Михаил Жванецкий - Большие Трудности У Киношников
текст песни
26
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Михаил Жванецкий - Большие Трудности У Киношников - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Очень большие трудности у киношников. Самые большие, жуткие трудности у киношников. Прямо не знаешь. Требования к достоверности возросли, а танков старых нет, маузеров мало. Фрак народ носить разучился. Хамство и грубость в Сибири как раз получается ничего, а образование в Петербурге не идет пока. Аристократизм в Петербурге пока не идет. Если герой просто сидит - еще ничего, а как рот откроет - так пока не идет. Или, там, собственное достоинство, вот эта неприкасаемость личности...
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость - так, чтоб без мата, изнутри... Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит:
"Гордая очень". А когда откроется, так еще пока не доносит - вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский - тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще - в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или - весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради Бога, не хотят другого, ради Бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент... "Извольте, позвольте", "Только после вас", "Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении". Не идет фраза: "Позвольте, я возьму на себя" - или: "Вам ведь трудно, разрешите я..." А уж фраза: "Я вами руководил, я отвечу за все" - прямо колом в горле стоит. А такая: "Мне не дорого мое место, дорого наше дело" - получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там - баночное пиво, омары, крики "Я разорен!" или "Мне в Париж по делу!" хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
Чувствуется, что ему рассказывали. Может, требовали, ругали, зарплаты лишали, по больничному не платили. Ну, чтобы сыграл он чувство этого достоинства. И, видимо, хочет: и голову поднимает, и на цыпочки, и выпивает, чтоб укрепиться, но еще не знает как.
Женская гордость - так, чтоб без мата, изнутри... Ну, еще когда лежит, укрывшись простыней, диктор говорит:
"Гордая очень". А когда откроется, так еще пока не доносит - вздрагивает, косится, и это еще чувствуется.
Граф английский - тоже неловко, боком, все боится войти к себе в замок. Ну, если пиджак от шеи на четверть отстает и шейка как пестик в колоколе, как же ты аристократизм покажешь, если штаны и пиджак надо непрерывно поддерживать?! Или руку королеве целовать, или панталоны держать. И руку пока еще надо у нее искать: она тоже пожать норовит.
Еда не дается пока, вот не само глотание, а еда как трапеза. Старух на консилиум приглашали, но и они подрастеряли искусство еды: тоже норовят целиком заглотнуть и еще - в сумку. А это реквизит.
И старики подзабыли ходьбу такую, чтоб пиджак не двигался отдельно от хозяина. Или - весь гитлеровский штаб в мундирах не по размеру, а диктор говорит, что вся Европа на них работает. Но это все внешне, конечно, и раздражает какого-то одного, кто остался в живых и еще помнит.
Внутренне плохо идут споры, даже литературные. Все как-то придерживаются одного мнения и, ради Бога, не хотят другого, ради Бога.
Пока еще смешно выглядит преданность одного мужчины одной женщине, пока смешно выглядит. И вообще, обращение с женщиной, все эти поклоны, вставания, уважение, преклонение... Их делают, конечно, но за очень дополнительные деньги. Консультант один, лет восьмидесяти двух, тоже уже замотался: Душанбе, Киев, Фрунзе, Ташкент... "Извольте, позвольте", "Только после вас", "Я был бы последним подонком, мадам, если бы оставил вас в соответствующем положении". Не идет фраза: "Позвольте, я возьму на себя" - или: "Вам ведь трудно, разрешите я..." А уж фраза: "Я вами руководил, я отвечу за все" - прямо колом в горле стоит. А такая: "Мне не дорого мое место, дорого наше дело" - получается только по частям.
Сложно пока стало играть эрудированного, мыслящего человека, и хоть исполнитель морщит лоб и прищуривается, такой перекос лица еще не убеждает.
Сохранились костюмы и обувь, но, когда мы над старинной дворянской одеждой видим лицо и всю голову буфетчицы современного зенитного училища, что-то мешает нам поверить в ее латынь.
Группа американских ковбоев на лошадях пока еще криво скачет, и даже у лошадей наши морды.
Ну а там - баночное пиво, омары, крики "Я разорен!" или "Мне в Париж по делу!" хоть и русским языком, но ни исполнитель, ни аудитория этого языка пока не понимают.
Но с уходом стариков со сцены и из зала равновесие между экраном и зрителем постепенно восстанавливается.
Filmmakers have very big difficulties. Filmmakers have the biggest, most terrible difficulties. You don't really know. The requirements for reliability have increased, but there are no old tanks and few Mausers. People have forgotten how to wear a tailcoat. Rudeness and rudeness turn out nothing in Siberia, but education in St. Petersburg is not going well yet. Aristocratism is not yet developing in St. Petersburg. If the hero is just sitting, that’s all right, but as soon as he opens his mouth, he doesn’t move yet. Or, there, one’s own dignity, this inviolability of the individual...
It feels like he was told. Maybe they demanded, scolded, deprived of wages, did not pay sick leave. Well, so that he could play the feeling of this dignity. And, apparently, he wants to: he raises his head, and stands on tiptoes, and drinks to strengthen himself, but still doesn’t know how.
Women's pride - so that without swearing, from the inside... Well, even when she is lying covered with a sheet, the announcer says:
"Very proud." And when it opens, it still doesn’t tell - it shudders, looks sideways, and you can still feel it.
The English Count is also awkward, sideways, still afraid to enter his castle. Well, if the jacket is a quarter behind the neck and the neck is like a pestle in a bell, how can you show aristocracy if the pants and jacket need to be constantly supported?! Or kiss the queen's hand, or hold her trousers. And you still have to look for her hand: she also strives to shake.
Food is not given yet, it’s not swallowing itself, but food as a meal. Old women were invited to the consultation, but they too had lost the art of eating: they also strive to swallow it whole and put more in their bag. And this is a prop.
And the old people forgot to walk in such a way that the jacket did not move separately from the owner. Or - all of Hitler's headquarters are in uniforms that don't fit, and the announcer says that all of Europe is working for them. But this is all external, of course, and irritates some one who is alive and still remembers.
Disputes go poorly internally, even literary ones. Everyone somehow adheres to one opinion and, for God’s sake, does not want another, for God’s sake.
The devotion of one man to one woman still looks funny, it still looks funny. And in general, the treatment of a woman, all these bows, standing up, respect, admiration... They are done, of course, but for a lot of extra money. One consultant, about eighty-two years old, was also already exhausted: Dushanbe, Kyiv, Frunze, Tashkent... “If you please, allow me,” “Only after you,” “I would be the last bastard, madam, if I left you in this position.” . The phrase: “Let me, I’ll take it upon myself” doesn’t work, or: “It’s difficult for you, let me…” But the phrase: “I led you, I’ll be responsible for everything” just feels like a stake in the throat. And this: “My place is not dear to me, our business is dear” - it only happens in parts.
It has become difficult to play an erudite, thinking person, and although the performer wrinkles his forehead and squints, such a distortion of the face does not convince.
The costumes and shoes have been preserved, but when we see the face and entire head of the barmaid of a modern anti-aircraft school above the ancient noble clothes, something prevents us from believing in her Latin.
A group of American cowboys on horses are still galloping crookedly, and even the horses have our faces.
Well, there’s canned beer, lobsters, shouts of “I’m broke!” or “I’m going to Paris on business!” although in Russian, neither the performer nor the audience understand this language yet.
But with the departure of the old people from the stage and from the audience, the balance between the screen and the viewer is gradually restored.
It feels like he was told. Maybe they demanded, scolded, deprived of wages, did not pay sick leave. Well, so that he could play the feeling of this dignity. And, apparently, he wants to: he raises his head, and stands on tiptoes, and drinks to strengthen himself, but still doesn’t know how.
Women's pride - so that without swearing, from the inside... Well, even when she is lying covered with a sheet, the announcer says:
"Very proud." And when it opens, it still doesn’t tell - it shudders, looks sideways, and you can still feel it.
The English Count is also awkward, sideways, still afraid to enter his castle. Well, if the jacket is a quarter behind the neck and the neck is like a pestle in a bell, how can you show aristocracy if the pants and jacket need to be constantly supported?! Or kiss the queen's hand, or hold her trousers. And you still have to look for her hand: she also strives to shake.
Food is not given yet, it’s not swallowing itself, but food as a meal. Old women were invited to the consultation, but they too had lost the art of eating: they also strive to swallow it whole and put more in their bag. And this is a prop.
And the old people forgot to walk in such a way that the jacket did not move separately from the owner. Or - all of Hitler's headquarters are in uniforms that don't fit, and the announcer says that all of Europe is working for them. But this is all external, of course, and irritates some one who is alive and still remembers.
Disputes go poorly internally, even literary ones. Everyone somehow adheres to one opinion and, for God’s sake, does not want another, for God’s sake.
The devotion of one man to one woman still looks funny, it still looks funny. And in general, the treatment of a woman, all these bows, standing up, respect, admiration... They are done, of course, but for a lot of extra money. One consultant, about eighty-two years old, was also already exhausted: Dushanbe, Kyiv, Frunze, Tashkent... “If you please, allow me,” “Only after you,” “I would be the last bastard, madam, if I left you in this position.” . The phrase: “Let me, I’ll take it upon myself” doesn’t work, or: “It’s difficult for you, let me…” But the phrase: “I led you, I’ll be responsible for everything” just feels like a stake in the throat. And this: “My place is not dear to me, our business is dear” - it only happens in parts.
It has become difficult to play an erudite, thinking person, and although the performer wrinkles his forehead and squints, such a distortion of the face does not convince.
The costumes and shoes have been preserved, but when we see the face and entire head of the barmaid of a modern anti-aircraft school above the ancient noble clothes, something prevents us from believing in her Latin.
A group of American cowboys on horses are still galloping crookedly, and even the horses have our faces.
Well, there’s canned beer, lobsters, shouts of “I’m broke!” or “I’m going to Paris on business!” although in Russian, neither the performer nor the audience understand this language yet.
But with the departure of the old people from the stage and from the audience, the balance between the screen and the viewer is gradually restored.
Другие песни исполнителя: