The Kiss - I was made for loving you
текст песни
63
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
The Kiss - I was made for loving you - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Мрачная бурная ночь на исходе дождливых месяцев, тьма, ураган и ливни.
Берег священного Львиного острова, черные леса, подступившие к самому океану, как бы готовому затопить их.
Великий рев волн, пенными, внутри светящимися горами непрестанно идущих на остров и заливающих не только прибрежные отмели, на которых студенистыми кругами лежат морские звезды, испускающие таинственное сияние, и шуршат тысячи расползающихся крабов, не только береговые скалы, но и подножие тех пальм, что склонились, змеевидно изогнулись своими тонкими стволами с береговых обрывов.
Сырой и теплый ураган проносится от времени до времени с сугубой стремительностью, с несказанной силой, столь величаво и мощно, что к океану буйно катится из лесов гул не менее страшный и тяжкий, чем гул самого океана: тогда пальмы, мотавшиеся из стороны в сторону, подобно живым существам, мучимым беспокойной дремотой, вдруг низко склоняются под напором домчавшейся до берега бури, все разом падают долу, и с верхушек их с шумом сыплются мириады мертвых листьев, а в воздухе веет пряными благовониями, принесенными из глубины острова, из заповедных недр лесных.
Тучи, угрюмые и грузные, как в ночи Потопа, все ниже спускаются над океаном. Но в безграничном пространстве между ними и водной хлябью есть некое подобие света: океан до сокровенных глубин насыщен сокровенным пламенем неисчислимых жизней.
Валы океана, с огненно-кипящими гривами, в реве и в гуле бегущие к берегу, вспыхивают, перед тем как рушиться, столь ярко, что озаряют зеленым отблеском человека, стоящего в лесу над берегом.
Человек этот бос, с обрезанными волосами, с обнаженным правым плечом, в рубище отшельника.
Он мал, как дитя, среди окружающего его величия, и не ужас ли мелькнул в его изможденном лице при блеске и грохоте разрушившегося вала?
Твердо и звучно, преодолевая и этот грохот, и слитный гул лесов и урагана, возглашает он:
- Слава Возвышенному, Святому, Всепросветленному, Победившему Желание!
Вихрем несутся вместе с ураганом, в черной лесной тьме, мириады как бы огненных глаз. И восторженно звучит голос человека, стоящего на берегу:
- Тщетно, Мара! Тщетно, Тысячеглазый, искушаешь ты, проносясь над землей животворящими ураганами и ливнями, тучным и уже вновь благовонным тлением могил, рождающих новую жизнь из гнили и праха! Отступись, Мара! Как дождевая капля с тугого листа лотоса, скатывается с меня Желание!
Но победно, в ливне сыплющихся листьев, мчится вихрь несметных огненных глаз, озаряя под черным лесным навесом как бы исполинское изваяние: сидящего на земле, главой своей возвышающегося до самых верхушек пальм. Ноги его скрещены.
От шеи до чресл увит он серыми кольцами змея, раздувшего свое розовое горло, простершего свою плоскую, косоглазую голову над его главой.
Невзирая на безмерную тяжесть змеиных колец, сидящий свободен и статен, величав и прям.
Божественный нарост, острый бугор на его темени. Черно-синие, курчавые, но короткие волосы - как синева в хвосте павлина. Красный лик царственно спокоен. Взгляд блестящ, подобен самоцвету.
И страшный голос его, голос, звучащий без напряжения, по силе подобный грому, величаво катится из глубины лесов к человеку, стоящему на берегу:
- Истинно, истинно говорю тебе, ученик: снова и снова отречешься ты от меня ради Мары, ради сладкого обмана смертной жизни, в эту ночь земной весны.
Париж. 1921
Берег священного Львиного острова, черные леса, подступившие к самому океану, как бы готовому затопить их.
Великий рев волн, пенными, внутри светящимися горами непрестанно идущих на остров и заливающих не только прибрежные отмели, на которых студенистыми кругами лежат морские звезды, испускающие таинственное сияние, и шуршат тысячи расползающихся крабов, не только береговые скалы, но и подножие тех пальм, что склонились, змеевидно изогнулись своими тонкими стволами с береговых обрывов.
Сырой и теплый ураган проносится от времени до времени с сугубой стремительностью, с несказанной силой, столь величаво и мощно, что к океану буйно катится из лесов гул не менее страшный и тяжкий, чем гул самого океана: тогда пальмы, мотавшиеся из стороны в сторону, подобно живым существам, мучимым беспокойной дремотой, вдруг низко склоняются под напором домчавшейся до берега бури, все разом падают долу, и с верхушек их с шумом сыплются мириады мертвых листьев, а в воздухе веет пряными благовониями, принесенными из глубины острова, из заповедных недр лесных.
Тучи, угрюмые и грузные, как в ночи Потопа, все ниже спускаются над океаном. Но в безграничном пространстве между ними и водной хлябью есть некое подобие света: океан до сокровенных глубин насыщен сокровенным пламенем неисчислимых жизней.
Валы океана, с огненно-кипящими гривами, в реве и в гуле бегущие к берегу, вспыхивают, перед тем как рушиться, столь ярко, что озаряют зеленым отблеском человека, стоящего в лесу над берегом.
Человек этот бос, с обрезанными волосами, с обнаженным правым плечом, в рубище отшельника.
Он мал, как дитя, среди окружающего его величия, и не ужас ли мелькнул в его изможденном лице при блеске и грохоте разрушившегося вала?
Твердо и звучно, преодолевая и этот грохот, и слитный гул лесов и урагана, возглашает он:
- Слава Возвышенному, Святому, Всепросветленному, Победившему Желание!
Вихрем несутся вместе с ураганом, в черной лесной тьме, мириады как бы огненных глаз. И восторженно звучит голос человека, стоящего на берегу:
- Тщетно, Мара! Тщетно, Тысячеглазый, искушаешь ты, проносясь над землей животворящими ураганами и ливнями, тучным и уже вновь благовонным тлением могил, рождающих новую жизнь из гнили и праха! Отступись, Мара! Как дождевая капля с тугого листа лотоса, скатывается с меня Желание!
Но победно, в ливне сыплющихся листьев, мчится вихрь несметных огненных глаз, озаряя под черным лесным навесом как бы исполинское изваяние: сидящего на земле, главой своей возвышающегося до самых верхушек пальм. Ноги его скрещены.
От шеи до чресл увит он серыми кольцами змея, раздувшего свое розовое горло, простершего свою плоскую, косоглазую голову над его главой.
Невзирая на безмерную тяжесть змеиных колец, сидящий свободен и статен, величав и прям.
Божественный нарост, острый бугор на его темени. Черно-синие, курчавые, но короткие волосы - как синева в хвосте павлина. Красный лик царственно спокоен. Взгляд блестящ, подобен самоцвету.
И страшный голос его, голос, звучащий без напряжения, по силе подобный грому, величаво катится из глубины лесов к человеку, стоящему на берегу:
- Истинно, истинно говорю тебе, ученик: снова и снова отречешься ты от меня ради Мары, ради сладкого обмана смертной жизни, в эту ночь земной весны.
Париж. 1921
Gloomy stormy night on the outcome of rainy months, darkness, hurricane and livne.
The shore of the sacred lion island, black forests, who approached the Ocean itself, as if ready to flood them.
The great roar of waves, fenss, inside the luminous mountains inener-running on the island and fuel not only the coastal shales, on which the stupy circles lie starfish emitting mysterious radiance, and rustle thousands of sprawling crabs, not only coastal rocks, but also the foot of those palm that bent, the serpentine curved with their subtle trunks from the coastal clips.
The raw and warm hurricane swears from time to time with the perepacity, with the unspecified force, so great and powerfully, that the ocean buoy rolling from the forests of the buzz is no less terrible and grave than the ocean hum: then palm trees swam from side to side, Like living beings, tormented by a restless dormary, suddenly inclined under the head of the burial to the shore of the storm, all at all fall, the myriad of the dead leaves will fall from the tops with noise, and there are spicy incenses brought from the depths of the island, from the reserved depths of forests .
Clouds, sullen and cargo, as in the night of the Flood, go down the ocean even below. But in limitless space between them and water hlybye, there is some kind of light: the ocean is saturated with intimate flames of innumerable lives.
The trees of the ocean, with fire-boiling maneers, in the roar and in the Gule running to the shore, flare up, before collapsed, so bright, which is illuminated by a green redfish of a man standing in the forest over the shore.
This boss man, with cropped hair, with a naked right shoulder, in the rubbish of hermit.
He is small, as a child, among the greatness of him, and did not horrify Li flashed in his emaciated face with a brilliance and crash of the collapsed shaft?
Firmly and sounded, overcoming and this rumble, and a fusion buzz of forests and a hurricane, he led him:
- Glory an exalted, holy, all-spirited, won desire!
The swirl rummage together with the hurricane, in the Black Forest Darkness, Miriada, as it were, fiery eyes. And the voice of a man standing on the shore enthusiastically sounds:
- in vain, Mara! In vain, the Multilelause, you tempt, rush over the ground with life-friendly hurricanes and shoes, fat and newly incense with the graves that born new life from rot and dust! Mare! As a rainy drop with a tight lotus sheet, a desire is rolled away from me!
But those who are victorious, in the livne of the drooping leaves, rush the whirlwind of an imperceptible fiery eye, illuminating under the black forest canopy as it were that the giant sculpture: sitting on the ground, the head of his towering to the very tops of the palm trees. His legs crossed.
From the neck to Cresll, he served by the serpent gray rings, who swept his pink throat, stretched his flat, squint head over his head.
Despite the immeasurable severity of snake rings, sitting free and staithe, magnifying and straight.
Divine thigh, sharp hill on his darkbee. Black and blue, curly, but short hair - like blue in a peacock tail. Red face regularly calm. The look is brilliant, similar to the gem.
And his scary voice, a voice, sounding without tension, for strength like thunder, is great from the depths of forests to a person standing on the shore:
"True, truly telling you, the student: again and again you will leave me from me for Mary, for the sake of the sweet deception of mortal life, this night of the earthly spring.
Paris. 1921.
The shore of the sacred lion island, black forests, who approached the Ocean itself, as if ready to flood them.
The great roar of waves, fenss, inside the luminous mountains inener-running on the island and fuel not only the coastal shales, on which the stupy circles lie starfish emitting mysterious radiance, and rustle thousands of sprawling crabs, not only coastal rocks, but also the foot of those palm that bent, the serpentine curved with their subtle trunks from the coastal clips.
The raw and warm hurricane swears from time to time with the perepacity, with the unspecified force, so great and powerfully, that the ocean buoy rolling from the forests of the buzz is no less terrible and grave than the ocean hum: then palm trees swam from side to side, Like living beings, tormented by a restless dormary, suddenly inclined under the head of the burial to the shore of the storm, all at all fall, the myriad of the dead leaves will fall from the tops with noise, and there are spicy incenses brought from the depths of the island, from the reserved depths of forests .
Clouds, sullen and cargo, as in the night of the Flood, go down the ocean even below. But in limitless space between them and water hlybye, there is some kind of light: the ocean is saturated with intimate flames of innumerable lives.
The trees of the ocean, with fire-boiling maneers, in the roar and in the Gule running to the shore, flare up, before collapsed, so bright, which is illuminated by a green redfish of a man standing in the forest over the shore.
This boss man, with cropped hair, with a naked right shoulder, in the rubbish of hermit.
He is small, as a child, among the greatness of him, and did not horrify Li flashed in his emaciated face with a brilliance and crash of the collapsed shaft?
Firmly and sounded, overcoming and this rumble, and a fusion buzz of forests and a hurricane, he led him:
- Glory an exalted, holy, all-spirited, won desire!
The swirl rummage together with the hurricane, in the Black Forest Darkness, Miriada, as it were, fiery eyes. And the voice of a man standing on the shore enthusiastically sounds:
- in vain, Mara! In vain, the Multilelause, you tempt, rush over the ground with life-friendly hurricanes and shoes, fat and newly incense with the graves that born new life from rot and dust! Mare! As a rainy drop with a tight lotus sheet, a desire is rolled away from me!
But those who are victorious, in the livne of the drooping leaves, rush the whirlwind of an imperceptible fiery eye, illuminating under the black forest canopy as it were that the giant sculpture: sitting on the ground, the head of his towering to the very tops of the palm trees. His legs crossed.
From the neck to Cresll, he served by the serpent gray rings, who swept his pink throat, stretched his flat, squint head over his head.
Despite the immeasurable severity of snake rings, sitting free and staithe, magnifying and straight.
Divine thigh, sharp hill on his darkbee. Black and blue, curly, but short hair - like blue in a peacock tail. Red face regularly calm. The look is brilliant, similar to the gem.
And his scary voice, a voice, sounding without tension, for strength like thunder, is great from the depths of forests to a person standing on the shore:
"True, truly telling you, the student: again and again you will leave me from me for Mary, for the sake of the sweet deception of mortal life, this night of the earthly spring.
Paris. 1921.
Другие песни исполнителя: