Аля Кудряшева - Три, два, один - 08 - Но март пришел, июнь не за горами...
текст песни
28
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Аля Кудряшева - Три, два, один - 08 - Но март пришел, июнь не за горами... - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Но март пришел, июнь не за горами, отчаянный, горячий, длиннохвостый, не знающий ни страха, ни потерь,
И, если помнишь, плечи, загорая, приобретают неземное свойство легонько так светиться в темноте.
Как будто ходишь в золоченой раме, в своей невинной жаркой наготе.
Конечно, море. Наши говорили, что раз попав сюда - пребудешь вечно, с бессильным хрустом сердце надломив,
И ветер рисовал аквамарином, и тихо спал, на берег этот млечный песок намыв.
И я была, конечно, не Мария,
но Суламифь.
Конечно, если б знала, родилась
здесь, где жара, отары и татары, где пологом лежит густая тень,
Ты помнишь тот колючий скальный лаз, который несомненно стоил пары изрядно поцарапанных локтей,
Как я в слезах, распаренная, злая, крича, что в первый и в последний раз, упала вниз, судьбу свою кляня.
И море обмотало свой атлас
Вокруг меня.
Но март пришел. Зима в своем блокноте отвоевала новое число, второе с окончанием на девять.
Весна не успевает и в цейтноте пустила все кораблики на слом, не знает, что с колоколами делать.
Луна скребет кривым белесым ногтем, весна и платье новое надела, и при параде,
Но день украден.
В июне всё, что нужно было рядом, казалось, только руку протяни.
Нахальные торговцы виноградом свои товары прятали в тени,
И жгли оттуда виноградным взглядом.
Шиповник пах размашисто и юно, царапая рассеянных людей.
И я здесь на манер кота-баюна, сижу, колени обхватив, пою на
трех языках, одна в своей беде.
Из белых шрамов прошлого июня
Пытаюсь сотворить пропавший день.
Но не бежит вода по водостокам, часы на стенке тикают жестоко,
Стекло под ветром жалобно трясется, сегодня время замкнуто в кольцо.
Чудес не будет, сколько ни колдуй.
Ложись-ка спать, сидишь, как обалдуй.
Сижу и вижу
как из-за востока,
расталкивая облака лицом
Неудержимо ярко лезет солнце
Своим терновым маленьким венцом.
И, если помнишь, плечи, загорая, приобретают неземное свойство легонько так светиться в темноте.
Как будто ходишь в золоченой раме, в своей невинной жаркой наготе.
Конечно, море. Наши говорили, что раз попав сюда - пребудешь вечно, с бессильным хрустом сердце надломив,
И ветер рисовал аквамарином, и тихо спал, на берег этот млечный песок намыв.
И я была, конечно, не Мария,
но Суламифь.
Конечно, если б знала, родилась
здесь, где жара, отары и татары, где пологом лежит густая тень,
Ты помнишь тот колючий скальный лаз, который несомненно стоил пары изрядно поцарапанных локтей,
Как я в слезах, распаренная, злая, крича, что в первый и в последний раз, упала вниз, судьбу свою кляня.
И море обмотало свой атлас
Вокруг меня.
Но март пришел. Зима в своем блокноте отвоевала новое число, второе с окончанием на девять.
Весна не успевает и в цейтноте пустила все кораблики на слом, не знает, что с колоколами делать.
Луна скребет кривым белесым ногтем, весна и платье новое надела, и при параде,
Но день украден.
В июне всё, что нужно было рядом, казалось, только руку протяни.
Нахальные торговцы виноградом свои товары прятали в тени,
И жгли оттуда виноградным взглядом.
Шиповник пах размашисто и юно, царапая рассеянных людей.
И я здесь на манер кота-баюна, сижу, колени обхватив, пою на
трех языках, одна в своей беде.
Из белых шрамов прошлого июня
Пытаюсь сотворить пропавший день.
Но не бежит вода по водостокам, часы на стенке тикают жестоко,
Стекло под ветром жалобно трясется, сегодня время замкнуто в кольцо.
Чудес не будет, сколько ни колдуй.
Ложись-ка спать, сидишь, как обалдуй.
Сижу и вижу
как из-за востока,
расталкивая облака лицом
Неудержимо ярко лезет солнце
Своим терновым маленьким венцом.
But March came, June is not far off, desperate, hot, long -tailed, not knowing either fear or losses,
And, if you remember, the shoulders, sunbathing, acquire an unearthly property lightly glow in the dark.
As if you walk in a gilded frame, in your innocent hot nudity.
Of course, the sea. Ours said that once getting here - you will remain forever, with a powerless crunching heart, broke,
And the wind painted with aquamarine, and quietly slept, to the shore this milky sand of the leash.
And I was, of course, not Maria,
But Sulamif.
Of course, if I knew, I was born
Here, where is the heat, Otars and Tatars, where a thick shadow lies with a canopy,
You remember that thorny rocky hole that was undoubtedly worth a couple of pretty scratched elbows,
Like me in tears, steamed, angry, screaming, that for the first and last time, fell down, her fate cud.
And the sea wrapped its atlas
Around me.
But March came. Winter in its notebook conquered a new number, the second with the end of nine.
Spring does not have time and in timekeeping let all the boats for scraper, does not know what to do with the bells.
The moon is scraped with a crooked whitish nail, spring and dress put on a new one, and with a parade,
But the day is stolen.
In June, everything that was needed was nearby, it seemed, only stretch out his hand.
Nahal grape merchants hid their goods in the shade,
And burned from there with a grape look.
Rosehip groin is sweeping and young, scratching scattered people.
And here I am in the manner of a cat-woman, sitting, clasping my knees, singing on
Three languages, one in their misfortune.
From white scars last June
I'm trying to create a missing day.
But water does not run along the drains, the clock is cruel on the wall,
The glass under the wind shakes plaintively, today the time is closed into the ring.
There will be no miracles, no matter how much you conjure.
Go to sleep, you sit, as if stunned.
I sit and see
as because of the East,
Pouring the clouds face
The sun closes irrepressibly brightly
His thorny little crown.
And, if you remember, the shoulders, sunbathing, acquire an unearthly property lightly glow in the dark.
As if you walk in a gilded frame, in your innocent hot nudity.
Of course, the sea. Ours said that once getting here - you will remain forever, with a powerless crunching heart, broke,
And the wind painted with aquamarine, and quietly slept, to the shore this milky sand of the leash.
And I was, of course, not Maria,
But Sulamif.
Of course, if I knew, I was born
Here, where is the heat, Otars and Tatars, where a thick shadow lies with a canopy,
You remember that thorny rocky hole that was undoubtedly worth a couple of pretty scratched elbows,
Like me in tears, steamed, angry, screaming, that for the first and last time, fell down, her fate cud.
And the sea wrapped its atlas
Around me.
But March came. Winter in its notebook conquered a new number, the second with the end of nine.
Spring does not have time and in timekeeping let all the boats for scraper, does not know what to do with the bells.
The moon is scraped with a crooked whitish nail, spring and dress put on a new one, and with a parade,
But the day is stolen.
In June, everything that was needed was nearby, it seemed, only stretch out his hand.
Nahal grape merchants hid their goods in the shade,
And burned from there with a grape look.
Rosehip groin is sweeping and young, scratching scattered people.
And here I am in the manner of a cat-woman, sitting, clasping my knees, singing on
Three languages, one in their misfortune.
From white scars last June
I'm trying to create a missing day.
But water does not run along the drains, the clock is cruel on the wall,
The glass under the wind shakes plaintively, today the time is closed into the ring.
There will be no miracles, no matter how much you conjure.
Go to sleep, you sit, as if stunned.
I sit and see
as because of the East,
Pouring the clouds face
The sun closes irrepressibly brightly
His thorny little crown.
Другие песни исполнителя: