The Wind in the Willows - 1. THE RIVER BANK
текст песни
32
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
The Wind in the Willows - 1. THE RIVER BANK - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
I. THE RIVER BANK
The Mole had been working very hard all the morning, spring-cleaning his little home. First with brooms, then with dusters; then on ladders and steps and chairs, with a brush and a pail of whitewash; till he had dust in his throat and eyes, and splashes of whitewash all over his black fur, and an aching back and weary arms. Spring was moving in the air above and in the earth below and around him, penetrating even his dark and lowly little house with its spirit of divine discontent and longing. It was small wonder, then, that he suddenly flung down his brush on the floor, said 'Bother!' and 'O blow!' and also 'Hang spring-cleaning!' and bolted out of the house without even waiting to put on his coat. Something up above was calling him imperiously, and he made for the steep little tunnel which answered in his case to the gaveled carriage-drive owned by animals whose residences are nearer to the sun and air. So he scraped and scratched and scrabbled and scrooged and then he scrooged again and scrabbled and scratched and scraped, working busily with his little paws and muttering to himself, 'Up we go! Up we go!' till at last, pop! his snout came out into the sunlight, and he found himself rolling in the warm grass of a great meadow.
'This is fine!' he said to himself. 'This is better than whitewashing!' The sunshine struck hot on his fur, soft breezes caressed his heated brow, and after the seclusion of the cellarage he had lived in so long the carol of happy birds fell on his dulled hearing almost like a shout. Jumping off all his four legs at once, in the joy of living and the delight of spring without its cleaning, he pursued his way across the meadow till he reached the hedge on the further side.
'Hold up!' said an elderly rabbit at the gap. 'Sixpence for the privilege of passing by the private road!' He was bowled over in an instant by the impatient and contemptuous Mole, who trotted along the side of the hedge chaffing the other rabbits as they peeped hurriedly from their holes to see what the row was about. 'Onion-sauce! Onion-sauce!' he remarked jeeringly, and was gone before they could think of a thoroughly satisfactory reply. Then they all started grumbling at each other. 'How STUPID you are! Why didn't you tell him——' 'Well, why didn't YOU say——' 'You might have reminded him——' and so on, in the usual way; but, of course, it was then much too late, as is always the case.
It all seemed too good to be true. Hither and thither through the meadows he rambled busily, along the hedgerows, across the copses, finding everywhere birds building, flowers budding, leaves thrusting—everything happy, and progressive, and occupied. And instead of having an uneasy conscience pricking him and whispering 'whitewash!' he somehow could only feel how jolly it was to be the only idle dog among all these busy citizens. After all, the best part of a holiday is perhaps not so much to be resting yourself, as to see all the other fellows busy working.
He thought his happiness was complete when, as he meandered aimlessly along, suddenly he stood by the edge of a full-fed river. Never in his life had he seen a river before—this sleek, sinuous, full-bodied animal, chasing and chuckling, gripping things with a gurgle and leaving them with a laugh, to fling itself on fresh playmates that shook themselves free, and were caught and held again. All was a-shake and a-shiver—glints and gleams and sparkles, rustle and swirl, chatter and bubble. The Mole was bewitched, entranced, fascinated. By the side of the river he trotted as one trots, when very small, by the side of a man who holds one spell-bound by exciting stories; and when tired at last, he sat on the bank, while the river still chattered on to him, a babbling procession of the best stories in the world, sent from the heart of the earth to be told at last to the insatiab
The Mole had been working very hard all the morning, spring-cleaning his little home. First with brooms, then with dusters; then on ladders and steps and chairs, with a brush and a pail of whitewash; till he had dust in his throat and eyes, and splashes of whitewash all over his black fur, and an aching back and weary arms. Spring was moving in the air above and in the earth below and around him, penetrating even his dark and lowly little house with its spirit of divine discontent and longing. It was small wonder, then, that he suddenly flung down his brush on the floor, said 'Bother!' and 'O blow!' and also 'Hang spring-cleaning!' and bolted out of the house without even waiting to put on his coat. Something up above was calling him imperiously, and he made for the steep little tunnel which answered in his case to the gaveled carriage-drive owned by animals whose residences are nearer to the sun and air. So he scraped and scratched and scrabbled and scrooged and then he scrooged again and scrabbled and scratched and scraped, working busily with his little paws and muttering to himself, 'Up we go! Up we go!' till at last, pop! his snout came out into the sunlight, and he found himself rolling in the warm grass of a great meadow.
'This is fine!' he said to himself. 'This is better than whitewashing!' The sunshine struck hot on his fur, soft breezes caressed his heated brow, and after the seclusion of the cellarage he had lived in so long the carol of happy birds fell on his dulled hearing almost like a shout. Jumping off all his four legs at once, in the joy of living and the delight of spring without its cleaning, he pursued his way across the meadow till he reached the hedge on the further side.
'Hold up!' said an elderly rabbit at the gap. 'Sixpence for the privilege of passing by the private road!' He was bowled over in an instant by the impatient and contemptuous Mole, who trotted along the side of the hedge chaffing the other rabbits as they peeped hurriedly from their holes to see what the row was about. 'Onion-sauce! Onion-sauce!' he remarked jeeringly, and was gone before they could think of a thoroughly satisfactory reply. Then they all started grumbling at each other. 'How STUPID you are! Why didn't you tell him——' 'Well, why didn't YOU say——' 'You might have reminded him——' and so on, in the usual way; but, of course, it was then much too late, as is always the case.
It all seemed too good to be true. Hither and thither through the meadows he rambled busily, along the hedgerows, across the copses, finding everywhere birds building, flowers budding, leaves thrusting—everything happy, and progressive, and occupied. And instead of having an uneasy conscience pricking him and whispering 'whitewash!' he somehow could only feel how jolly it was to be the only idle dog among all these busy citizens. After all, the best part of a holiday is perhaps not so much to be resting yourself, as to see all the other fellows busy working.
He thought his happiness was complete when, as he meandered aimlessly along, suddenly he stood by the edge of a full-fed river. Never in his life had he seen a river before—this sleek, sinuous, full-bodied animal, chasing and chuckling, gripping things with a gurgle and leaving them with a laugh, to fling itself on fresh playmates that shook themselves free, and were caught and held again. All was a-shake and a-shiver—glints and gleams and sparkles, rustle and swirl, chatter and bubble. The Mole was bewitched, entranced, fascinated. By the side of the river he trotted as one trots, when very small, by the side of a man who holds one spell-bound by exciting stories; and when tired at last, he sat on the bank, while the river still chattered on to him, a babbling procession of the best stories in the world, sent from the heart of the earth to be told at last to the insatiab
I. Банк реки
Маул работал очень усердно все утро, весенняя его маленький дом. Сначала с метлами, затем с датерами; затем на лестницах, ступеньках и стульях, с щеткой и ведро с побелкой; Пока у него не было пыли в горле и глазах, и брызг побели по всему черному меху, болит спина и усталые руки. Весна двигалась в воздухе вверху и на земле внизу и вокруг него, проникая даже в его темный и скромный маленький дом с его духом божественного недовольства и тоски. Тогда неудивительно, что он внезапно сбросил свою кисть на пол, сказал: «Става!» и 'o Удар!' а также «Повесить весеннюю чистку!» и вырвался из дома, даже не ожидая, чтобы надеть его пальто. Что-то выше было приглашенным, и он сделал для крутого маленького туннеля, который ответил в его случае на приводной к приводительному приводу, принадлежащему животным, чьи резиденции находятся ближе к солнцу и воздуху. Таким образом, он царапал, поцарапал, царапал и скрипил, а затем снова накнулся на скритрог, царапал, царапал и царапал, усердно работая со своими маленькими лапами и бормотал себя: «Вверх, мы идем! Вверх мы идем! Наконец, поп! Его морда вышла на солнечный свет, и он обнаружил, что катится в теплой траве отличного луга.
'Это хорошо!' Он сказал себе. «Это лучше, чем побелка!» Солнечный свет ударился на его мехе, мягкие бризы ласкали его горячий лоб, и после уединения в подвале он так долго жил, что Кэрол Счастливых Птиц упала на его притушенное слух, почти как крик. Спрыгнув со всех своих четырех ног одновременно, в радости жизни и восхищении весны без его уборки, он пробился через луг, пока не достиг хеджирования с другой стороны.
'Задержать!' сказал пожилой кролик в разрыве. «Шесть пенсов за привилегию проходить по частной дороге!» В одно мгновение он был втянут в толку нетерпеливый и презрительный моль, который вышел вдоль стороны изгорожного изгороди, обитавших других кроликов, когда они поспешно выглядывали из своих отверстий, чтобы увидеть, о чем был ряд. «Лук-соус! Лук-соус! Он заметил, и ушел и ушел, прежде чем они могли вспомнить совершенно удовлетворительный ответ. Затем они все начали ворчать друг друга. «Как ты глупый! Почему вы не сказали ему… - «Ну, почему вы не сказали… -« Вы, возможно, напомнили ему… »и так далее, обычным способом; Но, конечно, было слишком поздно, как всегда.
Все казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Куда и сюда по лугам он занят, вдоль живых изгороди, через полицейских, обнаруживая повсюду здание птиц, цветы, подающие надежды, листья, толкающие - все счастливые, прогрессивные и занятые. И вместо того, чтобы неловкая совесть, покачивающая его и шептал: «Поберите!» Он как -то мог только чувствовать, насколько весело было быть единственной праздничной собакой среди всех этих занятых граждан. В конце концов, лучшая часть праздника, возможно, не так много отдыхать, как видеть, как все остальные парни заняты.
Он думал, что его счастье было полным, когда, когда он бесцельно блуждал, внезапно стоял у края полной реки. Никогда в своей жизни он раньше не видел реку-это гладкое, извилистое, полнофтуальное животное, гонялось и посмеиваясь, сжимая вещи с бульканью и оставляя их со смехом, чтобы бросить себя на свежих товарищах, которые дрожали, и были поймал и держался снова. Все были аэктериальными и A-Shiver-слабыми и блестящими и блестками, шелестом и вихрь, болтовня и пузырь. Маул был заколдован, очарован, очарован. Рядом с рекой он выступал как один из них, когда он был очень маленьким, рядом с человеком, который держит один из заклинаний, из-за захватывающих историй; И когда он наконец устал, он сидел на берегу, в то время как река все еще болталась к нему, болтовня лучших историй в мире, посланная из сердца Земли, чтобы наконец -наконец рассказать инсатиабу
Маул работал очень усердно все утро, весенняя его маленький дом. Сначала с метлами, затем с датерами; затем на лестницах, ступеньках и стульях, с щеткой и ведро с побелкой; Пока у него не было пыли в горле и глазах, и брызг побели по всему черному меху, болит спина и усталые руки. Весна двигалась в воздухе вверху и на земле внизу и вокруг него, проникая даже в его темный и скромный маленький дом с его духом божественного недовольства и тоски. Тогда неудивительно, что он внезапно сбросил свою кисть на пол, сказал: «Става!» и 'o Удар!' а также «Повесить весеннюю чистку!» и вырвался из дома, даже не ожидая, чтобы надеть его пальто. Что-то выше было приглашенным, и он сделал для крутого маленького туннеля, который ответил в его случае на приводной к приводительному приводу, принадлежащему животным, чьи резиденции находятся ближе к солнцу и воздуху. Таким образом, он царапал, поцарапал, царапал и скрипил, а затем снова накнулся на скритрог, царапал, царапал и царапал, усердно работая со своими маленькими лапами и бормотал себя: «Вверх, мы идем! Вверх мы идем! Наконец, поп! Его морда вышла на солнечный свет, и он обнаружил, что катится в теплой траве отличного луга.
'Это хорошо!' Он сказал себе. «Это лучше, чем побелка!» Солнечный свет ударился на его мехе, мягкие бризы ласкали его горячий лоб, и после уединения в подвале он так долго жил, что Кэрол Счастливых Птиц упала на его притушенное слух, почти как крик. Спрыгнув со всех своих четырех ног одновременно, в радости жизни и восхищении весны без его уборки, он пробился через луг, пока не достиг хеджирования с другой стороны.
'Задержать!' сказал пожилой кролик в разрыве. «Шесть пенсов за привилегию проходить по частной дороге!» В одно мгновение он был втянут в толку нетерпеливый и презрительный моль, который вышел вдоль стороны изгорожного изгороди, обитавших других кроликов, когда они поспешно выглядывали из своих отверстий, чтобы увидеть, о чем был ряд. «Лук-соус! Лук-соус! Он заметил, и ушел и ушел, прежде чем они могли вспомнить совершенно удовлетворительный ответ. Затем они все начали ворчать друг друга. «Как ты глупый! Почему вы не сказали ему… - «Ну, почему вы не сказали… -« Вы, возможно, напомнили ему… »и так далее, обычным способом; Но, конечно, было слишком поздно, как всегда.
Все казалось слишком хорошим, чтобы быть правдой. Куда и сюда по лугам он занят, вдоль живых изгороди, через полицейских, обнаруживая повсюду здание птиц, цветы, подающие надежды, листья, толкающие - все счастливые, прогрессивные и занятые. И вместо того, чтобы неловкая совесть, покачивающая его и шептал: «Поберите!» Он как -то мог только чувствовать, насколько весело было быть единственной праздничной собакой среди всех этих занятых граждан. В конце концов, лучшая часть праздника, возможно, не так много отдыхать, как видеть, как все остальные парни заняты.
Он думал, что его счастье было полным, когда, когда он бесцельно блуждал, внезапно стоял у края полной реки. Никогда в своей жизни он раньше не видел реку-это гладкое, извилистое, полнофтуальное животное, гонялось и посмеиваясь, сжимая вещи с бульканью и оставляя их со смехом, чтобы бросить себя на свежих товарищах, которые дрожали, и были поймал и держался снова. Все были аэктериальными и A-Shiver-слабыми и блестящими и блестками, шелестом и вихрь, болтовня и пузырь. Маул был заколдован, очарован, очарован. Рядом с рекой он выступал как один из них, когда он был очень маленьким, рядом с человеком, который держит один из заклинаний, из-за захватывающих историй; И когда он наконец устал, он сидел на берегу, в то время как река все еще болталась к нему, болтовня лучших историй в мире, посланная из сердца Земли, чтобы наконец -наконец рассказать инсатиабу
Другие песни исполнителя: