Audiobook - Charles Dickens - A Christmas Carol - Stave 1
текст песни
23
0 человек. считает текст песни верным
0 человек считают текст песни неверным
Audiobook - Charles Dickens - A Christmas Carol - Stave 1 - оригинальный текст песни, перевод, видео
- Текст
- Перевод
Stave 1: Marley's Ghost
Marley was dead: to begin with. There is no doubt whatever about that. The register of his burial was signed by the clergyman, the clerk, the undertaker, and the chief mourner. Scrooge signed it: and Scrooge's name was good upon 'Change, for anything he chose to put his hand to. Old Marley was as dead as a door-nail.
Mind! I don't mean to say that I know, of my own knowledge, what there is particularly dead about a door-nail. I might have been inclined, myself, to regard a coffin-nail as the deadest piece of ironmongery in the trade. But the wisdom of our ancestors is in the simile; and my unhallowed hands shall not disturb it, or the Country's done for. You will therefore permit me to repeat, emphatically, that Marley was as dead as a door-nail.
Scrooge knew he was dead? Of course he did. How could it be otherwise? Scrooge and he were partners for I don't know how many years. Scrooge was his sole executor, his sole administrator, his sole assign, his sole residuary legatee, his sole friend and sole mourner. And even Scrooge was not so dreadfully cut up by the sad event, but that he was an excellent man of business on the very day of the funeral, and solemnised it with an undoubted bargain.
The mention of Marley's funeral brings me back to the point I started from. There is no doubt that Marley was dead. This must be distinctly understood, or nothing wonderful can come of the story I am going to relate. If we were not perfectly convinced that Hamlet's Father died before the play began, there would be nothing more remarkable in his taking a stroll at night, in an easterly wind, upon his own ramparts, than there would be in any other middle-aged gentleman rashly turning out after dark in a breezy spot -- say Saint Paul's Churchyard for instance -- literally to astonish his son's weak mind.
Scrooge never painted out Old Marley's name. There it stood, years afterwards, above the warehouse door: Scrooge and Marley. The firm was known as Scrooge and Marley. Sometimes people new to the business called Scrooge Scrooge, and sometimes Marley, but he answered to both names: it was all the same to him.
Oh! But he was a tight-fisted hand at the grind- stone, Scrooge! a squeezing, wrenching, grasping, scraping, clutching, covetous, old sinner! Hard and sharp as flint, from which no steel had ever struck out generous fire; secret, and self-contained, and solitary as an oyster. The cold within him froze his old features, nipped his pointed nose, shriveled his cheek, stiffened his gait; made his eyes red, his thin lips blue and spoke out shrewdly in his grating voice. A frosty rime was on his head, and on his eyebrows, and his wiry chin. He carried his own low temperature always about with him; he iced his office in the dogdays; and didn't thaw it one degree at Christmas.
External heat and cold had little influence on Scrooge. No warmth could warm, no wintry weather chill him. No wind that blew was bitterer than he, no falling snow was more intent upon its purpose, no pelting rain less open to entreaty. Foul weather didn't know where to have him. The heaviest rain, and snow, and hail, and sleet, could boast of the advantage over him in only one respect. They often "came down" handsomely, and Scrooge never did.
Nobody ever stopped him in the street to say, with gladsome looks, "My dear Scrooge, how are you? When will you come to see me?" No beggars implored him to bestow a trifle, no children asked him what it was o'clock, no man or woman ever once in all his life inquired the way to such and such a place, of Scrooge. Even the blind men's dogs appeared to know him; and when they saw him coming on, would tug their owners into doorways and up courts; and then would wag their tails as though they said, "No eye at all is better than an evil eye, dark master!"
But what did Scrooge care? It was the very thing he liked. To e
Marley was dead: to begin with. There is no doubt whatever about that. The register of his burial was signed by the clergyman, the clerk, the undertaker, and the chief mourner. Scrooge signed it: and Scrooge's name was good upon 'Change, for anything he chose to put his hand to. Old Marley was as dead as a door-nail.
Mind! I don't mean to say that I know, of my own knowledge, what there is particularly dead about a door-nail. I might have been inclined, myself, to regard a coffin-nail as the deadest piece of ironmongery in the trade. But the wisdom of our ancestors is in the simile; and my unhallowed hands shall not disturb it, or the Country's done for. You will therefore permit me to repeat, emphatically, that Marley was as dead as a door-nail.
Scrooge knew he was dead? Of course he did. How could it be otherwise? Scrooge and he were partners for I don't know how many years. Scrooge was his sole executor, his sole administrator, his sole assign, his sole residuary legatee, his sole friend and sole mourner. And even Scrooge was not so dreadfully cut up by the sad event, but that he was an excellent man of business on the very day of the funeral, and solemnised it with an undoubted bargain.
The mention of Marley's funeral brings me back to the point I started from. There is no doubt that Marley was dead. This must be distinctly understood, or nothing wonderful can come of the story I am going to relate. If we were not perfectly convinced that Hamlet's Father died before the play began, there would be nothing more remarkable in his taking a stroll at night, in an easterly wind, upon his own ramparts, than there would be in any other middle-aged gentleman rashly turning out after dark in a breezy spot -- say Saint Paul's Churchyard for instance -- literally to astonish his son's weak mind.
Scrooge never painted out Old Marley's name. There it stood, years afterwards, above the warehouse door: Scrooge and Marley. The firm was known as Scrooge and Marley. Sometimes people new to the business called Scrooge Scrooge, and sometimes Marley, but he answered to both names: it was all the same to him.
Oh! But he was a tight-fisted hand at the grind- stone, Scrooge! a squeezing, wrenching, grasping, scraping, clutching, covetous, old sinner! Hard and sharp as flint, from which no steel had ever struck out generous fire; secret, and self-contained, and solitary as an oyster. The cold within him froze his old features, nipped his pointed nose, shriveled his cheek, stiffened his gait; made his eyes red, his thin lips blue and spoke out shrewdly in his grating voice. A frosty rime was on his head, and on his eyebrows, and his wiry chin. He carried his own low temperature always about with him; he iced his office in the dogdays; and didn't thaw it one degree at Christmas.
External heat and cold had little influence on Scrooge. No warmth could warm, no wintry weather chill him. No wind that blew was bitterer than he, no falling snow was more intent upon its purpose, no pelting rain less open to entreaty. Foul weather didn't know where to have him. The heaviest rain, and snow, and hail, and sleet, could boast of the advantage over him in only one respect. They often "came down" handsomely, and Scrooge never did.
Nobody ever stopped him in the street to say, with gladsome looks, "My dear Scrooge, how are you? When will you come to see me?" No beggars implored him to bestow a trifle, no children asked him what it was o'clock, no man or woman ever once in all his life inquired the way to such and such a place, of Scrooge. Even the blind men's dogs appeared to know him; and when they saw him coming on, would tug their owners into doorways and up courts; and then would wag their tails as though they said, "No eye at all is better than an evil eye, dark master!"
But what did Scrooge care? It was the very thing he liked. To e
Став 1: Призрак Марли
Марли был мертв: с самого начала. В этом нет никаких сомнений. Регистр его захоронения был подписан священнослужителем, клерком, гробовщиком и главным скорбящим. Скрудж подписал это: и имя Скруджа было хорошо при изменении, потому что он решил положить руку. Старый Марли был так же мертв, как дверь.
Разум! Я не хочу сказать, что я знаю, о своих собственных знаниях, что особенно мертв в дверной норе. Я мог быть склонен к тому, чтобы рассматривать гроб как самой мертвой части железного монтировки в торговле. Но мудрость наших предков находится в сравнении; И мои незагласываемые руки не будут беспокоить это, или страна сделана для. Поэтому вы позволите мне повторить, что Марли был так же мертв, как и дверной.
Скрудж знал, что он мертв? Конечно, он сделал. Как же может быть иначе? Скрудж, и он был партнером, я не знаю, сколько лет. Скрудж был его единственным исполнителем, его единственным администратором, его единственным назначением, его единственным оставшимся легатором, его единственным другом и единственным скорбящим. И даже Скрудж был не так ужасно разрезан от грустного события, а в том, что он был превосходным человеком бизнеса в тот самый день похорон и торжественный его с несомненной сделкой.
Упоминание о похоронах Марли возвращает меня к тому, с чего я начал. Нет сомнений в том, что Марли был мертв. Это должно быть отчетливо понято, или ничего удивительного не может быть из истории, которую я собираюсь рассказать. Если бы мы не были совершенно убеждены, что отец Гамлета умер до начала игры, не было бы более замечательного в его прогулке по ночам, на восточном ветре, на его собственных валов, чем в любом другом джентльмене среднего возраста, это было бы в любом другом джентльмене среднего возраста. Смутно оказался после наступления темноты в свежее место - например, церковный двор Святого Павла - буквально, чтобы удивить слабый разум его сына.
Скрудж никогда не зарисовал имя Старого Марли. Там это стояло, спустя годы, над дверью склада: Скрудж и Марли. Фирма была известна как Скрудж и Марли. Иногда люди новички в бизнесе под названием Скрудж Скрудж, а иногда и Марли, но он отвечал обоим именам: для него все было одинаково.
Ой! Но он был плотной рукой у Стинового камня, Скрудж! сжимание, мучительное, схватка, соскабливание, сжигание, жадно, старый грешник! Твердый и острый, как кремень, из которого ни одна сталь никогда не поражала щедрый огонь; Секрет и автономный и одинокий как устрица. Холод внутри него заморозил его старые черты, забил его заостренный нос, сжимал его щеку, укрепил походку; Сделал глаза красными, его тонкие губы синими и проницательно говорили в его решетке. На его голове было морозное сор. Он всегда носил свою собственную низкую температуру с ним; Он умолял свой офис в догдах; И не размахивал этим в одну степень на Рождество.
Внешнее жар и холод оказали незначительное влияние на Скрудж. Никакое тепло не могло согреться, ни зимняя погода охлаждала его. Никакого ветра, который дул, не был горьче, чем он, ни один падающий снег не намеревался для его цели, ни один дождь не открыт, чтобы умолять. Глубная погода не знала, где его иметь. Самый тяжелый дождь, снег, и град, и снег, могли похвастаться преимуществом над ним только в одном уважении. Они часто «спускались» красиво, и Скрудж никогда не делал.
Никто никогда не останавливал его на улице, чтобы сказать, с радостью взгляда: «Мой дорогой Скрудж, как дела? Когда ты придешь ко мне?» Ни одна нищие не умоляли его наручить мелочи, ни один дети не спрашивали его, что это было в чае, ни мужчина или женщина никогда не спрашивали о пути к такому и такому месту, Скруджа. Даже собаки слепых, казалось, знали его; И когда они увидят, как он придет, потянули своих владельцев в дверные проемы и вверх по судам; А потом виляли бы их хвосты, как будто они сказали: «Нет глаз вообще лучше, чем злой глаз, темный мастер!»
Но что заботилось о Скрудже? Это было то, что ему понравилось. Палец на ноге
Марли был мертв: с самого начала. В этом нет никаких сомнений. Регистр его захоронения был подписан священнослужителем, клерком, гробовщиком и главным скорбящим. Скрудж подписал это: и имя Скруджа было хорошо при изменении, потому что он решил положить руку. Старый Марли был так же мертв, как дверь.
Разум! Я не хочу сказать, что я знаю, о своих собственных знаниях, что особенно мертв в дверной норе. Я мог быть склонен к тому, чтобы рассматривать гроб как самой мертвой части железного монтировки в торговле. Но мудрость наших предков находится в сравнении; И мои незагласываемые руки не будут беспокоить это, или страна сделана для. Поэтому вы позволите мне повторить, что Марли был так же мертв, как и дверной.
Скрудж знал, что он мертв? Конечно, он сделал. Как же может быть иначе? Скрудж, и он был партнером, я не знаю, сколько лет. Скрудж был его единственным исполнителем, его единственным администратором, его единственным назначением, его единственным оставшимся легатором, его единственным другом и единственным скорбящим. И даже Скрудж был не так ужасно разрезан от грустного события, а в том, что он был превосходным человеком бизнеса в тот самый день похорон и торжественный его с несомненной сделкой.
Упоминание о похоронах Марли возвращает меня к тому, с чего я начал. Нет сомнений в том, что Марли был мертв. Это должно быть отчетливо понято, или ничего удивительного не может быть из истории, которую я собираюсь рассказать. Если бы мы не были совершенно убеждены, что отец Гамлета умер до начала игры, не было бы более замечательного в его прогулке по ночам, на восточном ветре, на его собственных валов, чем в любом другом джентльмене среднего возраста, это было бы в любом другом джентльмене среднего возраста. Смутно оказался после наступления темноты в свежее место - например, церковный двор Святого Павла - буквально, чтобы удивить слабый разум его сына.
Скрудж никогда не зарисовал имя Старого Марли. Там это стояло, спустя годы, над дверью склада: Скрудж и Марли. Фирма была известна как Скрудж и Марли. Иногда люди новички в бизнесе под названием Скрудж Скрудж, а иногда и Марли, но он отвечал обоим именам: для него все было одинаково.
Ой! Но он был плотной рукой у Стинового камня, Скрудж! сжимание, мучительное, схватка, соскабливание, сжигание, жадно, старый грешник! Твердый и острый, как кремень, из которого ни одна сталь никогда не поражала щедрый огонь; Секрет и автономный и одинокий как устрица. Холод внутри него заморозил его старые черты, забил его заостренный нос, сжимал его щеку, укрепил походку; Сделал глаза красными, его тонкие губы синими и проницательно говорили в его решетке. На его голове было морозное сор. Он всегда носил свою собственную низкую температуру с ним; Он умолял свой офис в догдах; И не размахивал этим в одну степень на Рождество.
Внешнее жар и холод оказали незначительное влияние на Скрудж. Никакое тепло не могло согреться, ни зимняя погода охлаждала его. Никакого ветра, который дул, не был горьче, чем он, ни один падающий снег не намеревался для его цели, ни один дождь не открыт, чтобы умолять. Глубная погода не знала, где его иметь. Самый тяжелый дождь, снег, и град, и снег, могли похвастаться преимуществом над ним только в одном уважении. Они часто «спускались» красиво, и Скрудж никогда не делал.
Никто никогда не останавливал его на улице, чтобы сказать, с радостью взгляда: «Мой дорогой Скрудж, как дела? Когда ты придешь ко мне?» Ни одна нищие не умоляли его наручить мелочи, ни один дети не спрашивали его, что это было в чае, ни мужчина или женщина никогда не спрашивали о пути к такому и такому месту, Скруджа. Даже собаки слепых, казалось, знали его; И когда они увидят, как он придет, потянули своих владельцев в дверные проемы и вверх по судам; А потом виляли бы их хвосты, как будто они сказали: «Нет глаз вообще лучше, чем злой глаз, темный мастер!»
Но что заботилось о Скрудже? Это было то, что ему понравилось. Палец на ноге
Другие песни исполнителя: