Артем Эн - Кукушкино гнездо
текст песни
30
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Артем Эн - Кукушкино гнездо - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
I
Она подала звук ровно три раза.
Мне тридцать. Значит, это всё, что мне осталось?
Кажется, что умрёшь ты, а за тобой – и раса.
Но на самом деле веришь только в старость.
И на данном этапе уже смешно сомневаться,
да и кукушка – моё суеверие в чужом лесу, заросль.
Всё что было – ты. сигарета. да спичка с серой.
Может, только ты. Такая. Грех писать про такую!
Вспомнишь ли, в век DVD перебирая видеокассеты,
что был я когда-то. Но тот огарок докурен.
И тогда тот апрель, как тетерев с грудкой серой,
свою песнь, дождём истаявшую, протакует.
Молодость или ветреность. Тот вечер джаза, блюза.
Тот вечер. Что с тобой, полупьяной, протанцевал.
На тебе были джинсы, и какая-то ужасная блуза,
но я сразу разглядел в тебе свою удачу, потенциал.
Ждал, что твои друзья вот сейчас напьются,
и я увезу, украду тебя, и завтра же жениться, а?
II
Кукуй, кукуй, ну же! Что же ты молчишь?
Мне ещё столько вспоминать, что не хватит и трёх лет!
Солнце заходит, гонит, грозится согнать волчиц.
Лес не терпит, не верит, моей предсмертной брехне.
Уходя, кричу лгунье: «Чернявая, честь почисть!
Этому миру без меня только и останется, что дряхлеть!»
Но молчит лес. И мой тупик – в бетоне.
В этом-то городе изошла жизнь в пустом неводе.
По молве здесь всплывает только одно, ибо тонет
всё лучшее. И сколько бы по воде не води,
любой нищий мечтает не о пище, а лишь о потопе,
так чтоб от храма доброго бога оставался неф один.
Зайду домой. И так холодно, что сердце зябнет.
Тогда хочется в детство, в деревню, послушать птиц.
Там воркует фазан или отбивает коленце зяблик.
И ни одной кукушки. Ни одной кукушки. Окстись!
Хачатурян, никогда в руке не держащий сабли,
исполнял танец на чужой смерти, играя на бис.
III
Лишь тогда уйдёт этот городской массив,
коль вздохнёшь об изящном, дабы согнать тоску.
Как вспомню, так мрамор в гортани: как просил
не уходить, так злость твоих желваков да скул…
С горя каждой шалаве на улице – «Уходи!» – платил,
чтоб уменьшить количество потаскух.
О тебе я всю жизнь потом вспоминал.
Узнавал во всех женщинах с отвратительным вкусом.
Перебирал телефонные справочники, искал имена,
понимал, что как зовут тебя, кто ты вообще – не в курсе.
Я не верил, что когда-то это настигнет и меня.
Это – то есть состояние конечной человеческой грусти.
И теперь я хожу гулять в тихий лес.
Потому что только здесь, где-то в пустом гнезде,
мне расскажут, что я никакой не Ахиллес,
и что пята моя ещё три года простоит на гвозде,
а потом пробьёт час. И в апреле наступит конец.
И всё что я успею – только руки к тебе воздеть.
Она подала звук ровно три раза.
Мне тридцать. Значит, это всё, что мне осталось?
Кажется, что умрёшь ты, а за тобой – и раса.
Но на самом деле веришь только в старость.
И на данном этапе уже смешно сомневаться,
да и кукушка – моё суеверие в чужом лесу, заросль.
Всё что было – ты. сигарета. да спичка с серой.
Может, только ты. Такая. Грех писать про такую!
Вспомнишь ли, в век DVD перебирая видеокассеты,
что был я когда-то. Но тот огарок докурен.
И тогда тот апрель, как тетерев с грудкой серой,
свою песнь, дождём истаявшую, протакует.
Молодость или ветреность. Тот вечер джаза, блюза.
Тот вечер. Что с тобой, полупьяной, протанцевал.
На тебе были джинсы, и какая-то ужасная блуза,
но я сразу разглядел в тебе свою удачу, потенциал.
Ждал, что твои друзья вот сейчас напьются,
и я увезу, украду тебя, и завтра же жениться, а?
II
Кукуй, кукуй, ну же! Что же ты молчишь?
Мне ещё столько вспоминать, что не хватит и трёх лет!
Солнце заходит, гонит, грозится согнать волчиц.
Лес не терпит, не верит, моей предсмертной брехне.
Уходя, кричу лгунье: «Чернявая, честь почисть!
Этому миру без меня только и останется, что дряхлеть!»
Но молчит лес. И мой тупик – в бетоне.
В этом-то городе изошла жизнь в пустом неводе.
По молве здесь всплывает только одно, ибо тонет
всё лучшее. И сколько бы по воде не води,
любой нищий мечтает не о пище, а лишь о потопе,
так чтоб от храма доброго бога оставался неф один.
Зайду домой. И так холодно, что сердце зябнет.
Тогда хочется в детство, в деревню, послушать птиц.
Там воркует фазан или отбивает коленце зяблик.
И ни одной кукушки. Ни одной кукушки. Окстись!
Хачатурян, никогда в руке не держащий сабли,
исполнял танец на чужой смерти, играя на бис.
III
Лишь тогда уйдёт этот городской массив,
коль вздохнёшь об изящном, дабы согнать тоску.
Как вспомню, так мрамор в гортани: как просил
не уходить, так злость твоих желваков да скул…
С горя каждой шалаве на улице – «Уходи!» – платил,
чтоб уменьшить количество потаскух.
О тебе я всю жизнь потом вспоминал.
Узнавал во всех женщинах с отвратительным вкусом.
Перебирал телефонные справочники, искал имена,
понимал, что как зовут тебя, кто ты вообще – не в курсе.
Я не верил, что когда-то это настигнет и меня.
Это – то есть состояние конечной человеческой грусти.
И теперь я хожу гулять в тихий лес.
Потому что только здесь, где-то в пустом гнезде,
мне расскажут, что я никакой не Ахиллес,
и что пята моя ещё три года простоит на гвозде,
а потом пробьёт час. И в апреле наступит конец.
И всё что я успею – только руки к тебе воздеть.
I.
She filed the sound exactly three times.
I'm thirty. So it's all that I have left?
It seems that you will die, and for you - and Race.
But in fact, believe only in old age.
And at this stage it is already ridiculous to doubt
And cuckoo - my superstition in someone else's forest, Zarosl.
All that was - you. cigarette. Yes, match with gray.
Maybe only you. Such. Sin write about such!
Do you remember, in the age of DVD, turning out video tapes,
What I was sometime. But the brass is rectified.
And then the same April, as a hero of breast,
His song, the rain challenged, flies.
Youth or windiness. That evening jazz, blues.
That evening. What's with you, semi-man, tare.
You were jeans, and some terrible blouse,
But I immediately saw my luck in you, the potential.
I was waiting for your friends now go away,
And I will take it, stealing you, and tomorrow they marry, eh?
II.
Cuckoo, cook, well! Why are you silent?
I still remember so much that it is not enough and three years!
The sun comes, driven, threatens to drive the wolf.
The forest does not tolerate, does not believe my suicide breech.
Leaving, shouting Lg: "Casting, honor to clean!
To this world, without me, it will also remain that to drag! "
But the forest is silent. And my dead end - in concrete.
In this city there was a life in an empty German.
On only one thing pops up here, for sinking
all the best. And no matter how much water is not
any beggar dreams not about food, but only about the flood,
So that there was a non-one from the temple of good God.
Go home. And it's so cold that the heart is angry.
Then I want to in childhood, to the village, listen to birds.
There is a pheasant or beats a chandelier finch.
And not a single cuckoo. Not a single cuckoo. Oples!
Khachaturian, never holding saber in his hand
Performed the dance on someone else's death, playing on the bis.
III
Only then will leave this urban array,
Kohl breathe about the elegant, in order to be caught off.
As I remember, so marble in the larynx: as requested
Do not leave, so the anger of your gaps yes cheekbones ...
With the burning of each chalaw on the street - "Leave!" - paid,
To reduce the amount of Potusch.
I remembered all my life about you.
I found out in all women with disgusting taste.
I went through the phone directories, I was looking for names,
I understood that what is your name, who are you at all - do not know.
I did not believe that once it would overtake me.
This is, that is, the state of finite human sadness.
And now I go to walk in a quiet forest.
Because only here, somewhere in an empty nest,
I will tell me that I am no Achilles,
And that the fifth of my three more years is just like a nail,
And then trips an hour. And in April the end will come.
And all that I will have time is only your hands to mind you.
She filed the sound exactly three times.
I'm thirty. So it's all that I have left?
It seems that you will die, and for you - and Race.
But in fact, believe only in old age.
And at this stage it is already ridiculous to doubt
And cuckoo - my superstition in someone else's forest, Zarosl.
All that was - you. cigarette. Yes, match with gray.
Maybe only you. Such. Sin write about such!
Do you remember, in the age of DVD, turning out video tapes,
What I was sometime. But the brass is rectified.
And then the same April, as a hero of breast,
His song, the rain challenged, flies.
Youth or windiness. That evening jazz, blues.
That evening. What's with you, semi-man, tare.
You were jeans, and some terrible blouse,
But I immediately saw my luck in you, the potential.
I was waiting for your friends now go away,
And I will take it, stealing you, and tomorrow they marry, eh?
II.
Cuckoo, cook, well! Why are you silent?
I still remember so much that it is not enough and three years!
The sun comes, driven, threatens to drive the wolf.
The forest does not tolerate, does not believe my suicide breech.
Leaving, shouting Lg: "Casting, honor to clean!
To this world, without me, it will also remain that to drag! "
But the forest is silent. And my dead end - in concrete.
In this city there was a life in an empty German.
On only one thing pops up here, for sinking
all the best. And no matter how much water is not
any beggar dreams not about food, but only about the flood,
So that there was a non-one from the temple of good God.
Go home. And it's so cold that the heart is angry.
Then I want to in childhood, to the village, listen to birds.
There is a pheasant or beats a chandelier finch.
And not a single cuckoo. Not a single cuckoo. Oples!
Khachaturian, never holding saber in his hand
Performed the dance on someone else's death, playing on the bis.
III
Only then will leave this urban array,
Kohl breathe about the elegant, in order to be caught off.
As I remember, so marble in the larynx: as requested
Do not leave, so the anger of your gaps yes cheekbones ...
With the burning of each chalaw on the street - "Leave!" - paid,
To reduce the amount of Potusch.
I remembered all my life about you.
I found out in all women with disgusting taste.
I went through the phone directories, I was looking for names,
I understood that what is your name, who are you at all - do not know.
I did not believe that once it would overtake me.
This is, that is, the state of finite human sadness.
And now I go to walk in a quiet forest.
Because only here, somewhere in an empty nest,
I will tell me that I am no Achilles,
And that the fifth of my three more years is just like a nail,
And then trips an hour. And in April the end will come.
And all that I will have time is only your hands to mind you.
Другие песни исполнителя: