Сицилия - Как всё было.
текст песни
14
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Сицилия - Как всё было. - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
И если вы спросите, как все было, откуда брало свои старты,
Где устье этой шумной и бурной реки,
То я вам отвечу; открою все эти чертовы карты:
Мы были молоды, а мысли наши легки.
Вы, наверное, конечно же, захотите знать, насколько там он был крутой,
Дарил ли кольца с бриллиантами, ну или тачки...
А я вам отвечу: он был совершенно простой,
И у него было сердце. А у меня - пуанты и белоснежная пачка.
У нас был просторнейший зал в конце старенькой улочки на окраине города, справа по тротуару,
Там чистейшие зеркала во всю длину стен, белые потолки, тусклый свет.
Это искусство, на самом деле, свалилось мне с неба, знаете, досталось даром;
Он говорил, балерины на свете прекраснее нет.
Он говорил, и замолкали разом все звуки в сущих и даже несущих мирах,
Только музыка оставалась с нами, пронзала нас острием Ахиллесова копья,
Он становился немного поодаль, и отражаясь во всех зеркалах,
Руки вскидывал вверх и говорил мне:
"Делай как я."
И мне было больше не о чем просить всемогущего Бога,
Не о чем просить его снизойти,
Лишь о том, чтобы моя дорога
Однажды стала частью его пути.
Он говорил, искусству нужно отдаться поперёк и вдоль,
Включал музыку громче. Она проходила сквозь тело,
Проникая в то бессознательное, до чего просто так вот дойти нельзя,
Я переполнялась. Выполняла божественный кабриоль.
Я наблюдала за ним, искала встречи глаз его в отраженье зеркал,
Он говорил мне: «Камбрэ.» И я изгибалась, немного скользя.
Говорил, что такую чудесную балерину он, кажется, только и ждал,
Что всю жизнь он меня искал.
И музыка заполняла собой все пространство зала, города,
И, кажется, всей моей бесконечной души.
И он повторяет: «Бризе. Алонже.»
Он статный, высокий; он гордый,
И он кричит мне: «Глубоко! Глубоко дыши!»
И я глубоко дышала, воздух жадно глотая ртом,
Как и потом, когда глубоко становилось жить,
Разделяя с ним ложе,
Как душу ему отдавая потом…
Наша любовь случилась самой прекрасной на свете,
Чистой, как вода в роднике,
Нежной, как руки матери перед сном;
Мы мечтали, какие у нас будут дети…
Я выбегала на улицу налегке,
Под старым бардовым зонтом,
И опоздать до смерти боялась, не успеть в назначенный час;
Мы любили так, как никогда и никто до нас.
И каждый раз я летела к нему ан лер,
Чтоб сказать ему, как он мной безгранично любим,
Что я жить без него уже никогда не смогу,
Что вся жизнь лишь была подготовкой ко встречи с ним,
Как глиссад –
Подготовка к большому прыжку.
И он ждал меня на пороге – разделял только маленький палисад;
Я кидалась к нему на шею, он хватал меня на руки,
Сонный, уютный и теплый, с запахом синей небесной вышины.
Я поливала его цветы; он готовил мне завтраки.
Жизнь, казалось, одна сплошная, длинная небылица,
Я в то лето совершенно разучилась думать, осознавать,
Все и всё перестали мне быть важны.
Он был мой Учитель, а я его Ученица.
Он учил меня двигаться, покоряться, дышать, кричать; все до конца отдавать.
Я учила его обладать.
Он считал: «Один, два, три, четыре…
Внимательней! Гранд батман.»
И душа моя становилась как будто шире,
И хотелось покориться его словам.
И хотелось, чтоб он шептал мне в ночи, под луной:
«Ты моя, я тебя никому не отдам,
Ты моя, и навек ты будешь со мной.»
Я была с ним навек. Мы прожили эту вечность.
Вечность, знаете, как и все на свете имеет срок,
Наша длилась на три дня дольше, чем длится лето;
Так решили, наверное, на небе где-то -
Он ушел. Он больше остаться не мог.
Он был нежен и легок, шаги его невесомы,
Пальцы длинны, волосы черны, как смоль, кудрявы,
Ресницы густы.
Мне в нём всё казалось таким знакомым,
Словно я давно уж бывала с ним рядом,
Словно у наших судеб один автор, одни листы.
Когда он умирал, я стояла рядом, у изголовья.
Он сжимал мою руку не то, что до боли – до онеменья,
Дышал тяжело, «любимая» мне хрипел.
А вы говорите, это бана
Где устье этой шумной и бурной реки,
То я вам отвечу; открою все эти чертовы карты:
Мы были молоды, а мысли наши легки.
Вы, наверное, конечно же, захотите знать, насколько там он был крутой,
Дарил ли кольца с бриллиантами, ну или тачки...
А я вам отвечу: он был совершенно простой,
И у него было сердце. А у меня - пуанты и белоснежная пачка.
У нас был просторнейший зал в конце старенькой улочки на окраине города, справа по тротуару,
Там чистейшие зеркала во всю длину стен, белые потолки, тусклый свет.
Это искусство, на самом деле, свалилось мне с неба, знаете, досталось даром;
Он говорил, балерины на свете прекраснее нет.
Он говорил, и замолкали разом все звуки в сущих и даже несущих мирах,
Только музыка оставалась с нами, пронзала нас острием Ахиллесова копья,
Он становился немного поодаль, и отражаясь во всех зеркалах,
Руки вскидывал вверх и говорил мне:
"Делай как я."
И мне было больше не о чем просить всемогущего Бога,
Не о чем просить его снизойти,
Лишь о том, чтобы моя дорога
Однажды стала частью его пути.
Он говорил, искусству нужно отдаться поперёк и вдоль,
Включал музыку громче. Она проходила сквозь тело,
Проникая в то бессознательное, до чего просто так вот дойти нельзя,
Я переполнялась. Выполняла божественный кабриоль.
Я наблюдала за ним, искала встречи глаз его в отраженье зеркал,
Он говорил мне: «Камбрэ.» И я изгибалась, немного скользя.
Говорил, что такую чудесную балерину он, кажется, только и ждал,
Что всю жизнь он меня искал.
И музыка заполняла собой все пространство зала, города,
И, кажется, всей моей бесконечной души.
И он повторяет: «Бризе. Алонже.»
Он статный, высокий; он гордый,
И он кричит мне: «Глубоко! Глубоко дыши!»
И я глубоко дышала, воздух жадно глотая ртом,
Как и потом, когда глубоко становилось жить,
Разделяя с ним ложе,
Как душу ему отдавая потом…
Наша любовь случилась самой прекрасной на свете,
Чистой, как вода в роднике,
Нежной, как руки матери перед сном;
Мы мечтали, какие у нас будут дети…
Я выбегала на улицу налегке,
Под старым бардовым зонтом,
И опоздать до смерти боялась, не успеть в назначенный час;
Мы любили так, как никогда и никто до нас.
И каждый раз я летела к нему ан лер,
Чтоб сказать ему, как он мной безгранично любим,
Что я жить без него уже никогда не смогу,
Что вся жизнь лишь была подготовкой ко встречи с ним,
Как глиссад –
Подготовка к большому прыжку.
И он ждал меня на пороге – разделял только маленький палисад;
Я кидалась к нему на шею, он хватал меня на руки,
Сонный, уютный и теплый, с запахом синей небесной вышины.
Я поливала его цветы; он готовил мне завтраки.
Жизнь, казалось, одна сплошная, длинная небылица,
Я в то лето совершенно разучилась думать, осознавать,
Все и всё перестали мне быть важны.
Он был мой Учитель, а я его Ученица.
Он учил меня двигаться, покоряться, дышать, кричать; все до конца отдавать.
Я учила его обладать.
Он считал: «Один, два, три, четыре…
Внимательней! Гранд батман.»
И душа моя становилась как будто шире,
И хотелось покориться его словам.
И хотелось, чтоб он шептал мне в ночи, под луной:
«Ты моя, я тебя никому не отдам,
Ты моя, и навек ты будешь со мной.»
Я была с ним навек. Мы прожили эту вечность.
Вечность, знаете, как и все на свете имеет срок,
Наша длилась на три дня дольше, чем длится лето;
Так решили, наверное, на небе где-то -
Он ушел. Он больше остаться не мог.
Он был нежен и легок, шаги его невесомы,
Пальцы длинны, волосы черны, как смоль, кудрявы,
Ресницы густы.
Мне в нём всё казалось таким знакомым,
Словно я давно уж бывала с ним рядом,
Словно у наших судеб один автор, одни листы.
Когда он умирал, я стояла рядом, у изголовья.
Он сжимал мою руку не то, что до боли – до онеменья,
Дышал тяжело, «любимая» мне хрипел.
А вы говорите, это бана
And if you ask how it was, where did you get its starts,
Where is the mouth of this noisy and stormy river,
Then I will answer you; I will open all these damn cards:
We were young, and our thoughts are easy.
You probably, of course, want to know how cool he was there,
Did you give rings with diamonds, well, or cars ...
And I will answer you: he was completely simple
And he had a heart. And I have poinets and a snow -white pack.
We had a spacious hall at the end of an old street on the outskirts of the city, on the right along the sidewalk,
There are pure mirrors in the entire length of the walls, white ceilings, dull light.
This art, in fact, fell from the sky, you know, I got it for nothing;
He said, the ballerinas in the world is not more beautiful.
He spoke, and at once all the sounds in real and even bearing worlds fell silent,
Only the music stayed with us, pierced us with the tip of Achilles spear,
He became a little at a distance, and reflected in all mirrors,
He raised his hands up and told me:
"Do as I do."
And I had nothing more to ask for an almighty God,
There is nothing to ask him to descend,
Only about my road
Once it became part of his path.
He said, art needs to surrender across and along,
Included the music louder. She passed through the body
Penetrating the unconscious, which you can’t just get to,
I was overwhelmed. Performed the Divine Cabrioles.
I watched him, looked for his eyes in his eyes in the reflection of the mirrors,
He told me: "Cambre." And I was bending, sliding a bit.
He said that he seemed to have only waited for such a wonderful ballerina,
That he has been looking for me all his life.
And the music filled the whole space of the hall, cities,
And, it seems, all my endless soul.
And he repeats: “Breeze. Alonge. "
It is stately, tall; He is proud,
And he shouts to me: “Deep! Breathe deeply! "
And I breathed deeply, the air greedily swallowing my mouth,
As well as later, when it became deeply to live,
Sharing the bed with him,
How the soul is giving him later ...
Our love happened the most beautiful in the world,
Clean, like water in a spring,
Tender, like mother’s hands before bedtime;
We dreamed what children we will have ...
I ran out into the street lightly
Under the old bard umbrella,
And she was afraid to be late to death, not to be in time at the appointed hour;
We loved like never before us.
And every time I flew to him AN Ler,
To tell him how he loves me endlessly,
That I can never live without him,
That all life was only preparing to meet him,
Like a glideal -
Preparation for a big jump.
And he was waiting for me on the threshold - he shared only a small palisade;
I rushed to his neck, he grabbed me in his arms,
Sleepy, cozy and warm, with the smell of blue heavenly heaven.
I watered his flowers; He prepared breakfasts to me.
Life seemed to be one continuous, long fable,
That summer I completely forgot how to think, to realize,
Everyone and everything stopped being important to me.
He was my teacher, and I am his student.
He taught me to move, submit, breathe, scream; Give everything to the end.
I taught him to possess.
He believed: “One, two, three, four ...
Carefully! Grand Batman. "
And my soul became as if wider
And I wanted to submit to his words.
And I wanted him to whisper to me in the night, under the moon:
“You are mine, I will not give you to anyone,
You are mine, and you will be with me forever. "
I was with him forever. We lived this eternity.
Eternity, you know, like everything in the world has a term,
Ours lasted three days longer than the summer lasts;
So they probably decided in the sky somewhere -
He left. He could not stay anymore.
He was gentle and light, the steps of his weightless
Fingers are long, hair is black, like tar, curls,
The eyelashes are thick.
Everything seemed to me so familiar in him,
As if I had been with him for a long time,
Like our fate, one author, one sheets.
When he was dying, I stood nearby, at the head of the head.
He squeezed my hand not what is painful - to numb,
Breathed heavily, “beloved” wheezed to me.
And you say this is a ban
Where is the mouth of this noisy and stormy river,
Then I will answer you; I will open all these damn cards:
We were young, and our thoughts are easy.
You probably, of course, want to know how cool he was there,
Did you give rings with diamonds, well, or cars ...
And I will answer you: he was completely simple
And he had a heart. And I have poinets and a snow -white pack.
We had a spacious hall at the end of an old street on the outskirts of the city, on the right along the sidewalk,
There are pure mirrors in the entire length of the walls, white ceilings, dull light.
This art, in fact, fell from the sky, you know, I got it for nothing;
He said, the ballerinas in the world is not more beautiful.
He spoke, and at once all the sounds in real and even bearing worlds fell silent,
Only the music stayed with us, pierced us with the tip of Achilles spear,
He became a little at a distance, and reflected in all mirrors,
He raised his hands up and told me:
"Do as I do."
And I had nothing more to ask for an almighty God,
There is nothing to ask him to descend,
Only about my road
Once it became part of his path.
He said, art needs to surrender across and along,
Included the music louder. She passed through the body
Penetrating the unconscious, which you can’t just get to,
I was overwhelmed. Performed the Divine Cabrioles.
I watched him, looked for his eyes in his eyes in the reflection of the mirrors,
He told me: "Cambre." And I was bending, sliding a bit.
He said that he seemed to have only waited for such a wonderful ballerina,
That he has been looking for me all his life.
And the music filled the whole space of the hall, cities,
And, it seems, all my endless soul.
And he repeats: “Breeze. Alonge. "
It is stately, tall; He is proud,
And he shouts to me: “Deep! Breathe deeply! "
And I breathed deeply, the air greedily swallowing my mouth,
As well as later, when it became deeply to live,
Sharing the bed with him,
How the soul is giving him later ...
Our love happened the most beautiful in the world,
Clean, like water in a spring,
Tender, like mother’s hands before bedtime;
We dreamed what children we will have ...
I ran out into the street lightly
Under the old bard umbrella,
And she was afraid to be late to death, not to be in time at the appointed hour;
We loved like never before us.
And every time I flew to him AN Ler,
To tell him how he loves me endlessly,
That I can never live without him,
That all life was only preparing to meet him,
Like a glideal -
Preparation for a big jump.
And he was waiting for me on the threshold - he shared only a small palisade;
I rushed to his neck, he grabbed me in his arms,
Sleepy, cozy and warm, with the smell of blue heavenly heaven.
I watered his flowers; He prepared breakfasts to me.
Life seemed to be one continuous, long fable,
That summer I completely forgot how to think, to realize,
Everyone and everything stopped being important to me.
He was my teacher, and I am his student.
He taught me to move, submit, breathe, scream; Give everything to the end.
I taught him to possess.
He believed: “One, two, three, four ...
Carefully! Grand Batman. "
And my soul became as if wider
And I wanted to submit to his words.
And I wanted him to whisper to me in the night, under the moon:
“You are mine, I will not give you to anyone,
You are mine, and you will be with me forever. "
I was with him forever. We lived this eternity.
Eternity, you know, like everything in the world has a term,
Ours lasted three days longer than the summer lasts;
So they probably decided in the sky somewhere -
He left. He could not stay anymore.
He was gentle and light, the steps of his weightless
Fingers are long, hair is black, like tar, curls,
The eyelashes are thick.
Everything seemed to me so familiar in him,
As if I had been with him for a long time,
Like our fate, one author, one sheets.
When he was dying, I stood nearby, at the head of the head.
He squeezed my hand not what is painful - to numb,
Breathed heavily, “beloved” wheezed to me.
And you say this is a ban
Другие песни исполнителя: