Аля Кудряшева - Сто дней, сто ночей, плачет город - он ничей...
текст песни
53
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Аля Кудряшева - Сто дней, сто ночей, плачет город - он ничей... - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Считалочка
Сто дней, сто ночей,
Плачет город - он ничей,
знаешь, жизни несчастливых
сходятся до мелочей.
Сейчас два часа тридцать восемь минут. Сейчас я сажусь за стол, беру карандаш и пишу тебе то, чего от меня не ждут. А если ждут, ты когда-нибудь передашь. Море плясало и дождь над ним причитал. Я этого не писала. Ты этого не читал.
Когда-нибудь он выходит ее встречать. Он надевает куртку, берет собаку, на лестнице недовольно пинает банку и вежливо отвечает, который час. До остановки, в общем, недалеко, но он шагает медленно, отражаясь, в широких мелких лужах, от листьев ржавых, в колючем небе, бледном, как молоко. Он впитывает разрозненный звукоряд, прозрачный несезон, холодок по коже, он думает, что любимые все похожи на мелкий дождь, танцующий в фонарях. Он думает, что они все похожи на неоновые змейки на мокрых крышах, на то, как осторожно на руку дышат, когда она несильно обожжена.
Она его обнимает. Слегка сипя, здоровается. Бросает собаке коржик. Он думает, что любимые все похожи и улыбается этому про себя.
Когда-нибудь, например, через пару дней, она сидит в автобусе, как живая, опасная, как собака сторожевая, когда добыча распластана перед ней. Она сидит и внутри у нее все лает и смотрит глазами цвета, как жидкий йод. По радио какой-то мудак поет: "Ах девочка моя, ла-ла-ла-ла-лайла, ах девочка моя, ты такая злая, как будто он совсем тебе не дает."
Она подходит к выходу, словно зомби. И слезы в ней дрожат, будто зерна в зобе,
Она ревет, вдыхая прогорклый смог, двадцатилетний лоб, а точнее лбица, как будто весь мир старался к ней продолбиться, а этот придурок смог. И заяц жил, и лисица жила, и львица - а медведь пришел и разрушил весь теремок.
Она стоит и коса у нее по пояс. И щеки мокры от слез. А у любви есть тот, кто попал под поезд и тот, кто забрызган грязью из-под колес.
Когда-нибудь мы сидим с тобой вшестером - ты, я и четыре призрачных недолюбка и лунный свет, и моя голубая юбка, и дымный и негреющий костерок. Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня и ты говоришь мне: "Слушай, кто эти люди?" И я отвечаю: "Это все те, кто любят или любили неласковую меня." И я говорю: "Вот этот отдал мне год, а этот два, а этот платил стихами, которые внутри меня полыхали и отражались строчками у него. Полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок - которые я тогда у них одолжила и вот сейчас должна всё прожить за них. Вот видишь, складка, горькая, пожилая, вот слышишь - смех неистовый, проливной - ты думал, это было всегда со мной, а это я кого-то переживаю."
Быть может и сама того не желая - но вечно, как и водится под луной.
Время - наверное пять с хвостом. Острым карандашом этот текст написан о том, что всё будет хорошо.
И острием самым подведена черта.
Я этого не писала.
Ты этого не читал.
Сто дней, сто ночей,
Плачет город - он ничей,
знаешь, жизни несчастливых
сходятся до мелочей.
Сейчас два часа тридцать восемь минут. Сейчас я сажусь за стол, беру карандаш и пишу тебе то, чего от меня не ждут. А если ждут, ты когда-нибудь передашь. Море плясало и дождь над ним причитал. Я этого не писала. Ты этого не читал.
Когда-нибудь он выходит ее встречать. Он надевает куртку, берет собаку, на лестнице недовольно пинает банку и вежливо отвечает, который час. До остановки, в общем, недалеко, но он шагает медленно, отражаясь, в широких мелких лужах, от листьев ржавых, в колючем небе, бледном, как молоко. Он впитывает разрозненный звукоряд, прозрачный несезон, холодок по коже, он думает, что любимые все похожи на мелкий дождь, танцующий в фонарях. Он думает, что они все похожи на неоновые змейки на мокрых крышах, на то, как осторожно на руку дышат, когда она несильно обожжена.
Она его обнимает. Слегка сипя, здоровается. Бросает собаке коржик. Он думает, что любимые все похожи и улыбается этому про себя.
Когда-нибудь, например, через пару дней, она сидит в автобусе, как живая, опасная, как собака сторожевая, когда добыча распластана перед ней. Она сидит и внутри у нее все лает и смотрит глазами цвета, как жидкий йод. По радио какой-то мудак поет: "Ах девочка моя, ла-ла-ла-ла-лайла, ах девочка моя, ты такая злая, как будто он совсем тебе не дает."
Она подходит к выходу, словно зомби. И слезы в ней дрожат, будто зерна в зобе,
Она ревет, вдыхая прогорклый смог, двадцатилетний лоб, а точнее лбица, как будто весь мир старался к ней продолбиться, а этот придурок смог. И заяц жил, и лисица жила, и львица - а медведь пришел и разрушил весь теремок.
Она стоит и коса у нее по пояс. И щеки мокры от слез. А у любви есть тот, кто попал под поезд и тот, кто забрызган грязью из-под колес.
Когда-нибудь мы сидим с тобой вшестером - ты, я и четыре призрачных недолюбка и лунный свет, и моя голубая юбка, и дымный и негреющий костерок. Когда-нибудь мы сидим с тобой у огня и ты говоришь мне: "Слушай, кто эти люди?" И я отвечаю: "Это все те, кто любят или любили неласковую меня." И я говорю: "Вот этот отдал мне год, а этот два, а этот платил стихами, которые внутри меня полыхали и отражались строчками у него. Полсотни месяцев, сотни живых зарниц, бессонных и счастливых глазных прожилок - которые я тогда у них одолжила и вот сейчас должна всё прожить за них. Вот видишь, складка, горькая, пожилая, вот слышишь - смех неистовый, проливной - ты думал, это было всегда со мной, а это я кого-то переживаю."
Быть может и сама того не желая - но вечно, как и водится под луной.
Время - наверное пять с хвостом. Острым карандашом этот текст написан о том, что всё будет хорошо.
И острием самым подведена черта.
Я этого не писала.
Ты этого не читал.
Counting
One hundred days, one hundred nights,
The city is crying - it is nobody,
You know, the life of unlucky
converge to the smallest detail.
Now two hours thirty eight minutes. Now I sit down at the table, take a pencil and write to you what they are not expected of me. And if they are waiting, you will ever give it. The sea danced and rain over it wailed. I did not write this. You haven't read it.
Someday he goes to meet her. He puts on a jacket, takes the dog, kicks the jar with displeasure on the stairs and politely answers, what time is an hour. To the stop, in general, not far, but it walks slowly, reflecting, in wide small puddles, from rusty leaves, in a prickly sky, pale as milk. He absorbs a fragmented sound navigation, a transparent non -season, a chill on the skin, he thinks that his beloved is similar to small rain dancing in lanterns. He thinks that they all look like neon snakes on wet roofs, on how carefully they breathe in his hands when it is slightly burnt.
She hugs him. Slightly sipping, greets. He throws the dog Korzhik. He thinks that his beloved everyone is similar and smiles to himself to himself.
Someday, for example, after a couple of days, she sits on the bus, like a lively, dangerous, like a watchdog dog when the booty is flattened in front of her. She sits and everything barks inside her and looks with the eyes of the color, like a liquid iodine. On the radio, some asshole sings: "Oh, my girl, la-la-la-la-lala, oh my girl, you are as angry as if he did not give you at all."
She approaches the exit, like a zombie. And tears in her tremble, like grains in goiter,
She roars, inhaling the runaway, the twenty -year -old forehead, or rather his forehead, as if the whole world tried to break to her, and he could. And the hare lived, and the fox lived, and the lioness - and the bear came and destroyed the entire tower.
She stands and her scythe is waist -deep. And the cheeks of wet from tears. And love has one who fell under the train and the one who is sprayed with mud from under the wheels.
Someday we are sitting with you as a sash - you, I, and four ghostly underground and moonlight, and my blue skirt, and a smoky and unsuccessful bone. Someday we are sitting with you by the fire and you tell me: "Listen, who are these people?" And I answer: "These are all those who love or loved me." And I say: “This one gave me a year, and this two, and this one paid with poems that blazed me inside and reflected the lines of him. Fifty months, hundreds of living ranges, sleepless and happy eye veins - which I then lended from them and then Now I have to live everything for them. You see, the fold, bitter, elderly, you hear - the laughter is frantic, shed - you thought it was always with me, and I was worried about someone. "
Perhaps not wanting it herself - but forever, as usual under the moon.
Time - probably five with a tail. With a sharp pencil, this text is written that everything will be fine.
And the point is the very point.
I did not write this.
You haven't read it.
One hundred days, one hundred nights,
The city is crying - it is nobody,
You know, the life of unlucky
converge to the smallest detail.
Now two hours thirty eight minutes. Now I sit down at the table, take a pencil and write to you what they are not expected of me. And if they are waiting, you will ever give it. The sea danced and rain over it wailed. I did not write this. You haven't read it.
Someday he goes to meet her. He puts on a jacket, takes the dog, kicks the jar with displeasure on the stairs and politely answers, what time is an hour. To the stop, in general, not far, but it walks slowly, reflecting, in wide small puddles, from rusty leaves, in a prickly sky, pale as milk. He absorbs a fragmented sound navigation, a transparent non -season, a chill on the skin, he thinks that his beloved is similar to small rain dancing in lanterns. He thinks that they all look like neon snakes on wet roofs, on how carefully they breathe in his hands when it is slightly burnt.
She hugs him. Slightly sipping, greets. He throws the dog Korzhik. He thinks that his beloved everyone is similar and smiles to himself to himself.
Someday, for example, after a couple of days, she sits on the bus, like a lively, dangerous, like a watchdog dog when the booty is flattened in front of her. She sits and everything barks inside her and looks with the eyes of the color, like a liquid iodine. On the radio, some asshole sings: "Oh, my girl, la-la-la-la-lala, oh my girl, you are as angry as if he did not give you at all."
She approaches the exit, like a zombie. And tears in her tremble, like grains in goiter,
She roars, inhaling the runaway, the twenty -year -old forehead, or rather his forehead, as if the whole world tried to break to her, and he could. And the hare lived, and the fox lived, and the lioness - and the bear came and destroyed the entire tower.
She stands and her scythe is waist -deep. And the cheeks of wet from tears. And love has one who fell under the train and the one who is sprayed with mud from under the wheels.
Someday we are sitting with you as a sash - you, I, and four ghostly underground and moonlight, and my blue skirt, and a smoky and unsuccessful bone. Someday we are sitting with you by the fire and you tell me: "Listen, who are these people?" And I answer: "These are all those who love or loved me." And I say: “This one gave me a year, and this two, and this one paid with poems that blazed me inside and reflected the lines of him. Fifty months, hundreds of living ranges, sleepless and happy eye veins - which I then lended from them and then Now I have to live everything for them. You see, the fold, bitter, elderly, you hear - the laughter is frantic, shed - you thought it was always with me, and I was worried about someone. "
Perhaps not wanting it herself - but forever, as usual under the moon.
Time - probably five with a tail. With a sharp pencil, this text is written that everything will be fine.
And the point is the very point.
I did not write this.
You haven't read it.
Другие песни исполнителя: