Аля Кудряшева - Там, где ветер вычищен, свеж, черняв...
текст песни
19
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Аля Кудряшева - Там, где ветер вычищен, свеж, черняв... - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Там, где ветер вычищен, свеж, черняв,
Там, где желтое солнце хрустит поджаристо,
Господи, верни мне хоть немножко меня.
Пожалуйста...
Наверное, раньше - проще, но я не помню, счастливый, неосмысленный истукан, я помню - радуга влезла на подоконник и зацепилась краешком за стакан. На фотопленке видно: лежу с раскрасками, грожу кому-то маленьким кулаком, родные руки, теплые, пахнут ласково, фиалками и, наверное, молоком;Такой вот ангел в путанице пеленочной, вокруг все охают, ахают: "Ну, дела!.." Не знаю, говорят, я была смышленая, заговорила, раньше, чем родилась. Что ж - говорят, и ладно, поверю на слово, молочный не отвяжется запашок, ноябрь, глухая осень - случайно, наскоро, а дальше - что поделать - отсчет пошел.
А дальше - тоже слабо - но всё же явственней - как тихие слова, как последний вздох, весенний первый грипп налетает ястребом, хватает и уносит в свое гнездо. Считая, что я не слышу, прозрачным шепотом, дыхание нервозное отпустив: "Как вовремя спохватились, кто знает - что потом? Еще два дня - и было бы не спасти." Запрятавшись, затаившись под чьей-то шубкой, я вникаю в эту горькую мамью речь. Я поняла - я маленькая, я хрупкая, мне нужно постараться себя беречь. Реву в подушку, легочным хриплым клекотом, выходит, жить - безвыходней и больней. Храню себя, боюсь, берегу далекую, неведомую искорку в глубине.
Стареет мама, вдруг умирает бабушка, так не бывает? Правда же? Ну, скажи... В широкой паутине забилась бабочка, и трепетом обвиняет меня во лжи, а мне двенадцать. Уличными кошмарами пугает телевизор под рождество. Я прижимаюсь к маме покрепче - мало ли, метет декабрь снежной гнилой листвой. Люблю тебя, пророчества не сбываются, вот только мертвый профиль... Народ, скамья. А в голове со скрипом, но выбивается: "Выходит, существую не только я." Освобождаю место под эту истину, вдыхаю, не пытаясь пока понять. На небе снова звезды - глазеют пристально на глупую беспомощную меня. Пришла из школы, красная - прямо с улицы, вздыхают: "Непослушная егоза." Чем ближе -тем всё правильнее рисуется, всё беспощадней смотрит глаза-в глаза.
Застенчивая, хоть порой и не в меру наглая, измучает и потупится "Извини..." А перед первым курсом подстриглась наголо, как будто бы это может всё изменить. Да ладно, всё бывает, хотя бы честная, какое "сложно" - просто семнадцать лет. Купила две тетрадки и пачку "Честера"- такой стандартный девочковый комплект. Дожди и ссоры, время на грани вымысла, в каникулы загорела - была в Литве - не то чтоб поумнела, скорее выросла, зато хоть научилась варить глинтвейн. Характер - да, не сахар, слова отточены, густая бахрома по краям штанин. Наверно, уже привыкла, что рядом топчется влюбленный и отвергнутый гражданин. И мама не гордится подобной дочерью, три ночи дома, месяц - друзья в Москве. А засыпать страшнее и одиночее, перехожу дорогу на красный свет.
Летят, летят минуты холодным бисером, дождем звенящим сыплются на ладонь. Люблю широкоплечих и независимых, очкастых, с рыжеватою бородой. Они сильнее неба и с каждым справятся, легко смеются, ветер, огонь в груди. Я их капризный ангел, но им не нравится, когда реву, цепляясь: "Не уходи". Такая осень, долгая неуютная, какой там страх - мне в прорубь бы с головой. Стираю письма - жгла бы, но жаль компьютера, и притворяюсь ласковой и живой.
Поет Нева и небо закатом застило, я слышу как поет подо льдом вода. Люблю очкастых - жизнь выдает глазастого, лохматого, узкоплечего - навсегда. Иду себе, шагаю по струнке тоненькой, из облаков вытягиваю лучи. Из детства лезет радуга с подоконника, босая радость, острая - хоть кричи, неистовая, искрящаяся, глубинная, светящаяся ночами, слепая днем. Сижу, учусь, читаю и жду любимого - Любимого - хоть гори оно всё огнем.
Проходит ночь, что может быть замечательней, за ней неслышным шагом приходит день, ищу себя, ищу под столом и тщательно, бессмысленно - меня уже нет нигде. Копаюсь в том, что глупо и возмутительно ошибочно называется головой. Остались: страх - за маму (звонок ро
Там, где желтое солнце хрустит поджаристо,
Господи, верни мне хоть немножко меня.
Пожалуйста...
Наверное, раньше - проще, но я не помню, счастливый, неосмысленный истукан, я помню - радуга влезла на подоконник и зацепилась краешком за стакан. На фотопленке видно: лежу с раскрасками, грожу кому-то маленьким кулаком, родные руки, теплые, пахнут ласково, фиалками и, наверное, молоком;Такой вот ангел в путанице пеленочной, вокруг все охают, ахают: "Ну, дела!.." Не знаю, говорят, я была смышленая, заговорила, раньше, чем родилась. Что ж - говорят, и ладно, поверю на слово, молочный не отвяжется запашок, ноябрь, глухая осень - случайно, наскоро, а дальше - что поделать - отсчет пошел.
А дальше - тоже слабо - но всё же явственней - как тихие слова, как последний вздох, весенний первый грипп налетает ястребом, хватает и уносит в свое гнездо. Считая, что я не слышу, прозрачным шепотом, дыхание нервозное отпустив: "Как вовремя спохватились, кто знает - что потом? Еще два дня - и было бы не спасти." Запрятавшись, затаившись под чьей-то шубкой, я вникаю в эту горькую мамью речь. Я поняла - я маленькая, я хрупкая, мне нужно постараться себя беречь. Реву в подушку, легочным хриплым клекотом, выходит, жить - безвыходней и больней. Храню себя, боюсь, берегу далекую, неведомую искорку в глубине.
Стареет мама, вдруг умирает бабушка, так не бывает? Правда же? Ну, скажи... В широкой паутине забилась бабочка, и трепетом обвиняет меня во лжи, а мне двенадцать. Уличными кошмарами пугает телевизор под рождество. Я прижимаюсь к маме покрепче - мало ли, метет декабрь снежной гнилой листвой. Люблю тебя, пророчества не сбываются, вот только мертвый профиль... Народ, скамья. А в голове со скрипом, но выбивается: "Выходит, существую не только я." Освобождаю место под эту истину, вдыхаю, не пытаясь пока понять. На небе снова звезды - глазеют пристально на глупую беспомощную меня. Пришла из школы, красная - прямо с улицы, вздыхают: "Непослушная егоза." Чем ближе -тем всё правильнее рисуется, всё беспощадней смотрит глаза-в глаза.
Застенчивая, хоть порой и не в меру наглая, измучает и потупится "Извини..." А перед первым курсом подстриглась наголо, как будто бы это может всё изменить. Да ладно, всё бывает, хотя бы честная, какое "сложно" - просто семнадцать лет. Купила две тетрадки и пачку "Честера"- такой стандартный девочковый комплект. Дожди и ссоры, время на грани вымысла, в каникулы загорела - была в Литве - не то чтоб поумнела, скорее выросла, зато хоть научилась варить глинтвейн. Характер - да, не сахар, слова отточены, густая бахрома по краям штанин. Наверно, уже привыкла, что рядом топчется влюбленный и отвергнутый гражданин. И мама не гордится подобной дочерью, три ночи дома, месяц - друзья в Москве. А засыпать страшнее и одиночее, перехожу дорогу на красный свет.
Летят, летят минуты холодным бисером, дождем звенящим сыплются на ладонь. Люблю широкоплечих и независимых, очкастых, с рыжеватою бородой. Они сильнее неба и с каждым справятся, легко смеются, ветер, огонь в груди. Я их капризный ангел, но им не нравится, когда реву, цепляясь: "Не уходи". Такая осень, долгая неуютная, какой там страх - мне в прорубь бы с головой. Стираю письма - жгла бы, но жаль компьютера, и притворяюсь ласковой и живой.
Поет Нева и небо закатом застило, я слышу как поет подо льдом вода. Люблю очкастых - жизнь выдает глазастого, лохматого, узкоплечего - навсегда. Иду себе, шагаю по струнке тоненькой, из облаков вытягиваю лучи. Из детства лезет радуга с подоконника, босая радость, острая - хоть кричи, неистовая, искрящаяся, глубинная, светящаяся ночами, слепая днем. Сижу, учусь, читаю и жду любимого - Любимого - хоть гори оно всё огнем.
Проходит ночь, что может быть замечательней, за ней неслышным шагом приходит день, ищу себя, ищу под столом и тщательно, бессмысленно - меня уже нет нигде. Копаюсь в том, что глупо и возмутительно ошибочно называется головой. Остались: страх - за маму (звонок ро
Where the wind is cleaned, fresh, black,
Where the yellow sun crunches fried,
Lord, return me at least a little of me.
Please...
Probably, earlier - it’s easier, but I don’t remember, a happy, insufficient idol, I remember - the rainbow climbed onto the windowsill and caught on the edge of the glass. On the photographic film I can see: I lie with coloring, I will go through someone with a small fist, my native hands, warm, smell affectionately, violets and, probably, milk; such an angel in the confusion of the diaper, everyone groans, gasp: "Well, things! .. “I don’t know, they say, I was smart, spoke, before I was born. Well - they say, and okay, I’ll believe the word, the milky will not go to the smell, November, the dull autumn - by chance, hastily, and then - what to do - the countdown went.
And then - also weakly - but still more clearly - like quiet words, like the last breath, the spring first flu flies in a hawk, grabs and takes him into his nest. Considering that I do not hear, with a transparent whisper, the nervous breath of the nervous: "As they realized in time, who knows - what then? Two more days - and it would not be saved." Having hidden, hiding under someone's fur coat, I delve into this bitter mother. I realized - I'm small, I am fragile, I need to try to protect myself. The roar in the pillow, a pulmonary hoarse scream, goes out, to live - more and more painful. I keep myself, I am afraid, a distant, unknown sparkle in the depths.
Mom is aging, suddenly a grandmother dies, does it never? It's true? Well, tell me ... A butterfly clogged in a wide web, and it is trepidated of lies, and I am twelve. Street nightmares scares TV at Christmas. I cling to my mother stronger - you never know, the December downs the snowy rotten foliage. I love you, prophecies do not come true, but only a dead profile ... people, benches. And in my head with a creak, but it is knocked out: "It turns out, I exist not only me." I make a place for this truth, inhale, not trying to understand yet. In the sky, the stars again - they stare intently at the stupid helpless me. I came from school, red - right from the street, sigh: "Naughty Euguza." The closer, everything is more correctly drawn, everything looks mercilessly, in his eyes.
Sharpy, even sometimes impudent, sometimes, will exhaust and look out “Sorry ...” And before the first course, she had a hate so, as if this could change everything. Come on, everything happens, at least honest, which is "difficult" - just seventeen years. I bought two notebooks and a pack of "Chester"- such a standard girl kit. Rains and quarrels, time on the verge of fiction, caught fire on vacation - was in Lithuania - not that I wiser, rather grew up, but at least learned to cook mulled wine. Character - yes, not sugar, words are honed, thick fringe along the edges of the leg. Probably already used to the fact that a lover and rejected citizen is trampled nearby. And mom is not proud of such a daughter, three nights at home, a month - friends in Moscow. And to fall asleep worse and lonely, I cross the road to the red light.
They fly, fly for minutes with cold beads, rain rain pouring onto the palm of your hand. I love broad -shouldered and independent, bespectacled, with a reddish beard. They are stronger than the sky and cope with everyone, laugh easily, wind, fire in the chest. I am their capricious angel, but they do not like it when roaring, clinging: "Do not leave." Such an autumn, long uncomfortable, what fear is there - I would be in a hole with my head. I wash the letters - I would be burned, but sorry for the computer, and pretend to be affectionate and alive.
Neva sings and the sky was covered with sunset, I hear how the water sings under the ice. I love bespectacled - life gives out a glare, shaggy, narrow -minded - forever. I go to myself, walk on a thin string, pull the rays from the clouds. From childhood, a rainbow climbs from the windowsill, barefoot joy, acute - even scream, frantic, sparkling, deep, glowing at night, blind in the afternoon. I am sitting, learning, reading and waiting for my beloved - loved one - even though it is gruel everything with fire.
The night passes, which could be more remarkable, the day comes in with an inaudible step, looking for myself, looking for a table and carefully, pointless - I am no longer anywhere. I dug in the fact that it is stupid and outrageously mistakenly called the head. Remained: fear - for mom (bell RO
Where the yellow sun crunches fried,
Lord, return me at least a little of me.
Please...
Probably, earlier - it’s easier, but I don’t remember, a happy, insufficient idol, I remember - the rainbow climbed onto the windowsill and caught on the edge of the glass. On the photographic film I can see: I lie with coloring, I will go through someone with a small fist, my native hands, warm, smell affectionately, violets and, probably, milk; such an angel in the confusion of the diaper, everyone groans, gasp: "Well, things! .. “I don’t know, they say, I was smart, spoke, before I was born. Well - they say, and okay, I’ll believe the word, the milky will not go to the smell, November, the dull autumn - by chance, hastily, and then - what to do - the countdown went.
And then - also weakly - but still more clearly - like quiet words, like the last breath, the spring first flu flies in a hawk, grabs and takes him into his nest. Considering that I do not hear, with a transparent whisper, the nervous breath of the nervous: "As they realized in time, who knows - what then? Two more days - and it would not be saved." Having hidden, hiding under someone's fur coat, I delve into this bitter mother. I realized - I'm small, I am fragile, I need to try to protect myself. The roar in the pillow, a pulmonary hoarse scream, goes out, to live - more and more painful. I keep myself, I am afraid, a distant, unknown sparkle in the depths.
Mom is aging, suddenly a grandmother dies, does it never? It's true? Well, tell me ... A butterfly clogged in a wide web, and it is trepidated of lies, and I am twelve. Street nightmares scares TV at Christmas. I cling to my mother stronger - you never know, the December downs the snowy rotten foliage. I love you, prophecies do not come true, but only a dead profile ... people, benches. And in my head with a creak, but it is knocked out: "It turns out, I exist not only me." I make a place for this truth, inhale, not trying to understand yet. In the sky, the stars again - they stare intently at the stupid helpless me. I came from school, red - right from the street, sigh: "Naughty Euguza." The closer, everything is more correctly drawn, everything looks mercilessly, in his eyes.
Sharpy, even sometimes impudent, sometimes, will exhaust and look out “Sorry ...” And before the first course, she had a hate so, as if this could change everything. Come on, everything happens, at least honest, which is "difficult" - just seventeen years. I bought two notebooks and a pack of "Chester"- such a standard girl kit. Rains and quarrels, time on the verge of fiction, caught fire on vacation - was in Lithuania - not that I wiser, rather grew up, but at least learned to cook mulled wine. Character - yes, not sugar, words are honed, thick fringe along the edges of the leg. Probably already used to the fact that a lover and rejected citizen is trampled nearby. And mom is not proud of such a daughter, three nights at home, a month - friends in Moscow. And to fall asleep worse and lonely, I cross the road to the red light.
They fly, fly for minutes with cold beads, rain rain pouring onto the palm of your hand. I love broad -shouldered and independent, bespectacled, with a reddish beard. They are stronger than the sky and cope with everyone, laugh easily, wind, fire in the chest. I am their capricious angel, but they do not like it when roaring, clinging: "Do not leave." Such an autumn, long uncomfortable, what fear is there - I would be in a hole with my head. I wash the letters - I would be burned, but sorry for the computer, and pretend to be affectionate and alive.
Neva sings and the sky was covered with sunset, I hear how the water sings under the ice. I love bespectacled - life gives out a glare, shaggy, narrow -minded - forever. I go to myself, walk on a thin string, pull the rays from the clouds. From childhood, a rainbow climbs from the windowsill, barefoot joy, acute - even scream, frantic, sparkling, deep, glowing at night, blind in the afternoon. I am sitting, learning, reading and waiting for my beloved - loved one - even though it is gruel everything with fire.
The night passes, which could be more remarkable, the day comes in with an inaudible step, looking for myself, looking for a table and carefully, pointless - I am no longer anywhere. I dug in the fact that it is stupid and outrageously mistakenly called the head. Remained: fear - for mom (bell RO
Другие песни исполнителя: