Бродский - Развивая Платона
текст песни
22
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Бродский - Развивая Платона - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Я хотел бы жить, Фортунатус, в городе, где река
высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные -- пенальти и угловой.
II
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,
я б скучал в Галерее, где каждое полотно
-- особливо Энгра или Давида --
как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
безмятежно белеющих на фронтоне Суда.
III
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленье
о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
не имеющих отношенья к ужину при свечах,
и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблеск
на зеленое платье. Но под конец зачах.
Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.
IV
И там были бы памятники. Я бы знал имена
не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными: "Не наш!" --
я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!"
высовывалась бы из-под моста, как из рукава -- рука,
и чтоб она впадала в залив, растопырив пальцы,
как Шопен, никому не показывавший кулака.
Чтобы там была Опера, и чтоб в ней ветеран-
тенор исправно пел арию Марио по вечерам;
чтоб Тиран ему аплодировал в ложе, а я в партере
бормотал бы, сжав зубы от ненависти: "баран".
В этом городе был бы яхт-клуб и футбольный клуб.
По отсутствию дыма из кирпичных фабричных труб
я узнавал бы о наступлении воскресенья
и долго бы трясся в автобусе, мучая в жмене руб.
Я бы вплетал свой голос в общий звериный вой
там, где нога продолжает начатое головой.
Изо всех законов, изданных Хаммурапи,
самые главные -- пенальти и угловой.
II
Там была бы Библиотека, и в залах ее пустых
я листал бы тома с таким же количеством запятых,
как количество скверных слов в ежедневной речи,
не прорвавшихся в прозу, ни, тем более, в стих.
Там стоял бы большой Вокзал, пострадавший в войне,
с фасадом, куда занятней, чем мир вовне.
Там при виде зеленой пальмы в витрине авиалиний
просыпалась бы обезьяна, дремлющая во мне.
И когда зима, Фортунатус, облекает квартал в рядно,
я б скучал в Галерее, где каждое полотно
-- особливо Энгра или Давида --
как родимое выглядело бы пятно.
В сумерках я следил бы в окне стада
мычащих автомобилей, снующих туда-сюда
мимо стройных нагих колонн с дорическою прической,
безмятежно белеющих на фронтоне Суда.
III
Там была бы эта кофейня с недурным бланманже,
где, сказав, что зачем нам двадцатый век, если есть уже
девятнадцатый век, я бы видел, как взор коллеги
надолго сосредотачивается на вилке или ноже.
Там должна быть та улица с деревьями в два ряда,
подъезд с торсом нимфы в нише и прочая ерунда;
и портрет висел бы в гостиной, давая вам представленье
о том, как хозяйка выглядела, будучи молода.
Я внимал бы ровному голосу, повествующему о вещах,
не имеющих отношенья к ужину при свечах,
и огонь в камельке, Фортунатус, бросал бы багровый отблеск
на зеленое платье. Но под конец зачах.
Время, текущее в отличие от воды
горизонтально от вторника до среды,
в темноте там разглаживало бы морщины
и стирало бы собственные следы.
IV
И там были бы памятники. Я бы знал имена
не только бронзовых всадников, всунувших в стремена
истории свою ногу, но и ихних четвероногих,
учитывая отпечаток, оставленный ими на
населении города. И с присохшей к губе
сигаретою сильно заполночь возвращаясь пешком к себе,
как цыган по ладони, по трещинам на асфальте
я гадал бы, икая, вслух о его судьбе.
И когда бы меня схватили в итоге за шпионаж,
подрывную активность, бродяжничество, менаж-
а-труа, и толпа бы, беснуясь вокруг, кричала,
тыча в меня натруженными указательными: "Не наш!" --
я бы втайне был счастлив, шепча про себя: "Смотри,
это твой шанс узнать, как выглядит изнутри
то, на что ты так долго глядел снаружи;
запоминай же подробности, восклицая "Vive la Patrie!"
I would like to live, Fortunatus, in the city where the river
would stick out from under the bridge, like from a sleeve-a hand,
And so that she flows into the bay, spreading her fingers,
Like Chopin, who has not shown a fist anyone.
So that there is an opera, and that in it is a veteran-
Tenor regularly sang Ariya Mario in the evenings;
so that the tyrant applaudes him in the box, and I'm in the ground
I would mutter, clenching my teeth from hatred: "Baran."
In this city there would be a yacht club and a football club.
By lack of smoke from brick factory pipes
I would learn about Sunday
And for a long time I would have shook on the bus, tormenting in Zhmen rub.
I would weave my vote into a common animal howl
Where the leg continues his head.
For all the laws issued by Hammurabi,
The most important are a penalty and corner.
II
There would be a library, and in the halls of its empty
I would leaf through Tom with the same amount of commas,
as the number of bad words in daily speech,
Not breaking into prose, nor, especially, into a verse.
There would be a large station, injured in the war,
With the facade, much more entertaining than the world outside.
There, at the sight of a green palm in the Airlines window
The monkey was waking up, dormant in me.
And when winter, Fortunatus, puts on the quarter in a row,
I would miss the gallery where every canvas
-Especially Engra or David-
How the birthday would look like a stain.
At dusk, I would follow the window of the herd
mocking cars scurrying back and forth
Past of slender naked columns with a doric hairstyle,
Silently whitening the court on the pediment.
III
There would be this coffee shop with a notorious blanmange,
where, saying that why do we need the twentieth century, if there is already
nineteenth century, I would see how the gaze of colleagues
For a long time he focuses on a fork or knife.
There should be that street with trees in two rows,
the entrance with the torso of nymphs in the niche and other nonsense;
And the portrait would hang in the living room, giving you a presentation
About how the hostess looked young.
I would listen to a flat voice telling about things,
not related to dinner by candlelight,
and fire in Camelka, Fortunatus, would throw a crimson gleam
On a green dress. But in the end of the obscenities.
Time currently water
horizontally from Tuesday to Wednesday,
In the dark, wrinkles would smoothed there
And it would erase its own traces.
IV
And there would be monuments. I would know the names
not only bronze horsemen who struck
their stories, but also their four -legged ones,
Given the mark left by them on
the population of the city. And with a sucker to the lip
the cigarette very much full, returning to him,
Like gypsies in the palm of your hand, in cracks on the asphalt
I would guess, hiccuping, aloud about his fate.
And when I was grabbed in the end for espionage,
subversive activity, vagrancy, menage
A-Trua, and the crowd would, rage around, screamed,
Poking in me with tested index: "Not ours!" -
I would be secretly happy, whispering to myself: "Look,
This is your chance to find out how it looks from the inside
What you looked at the outside for so long;
Remember the details, exclaiming "Vive La Patrie!"
would stick out from under the bridge, like from a sleeve-a hand,
And so that she flows into the bay, spreading her fingers,
Like Chopin, who has not shown a fist anyone.
So that there is an opera, and that in it is a veteran-
Tenor regularly sang Ariya Mario in the evenings;
so that the tyrant applaudes him in the box, and I'm in the ground
I would mutter, clenching my teeth from hatred: "Baran."
In this city there would be a yacht club and a football club.
By lack of smoke from brick factory pipes
I would learn about Sunday
And for a long time I would have shook on the bus, tormenting in Zhmen rub.
I would weave my vote into a common animal howl
Where the leg continues his head.
For all the laws issued by Hammurabi,
The most important are a penalty and corner.
II
There would be a library, and in the halls of its empty
I would leaf through Tom with the same amount of commas,
as the number of bad words in daily speech,
Not breaking into prose, nor, especially, into a verse.
There would be a large station, injured in the war,
With the facade, much more entertaining than the world outside.
There, at the sight of a green palm in the Airlines window
The monkey was waking up, dormant in me.
And when winter, Fortunatus, puts on the quarter in a row,
I would miss the gallery where every canvas
-Especially Engra or David-
How the birthday would look like a stain.
At dusk, I would follow the window of the herd
mocking cars scurrying back and forth
Past of slender naked columns with a doric hairstyle,
Silently whitening the court on the pediment.
III
There would be this coffee shop with a notorious blanmange,
where, saying that why do we need the twentieth century, if there is already
nineteenth century, I would see how the gaze of colleagues
For a long time he focuses on a fork or knife.
There should be that street with trees in two rows,
the entrance with the torso of nymphs in the niche and other nonsense;
And the portrait would hang in the living room, giving you a presentation
About how the hostess looked young.
I would listen to a flat voice telling about things,
not related to dinner by candlelight,
and fire in Camelka, Fortunatus, would throw a crimson gleam
On a green dress. But in the end of the obscenities.
Time currently water
horizontally from Tuesday to Wednesday,
In the dark, wrinkles would smoothed there
And it would erase its own traces.
IV
And there would be monuments. I would know the names
not only bronze horsemen who struck
their stories, but also their four -legged ones,
Given the mark left by them on
the population of the city. And with a sucker to the lip
the cigarette very much full, returning to him,
Like gypsies in the palm of your hand, in cracks on the asphalt
I would guess, hiccuping, aloud about his fate.
And when I was grabbed in the end for espionage,
subversive activity, vagrancy, menage
A-Trua, and the crowd would, rage around, screamed,
Poking in me with tested index: "Not ours!" -
I would be secretly happy, whispering to myself: "Look,
This is your chance to find out how it looks from the inside
What you looked at the outside for so long;
Remember the details, exclaiming "Vive La Patrie!"
Другие песни исполнителя: