Михаил Щербаков - Кадриль
текст песни
25
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Михаил Щербаков - Кадриль - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Никакой жасмин под окном не пах.
Ни один в садах соловей не пел.
Паче страсти жаждала ты вражды.
Я любил тебя, я сказал - изволь.
Там и сям настроил я крепостей,
зарядил чем следовало стволы,
карту мира вычертил в двух тонах,
разместил над ней силуэт орла.
Не смущал меня проливной напалм,
фейерверк убийственный не страшил.
Я хотел увидеть твою страну.
Я мечтал замерзнуть в её снегах.
В генеральском раже свинцом соря,
в то же время думал я вот о чём:
если вдруг у нас родилась бы дочь,
почему б её не назвать Мари?
Это было мощное кто кого,
кроме шуток, вдребезги, чья возьмёт.
Дорогой воздушно-морской масштаб.
Агентура в консульствах всей земли.
Я в потёмках дымных терял глаза,
от пальбы тупел, зарастал бронёй.
Ты роняла в пыль аромат и шарм,
изумруды, яхонты, жемчуга.
Но и в самом что ни на есть аду,
в толкотне слепых полумёртвых войск,
ты казалась всё ещё столь жива,
что пресечь огонь я не мог никак.
И гораздо после, когда пожар
сам собою стал опадать, редеть,
ты хранила столь ещё свежий блеск,
что, смотря в бинокль, я сходил с ума.
Отовсюду видная средь руин,
ты была немыслима, как цветок;
не берусь конкретно сказать - какой,
полагаю всё же, что иммортель.
И когда пожар, повторяю, стал
опадать, клубя многолетний прах;
до нуля дотлел основной ресурс,
а за ним неспешно иссяк резерв, -
от штыка последний погиб смельчак,
дезертир последний исчез в тылу.
И остались мы наконец одни
на плацдарме, словно в Эдеме вновь.
Парабеллум я утопил в ручье,
золотой сорвал с рукава шеврон,
силуэт орла завещал в музей,
карту мира выбросил просто так.
Если хочешь, действуй, дозоров нет.
Применяй картечь свою, Бог с тобой.
Подойди и выстрели мне в лицо.
Через два часа я приду в себя.
Ни один в садах соловей не пел.
Паче страсти жаждала ты вражды.
Я любил тебя, я сказал - изволь.
Там и сям настроил я крепостей,
зарядил чем следовало стволы,
карту мира вычертил в двух тонах,
разместил над ней силуэт орла.
Не смущал меня проливной напалм,
фейерверк убийственный не страшил.
Я хотел увидеть твою страну.
Я мечтал замерзнуть в её снегах.
В генеральском раже свинцом соря,
в то же время думал я вот о чём:
если вдруг у нас родилась бы дочь,
почему б её не назвать Мари?
Это было мощное кто кого,
кроме шуток, вдребезги, чья возьмёт.
Дорогой воздушно-морской масштаб.
Агентура в консульствах всей земли.
Я в потёмках дымных терял глаза,
от пальбы тупел, зарастал бронёй.
Ты роняла в пыль аромат и шарм,
изумруды, яхонты, жемчуга.
Но и в самом что ни на есть аду,
в толкотне слепых полумёртвых войск,
ты казалась всё ещё столь жива,
что пресечь огонь я не мог никак.
И гораздо после, когда пожар
сам собою стал опадать, редеть,
ты хранила столь ещё свежий блеск,
что, смотря в бинокль, я сходил с ума.
Отовсюду видная средь руин,
ты была немыслима, как цветок;
не берусь конкретно сказать - какой,
полагаю всё же, что иммортель.
И когда пожар, повторяю, стал
опадать, клубя многолетний прах;
до нуля дотлел основной ресурс,
а за ним неспешно иссяк резерв, -
от штыка последний погиб смельчак,
дезертир последний исчез в тылу.
И остались мы наконец одни
на плацдарме, словно в Эдеме вновь.
Парабеллум я утопил в ручье,
золотой сорвал с рукава шеврон,
силуэт орла завещал в музей,
карту мира выбросил просто так.
Если хочешь, действуй, дозоров нет.
Применяй картечь свою, Бог с тобой.
Подойди и выстрели мне в лицо.
Через два часа я приду в себя.
No jasmine under the window groin.
Not one in the gardens sang.
More than passion, you longed for enmity.
I loved you, I said - please.
I set up the fortresses there and there,
charged what the trunks followed,
The world has drawn in two tones,
Placed the silhouette of the eagle over it.
The heavy napalm did not embarrass me,
The fireworks did not fear the murderous.
I wanted to see your country.
I dreamed of freezing in her snow.
In the general rage, the lead of Sorea,
At the same time, I thought about this:
If suddenly we would have a daughter,
Why shouldn't Marie not to call her?
It was powerful who, who,
In addition to jokes, to smithereens, whose will take.
Dear air-sea scale.
The agents in the consulates of the whole land.
I lost my eyes in smoky sweaters,
He was dull from the fir, overgrowing with armor.
You dropped the dust and charm in the dust,
Emeralds, Yakhonta, Pearls.
But even in the very hell,
In the crush of the blind half -dead troops,
You still seemed so alive,
That I could not stop the fire in any way.
And much after the fire
he himself began to fall, thin,
You kept such a still fresh shine,
What, depending on binoculars, I went crazy.
From everywhere a prominent in the ruins,
You were unthinkable, like a flower;
I do not take specifically to say - which
I still believe that the immortal.
And when the fire, I repeat, became
fall off, a meal of many years of dust;
The main resource was urgent to zero,
And behind him slowly exhausted the reserve, -
From the bayonet, the last daredevil died,
Deserter the latter disappeared into the rear.
And we finally stayed alone
On the bridgehead, as if in Eden again.
I drowned Parabellum in a stream
Golden tore off Chevron from the sleeve,
The silhouette of the eagle bequeathed to the museum,
I threw the world map just like that.
If you want, act, there are no patrols.
Apply your buckshot, God is with you.
Come and shot in my face.
Two hours later I will come to my senses.
Not one in the gardens sang.
More than passion, you longed for enmity.
I loved you, I said - please.
I set up the fortresses there and there,
charged what the trunks followed,
The world has drawn in two tones,
Placed the silhouette of the eagle over it.
The heavy napalm did not embarrass me,
The fireworks did not fear the murderous.
I wanted to see your country.
I dreamed of freezing in her snow.
In the general rage, the lead of Sorea,
At the same time, I thought about this:
If suddenly we would have a daughter,
Why shouldn't Marie not to call her?
It was powerful who, who,
In addition to jokes, to smithereens, whose will take.
Dear air-sea scale.
The agents in the consulates of the whole land.
I lost my eyes in smoky sweaters,
He was dull from the fir, overgrowing with armor.
You dropped the dust and charm in the dust,
Emeralds, Yakhonta, Pearls.
But even in the very hell,
In the crush of the blind half -dead troops,
You still seemed so alive,
That I could not stop the fire in any way.
And much after the fire
he himself began to fall, thin,
You kept such a still fresh shine,
What, depending on binoculars, I went crazy.
From everywhere a prominent in the ruins,
You were unthinkable, like a flower;
I do not take specifically to say - which
I still believe that the immortal.
And when the fire, I repeat, became
fall off, a meal of many years of dust;
The main resource was urgent to zero,
And behind him slowly exhausted the reserve, -
From the bayonet, the last daredevil died,
Deserter the latter disappeared into the rear.
And we finally stayed alone
On the bridgehead, as if in Eden again.
I drowned Parabellum in a stream
Golden tore off Chevron from the sleeve,
The silhouette of the eagle bequeathed to the museum,
I threw the world map just like that.
If you want, act, there are no patrols.
Apply your buckshot, God is with you.
Come and shot in my face.
Two hours later I will come to my senses.
Другие песни исполнителя: