you are inexpensive and thin.
Cook a vegetable unknown to science, add to it
Some cunning horsetail
And you are happy; It doesn't matter what's for you for a thing
It is important, mom, what you are in yourself
You make power.
In general, we are a week here, mother, and the fifth city in a row
Complete Jonathan Swift Plus Omar-Khayyamovsky shirt.
Only a cool camera is needed, which is capable of holding a charge for a long time,
And friends who quickly understand everything. They don’t say anything at the same time.
So, mother, crisis of communication, creative powerlessness,
The rejecting environment -
This is all, undoubtedly, big problems, yes,
But they have white skin here, a coin into a rupee and water,
There are men in trousers in cities - if these are serious cities,
So we were right when we got here.
Oh, how right we were
When they got here.
We are in Pushkar, Mom, this is Rajastan, if in a two way.
There are no women with two heads, but there are women in curtains
With firewood on their heads.
We spend the night in the desert, mom, smells of fires, herbs
and camels infringed on rights.
People like dried mom - an adult's hand
Always thick with a whip.
On each product on a centimeter layer of dust,
Each bedroom is a raw cage,
Here no one demolishes anything, does not remove, does not repair -
Everything is simply given to expire.
Mad buses are driving, they rattles, and the cars are screening after them,
And barefoot women in Sari run across the road
- Any baby is pressed to the chest,
And the skinny cows are attended, they do not belong to anyone,
And in the corner of the cafe, we sit, well -fed exploiters, we drink our orange.
Kostya dislocated his hand, mother, sighs as if his death is close.
We are in the desert
To get out of yourself all pipes, needles, sensors,
Run out into the yard, in someone’s leg on the bare foot;
What they will do, these damn losers,
With the doomed by you, who died a little;
And stand, and breathe, and think - here, I'm alive,
The morning smells of frost, and pairs from my mouth, and I would
At least a day; And the silence is already starting to signal howl,
The heart is already growing like a fairy -tale monster,
The sky goes down the arc, and you fall near the sky.
Your soul is gently pushed by a boat
Along the eternal river, and the whole world takes on paints
And relief; And you yourself forever lie with a blackened apple,
Late August, on the step
At the terrace.
Alas, he will unshak
And proud. In his eyes angry
I read my name petit
And a little noticeable "we grieve."
We did not agree on the genres again:
He repairs rods, looks more serious, -
But a belly down because of someone's intrigues
On stage collapses with a late late
And it breaks off a piece of backstage.
He is angry, and his squirrels are cloudy.
He wants the one from the Plaza hotel.
She is sweet and blue -eyed
And wears pink stockings.
And I must be amazed
Sit and cry in the sleeve, of course
But I look at him so gently
As the future wife looks at.
It is grumbled, and the son -in -law is
And boor; From the windows there are only slums.
He hates me - still -
For reflecting the southern stars
In the eyes, a grin on the corner,
That they recognize me without makeup
And the fact that I, to regret, prima
And I never wear a stocking.
I am zero. I am a hole in the number.
But - I will be a profile on the coin.
And he will remain in the office
With a piece of curtains in one hand.
We will find like at a concert -
It's just about my Lenza.
I'm thinking about death -
Death hiccups at the other end
Indian cycle
So, mom, we are already seven nights here.
If you are restless at home, mom, then here you are completely nobody.
The water of the Ganges is seasoned with wax, corpses and urine and fat, like Masala-tea.
Shiva is looking for earring at the bottom, only this thickness is impenetrable
For any of its rays.
And above all this I stand white -skinned calamin,
With the Kandinsky Prize bag along the shoulder.
Dinner for three costs five baches, everyone takes us for the rich,
And no one, thank God, understands our speeches,
And so we comment on everything so loudly, laughing.
Every god here is all -seeing, Mom, and nothing if you are inexpensive and thin.
Cook a vegetable unknown to science, add to it
Some cunning horsetail
And you are happy; It doesn't matter what's for you for a thing
It is important, mom, what you are in yourself
You make power.
In general, we are a week here, mother, and the fifth city in a row
Complete Jonathan Swift Plus Omar-Khayyamovsky shirt.
Only a cool camera is needed, which is capable of holding a charge for a long time,
And friends who quickly understand everything. They don’t say anything at the same time.
So, mother, crisis of communication, creative powerlessness,
The rejecting environment -
This is all, undoubtedly, big problems, yes,
But they have white skin here, a coin into a rupee and water,
There are men in trousers in cities - if these are serious cities,
So we were right when we got here.
Oh, how right we were
When they got here.
We are in Pushkar, Mom, this is Rajastan, if in a two way.
There are no women with two heads, but there are women in curtains
With firewood on their heads.
We spend the night in the desert, mom, smells of fires, herbs
and camels infringed on rights.
People like dried mom - an adult's hand
Always thick with a whip.
On each product on a centimeter layer of dust,
Each bedroom is a raw cage,
Here no one demolishes anything, does not remove, does not repair -
Everything is simply given to expire.
Mad buses are driving, they rattles, and the cars are screening after them,
And barefoot women in Sari run across the road
- Any baby is pressed to the chest,
And the skinny cows are attended, they do not belong to anyone,
And in the corner of the cafe, we sit, well -fed exploiters, we drink our orange.
Kostya dislocated his hand, mother, sighs as if his death is close.
We are in the desert
Другие песни исполнителя: