Edgar Allan Poe - Raven
текст песни
42
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Edgar Allan Poe - Raven - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Once upon a midnight dreary, while I pondered, weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore—
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“’Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door—
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
“’Tis some visitor entreating entrance at my chamber door—
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;—
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you”—here I opened wide the door;—
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”—
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
’Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though thy crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered “Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of ‘Never—nevermore’.”
But the Raven still beguiling all my fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
“Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there—is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore—
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore—
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Be that word our sign of parting, bird or fiend!” I shrieked, upstarting—
“Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted—nevermore!
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore—
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
“’Tis some visitor,” I muttered, “tapping at my chamber door—
Only this and nothing more.”
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow;—vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow—sorrow for the lost Lenore—
For the rare and radiant maiden whom the angels name Lenore—
Nameless here for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me—filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
“’Tis some visitor entreating entrance at my chamber door—
Some late visitor entreating entrance at my chamber door;—
This it is and nothing more.”
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
“Sir,” said I, “or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you”—here I opened wide the door;—
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, “Lenore?”
This I whispered, and an echo murmured back the word, “Lenore!”—
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
“Surely,” said I, “surely that is something at my window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery explore—
Let my heart be still a moment and this mystery explore;—
’Tis the wind and nothing more!”
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door—
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door—
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
“Though thy crest be shorn and shaven, thou,” I said, “art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from the Nightly shore—
Tell me what thy lordly name is on the Night’s Plutonian shore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning—little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door—
Bird or beast upon the sculptured bust above his chamber door,
With such name as “Nevermore.”
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing farther then he uttered—not a feather then he fluttered—
Till I scarcely more than muttered “Other friends have flown before—
On the morrow he will leave me, as my Hopes have flown before.”
Then the bird said “Nevermore.”
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
“Doubtless,” said I, “what it utters is its only stock and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore—
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of ‘Never—nevermore’.”
But the Raven still beguiling all my fancy into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird, and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore—
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking “Nevermore.”
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom’s core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion’s velvet lining that the lamp-light gloated o’er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light gloating o’er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
“Wretch,” I cried, “thy God hath lent thee—by these angels he hath sent thee
Respite—respite and nepenthe from thy memories of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost Lenore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!—
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted—
On this home by Horror haunted—tell me truly, I implore—
Is there—is there balm in Gilead?—tell me—tell me, I implore!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Prophet!” said I, “thing of evil!—prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us—by that God we both adore—
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels name Lenore—
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels name Lenore.”
Quoth the Raven “Nevermore.”
“Be that word our sign of parting, bird or fiend!” I shrieked, upstarting—
“Get thee back into the tempest and the Night’s Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken!—quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!”
Quoth the Raven “Nevermore.”
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon’s that is dreaming,
And the lamp-light o’er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted—nevermore!
Последовало быстро и последовало быстрее, пока его песни одно бремени -
До того, как его надея
«Никогда - невермор».
Но ворон все еще возит все, что я фантазию улыбается,
Прямо я забрал мягкое сиденье перед птицей, а также бюст и дверь;
Затем, на тонущем бархата, я не подключаю себя к
Причудливый фантазию, думая, что эта зловещая птица в прошлом -
Что это мрачная, неуклюжая, ужасная, изможденная и зловещая птица прошлого
Имел в виду в модении «никогда».
Это я сидел в угадании, но не выражает слог
Для птицы, чьи огненные глаза теперь сгорели в ядре моей грудь;
Это и другие я сидел, а голова была легкой отклонением
На бархатной подкладке подушки, что лампа злорадовал, о'ер,
Но чья бархат-виолетовая подкладка с светом, злобным, о'ера,
Она будет нажимать, а, никогда!
Затем, металлургический, воздух становился все более плотным, ароматизировано невидимым перегородком
Повернулся от Серафима, чьи ноги сломались на дне.
«Груд», - закричал я, - одолжил тебя Бог, - этими ангелами он послал тебя
Передышка - оставить и непенте от твоих воспоминаний о Леноре;
Quaff, Oh Quaff, этот добрый непент и забудьте этого потерянного Леноре! »
Квот ворон «никогда».
«Пророк!» Я сказал я: «Вещи зла! - Профет все еще, если птица или дьявол!
Прислал ли искусный или буря бросила тебя сюда на берег,
Пустынный, но все -таки неустрашимый, на этой пустынной земле, очарованной -
В этом доме у ужаса призрака - по -настоящему, я умоляю -
Есть ли там бальзам в Галааде?
Квот ворон «никогда».
«Пророк!» Я сказал я: «Вещи зла! - Профет все еще, если птица или дьявол!
Этим небесами, которые наклоняются над нами - тем Богом, которого мы оба обожаем -
Расскажите эту душу с скорбитом, если, в пределах далекого Эйдена,
Это пристегнут святую девушку, которую называют ангелами Ленор -
Захватите редкую и сияющую девушку, которую называют ангелами Ленор.
Квот ворон «никогда».
«Будь тем словом, нашим знаком расставания, птицы или изверга!» Я закричал, выскочил -
«Верни тебя обратно в буря и плутонский берег ночи!
Не оставляй черного шлейфа, как знак того, что лжи твоя душа говорила!
Оставьте мое одиночество непрерывным!
Возьми свой клюв из моего сердца и возьми свою форму со своей двери! »
Квот ворон «никогда».
И ворон, никогда не летящий, все еще сидит, все еще сидит
На бледном бюсте Палласа чуть выше двери камеры;
И у его глаз есть все виды демонов, которые мечтают,
И лампа-свет, чтобы он потокосил его тень на пол;
И моя душа из той тени, которая лежит на полу
Будет поднят - невермор!
До того, как его надея
«Никогда - невермор».
Но ворон все еще возит все, что я фантазию улыбается,
Прямо я забрал мягкое сиденье перед птицей, а также бюст и дверь;
Затем, на тонущем бархата, я не подключаю себя к
Причудливый фантазию, думая, что эта зловещая птица в прошлом -
Что это мрачная, неуклюжая, ужасная, изможденная и зловещая птица прошлого
Имел в виду в модении «никогда».
Это я сидел в угадании, но не выражает слог
Для птицы, чьи огненные глаза теперь сгорели в ядре моей грудь;
Это и другие я сидел, а голова была легкой отклонением
На бархатной подкладке подушки, что лампа злорадовал, о'ер,
Но чья бархат-виолетовая подкладка с светом, злобным, о'ера,
Она будет нажимать, а, никогда!
Затем, металлургический, воздух становился все более плотным, ароматизировано невидимым перегородком
Повернулся от Серафима, чьи ноги сломались на дне.
«Груд», - закричал я, - одолжил тебя Бог, - этими ангелами он послал тебя
Передышка - оставить и непенте от твоих воспоминаний о Леноре;
Quaff, Oh Quaff, этот добрый непент и забудьте этого потерянного Леноре! »
Квот ворон «никогда».
«Пророк!» Я сказал я: «Вещи зла! - Профет все еще, если птица или дьявол!
Прислал ли искусный или буря бросила тебя сюда на берег,
Пустынный, но все -таки неустрашимый, на этой пустынной земле, очарованной -
В этом доме у ужаса призрака - по -настоящему, я умоляю -
Есть ли там бальзам в Галааде?
Квот ворон «никогда».
«Пророк!» Я сказал я: «Вещи зла! - Профет все еще, если птица или дьявол!
Этим небесами, которые наклоняются над нами - тем Богом, которого мы оба обожаем -
Расскажите эту душу с скорбитом, если, в пределах далекого Эйдена,
Это пристегнут святую девушку, которую называют ангелами Ленор -
Захватите редкую и сияющую девушку, которую называют ангелами Ленор.
Квот ворон «никогда».
«Будь тем словом, нашим знаком расставания, птицы или изверга!» Я закричал, выскочил -
«Верни тебя обратно в буря и плутонский берег ночи!
Не оставляй черного шлейфа, как знак того, что лжи твоя душа говорила!
Оставьте мое одиночество непрерывным!
Возьми свой клюв из моего сердца и возьми свою форму со своей двери! »
Квот ворон «никогда».
И ворон, никогда не летящий, все еще сидит, все еще сидит
На бледном бюсте Палласа чуть выше двери камеры;
И у его глаз есть все виды демонов, которые мечтают,
И лампа-свет, чтобы он потокосил его тень на пол;
И моя душа из той тени, которая лежит на полу
Будет поднят - невермор!
Другие песни исполнителя: